* * *

Коротая время до отправления поезда, Ландсберг добрел до дышащего жаром огромного локомотива. Черный паровоз с выкрашенными красной краской обводами ведущих колесных пар был похож на сытого нетерпеливого зверя. Зверь слегка содрогался в ожидании дозволения рвануться вперед и пофыркивал струйками пара на помощника машиниста, озабоченно суетившегося рядом. Сам машинист, шевеля густыми усами, вел неторопливую беседу с обер-кондуктором и двумя жандармами. Эту беседу прервал одиночный удар станционного колокола, от которого весь дебаркадер засуетился и задвигался с удвоенной скоростью.

Жандармы, откозыряв, распрощались с машинистом, обер-кондуктор, придерживая полы черной шинели, заторопился к хвосту поезда. Чуть помедлив, направился к своему вагону и Ландсберг.

Стоя у дверей своего купе № 4, Карл в последний раз пыхнул сигарой. Стороживший каждое движение пассажира вагонный проводник тут же оказался рядом, держа обеими руками массивную латунную пепельницу.

– Спасибо, братец. – Сигарный окурок, коротко прошипев, погас в пепельнице, а в кармане шинели проводника брякнул очередной двугривенный.

– Премного благодарен, – заученно поблагодарил «братец» и предупредительно осведомился. – Следующая остановка через полтора часа, ваше благородие. Завтрак там прикажете подать?

– Пожалуй, – кивнул Ландсберг. – Что же еще путешествующим в ваших вагонах делать, как не завтракать, не обедать и не ужинать, братец…

Проводник распахнул перед ним тяжелую дверь, успел быстро мазнуть салфеткой по начищенным перилам. Пассажир легко поднялся в купе, скинул на диван слегка отсыревшее пальто и сел рядом. Впереди было восемнадцать суток путешествия через всю Россию…

Не дожидаясь отправления поезда, он придвинул поближе стопку белейшей бумаги, свинтил колпачок «вечного пера» и начал набрасывать план будущей рукописи. Строчки ложились на бумагу быстро и ровно, словно давно были приготовлены где-то внутри и только и ждали момента, чтобы вырваться наружу. Детство, семья, юность, Санкт-Петербург. Первая военная экспедиция в Туркестане и снова северная столица России. Вторая война Ландсберга, возвращение… Мария Тотлебен и… Власов…

Ландсберг отложил перо, задумался. Этот период его жизни можно было обозначить одним коротким словом – «до». А с какого времени для него началось «после»?

Вздохнув, он отложил первый, едва начатый лист и начал писать на втором. Арест на Варшавском вокзале Санкт-Петербурга, первая ночь в полицейской части. Потом – Литовский тюремный замок, следствие, приговор окружного суда.

Далее – Псковская пересыльная тюрьма, знакомство с полковником Жиляковым, углубление конфликта с матерыми преступниками, «правящими бал» за решеткой, морское путешествие на Сахалин на тюремном пароходе, встреча с однополчанином Терещенко и его побег. И, наконец, собственно Сахалин! Это совершенно отдельная тема!

Параллельно – таинственный камерный сосед Захаренко, Вася-Василек… Две встречи с неким полковником, предлагавшим ему свободу – в Литовском замке и во время медицинского освидетельствования перед отправкой из пересыльной тюрьмы в Одессу… Кто это был? Карл мог только догадываться…

Ландсберг нетерпеливо отодвинул второй лист, написал на третьем: Сахалин.

Начать повествование об острове стоит, пожалуй, со счастливого для него стечения обстоятельств: незаконченный тоннель на мысе Жонкьер, о завершении которого князю Шаховскому надо было непременно отчитаться перед столицей. Не будь этого тоннеля – судьба Ландсберга могла сложиться совсем по-другому.

А как? Он невесело усмехнулся: очень коротко! В его «Статейном списке», увидеть который Ландсбергу довелось много позже, кем-то из тюремного начальства красным карандашом было помечено: использовать осужденного на самых тяжелых физических работах – в шахтах и каменоломнях…

Кто сделал эту категорическую приписку, появившуюся в его деле после пребывания в Псковской пересылке? Подпись должностного лица была нечеткой, в ней можно было распознать слово «полковник» и первые буквы фамилии – «Су…» – и только! Опять таинственный полковник!

По двенадцать – четырнадцать часов в тесных сырых лазах угольных шахт близ поста Дуэ, кайло в руках и черепок со свиным салом, дающий в страшной норе чуточку живительного света. Набитый нарубленным углем ящик забойщики выволакивали наружу, передвигаясь на коленях или вовсе ползком, сбивая в кровь колени и локти. А снаружи их ждала ругань надсмотрщика, тычки и пинки.

«Еле шевелишься, дохлятина! Ишь, рыло благородное! Не дашь до конца урока еще десять ящиков – останешься в забое на ночь, сволочь!» И оставляли не выполнивших «урок» в шахте на ночь, без черпака пайковой жидкой баланды с парой мелких черных картофелин и разваренными рыбьими костями на дне котелка, без фунта черного сырого хлеба. И силы таяли в страшном подземелье гораздо быстрее, чем наверху… И проклятый угольный ящик становился совсем тяжелым и неподъемным.

Тюкая кайлом по угольному пласту, каторжник, помимо воли, часто засыпал, впадал в забытье. И уже сам оставался в угольной норе, не желая выползать под тычки и ругань даже ради жидкой похлебки… Он уже не рубил уголь, а просто лежал, бездумно моргая на чадящий огонек коптилки, пока не умирал. Надсмотрщик, обратив внимание, что из угольной «норы» нет поступления угольных ящиков, со страшной руганью посылал в тесный лаз других «шахтеров». Те находили мертвое тело, привязывали к ногам веревку и выволакивали его наружу, проклиная товарища за лишнюю «ходку» на кровоточащих локтях и коленях…

Нет, решил Ландсберг, откладывая в сторону очередной лист. Нет, пока он не готов к таким воспоминаниям. Пока это слишком близко. Нужно время, нужно подольше пожить среди нормальных людей – на солнце, слушая птиц и детские голоса. Начну с чего-нибудь не столь мрачного – ну хоть бы и с недавнего плена в Японии. Там было, по крайней мере, не страшно!

Ретроспектива-1

…Это была третья война Ландсберга. И впервые он готовился принять в ней участие не то чтобы против своего желания – безо всякого энтузиазма. Без пьянящего душевного порыва, бросившего его в первый свой Туркестанский поход под началом генерала Кауфмана. Без честолюбивых планов своего участия во Второй Турецкой кампании.

«Может, все это только потому, что я стал стар? Тяжел на подъем? Потому, что у меня есть семья и в душе мало что осталось из того, что толкает людей на защиту своей земли, своего Отечества, – думал он. – Действительно: ради чего мне защищать Сахалин?»

На самом деле он не рвался в бой просто потому, что подготовка к стоящей на пороге войне с Японией была самой бестолковой военной кампанией на его памяти. С самым бездарным военачальником из всех, что когда-либо встречался на пути Ландсберга.

Кауфман, легендарный Белый генерал Скобелев, граф Тотлебен – судьбе было угодно, чтобы жизнь Ландсберга в разное время пересекалась с судьбами этих замечательных полководцев. Губернатор и начальник местных войск острова Сахалин генерал-лейтенант Ляпунов, назначенный высочайшим указом императора Николая II, был кем угодно, – но не боевым генералом в полном понимании этого слова. Его военный, с позволения сказать, опыт исчерпывался короткой службой в пехоте и артиллерии еще в качестве… младшего офицера. Высокие чины и ордена Ляпунов получил позже, и, увы, не за воинское искусство, а за усердное и рьяное выполнение указаний и пожеланий высокого начальства на тыловой и административной стезе.

Да бог с ним, с отсутствием у Ляпунова военного опыта и стратегического мышления, размышлял Ландсберг. Но как, как мог «проворонить» войну глава сопредельной с Японией территории? Войну со страной, в которой все последние годы совершенно не маскировались замыслы о захвате северных земель? Ведь вопрос о необходимости присоединении Сахалина к владениям Японии не сходил со страниц газет несколько лет. О близкой войне с Россией говорили практически все местные рыбопромышленники. Не скрывали своих замыслов об экспансии и японские владельцы сахалинских промыслов на юге острова – а их насчитывалась без малого сотня!

Недальновидность и политическая близорукость на грани великодержавного шовинизма простительна – вернее сказать, более объяснима – для столичных кабинетных чиновников. Для них Сахалин – не более чем забытый богом клочок земли где-то на окраине империи. Как говорится, когда-то застолбили остров – и благополучно о нем забыли.

Ландсберг не сомневался: в Санкт-Петербурге поползновения Японии не воспринимали всерьез до последнего. И это понятно и объяснимо, если оценивать необъятные просторы России в сравнении с «клочками» скалистых Японских островов где-то в самой уголке карты Евразии, чуть не под рамкой. Понятна и объяснима такая наивность у детей – но как ее объяснить у генералов и министров великой России?

Почему высшие чины Российской империи, включая военного министра, столь упорно не желали замечать реальные признаки беды, концентрировавшейся у восточных окраин?

Ландсберг не считал себя политиком. Но будучи коммерсантом, считал обязательным для себя держать руку на пульсе событий. В свое время для себя он отметил, что подготовка Японии к войне форсировалась с приходом к власти лидера японских «ястребов» Ямагаты^[1]. Уже через пять лет его усилиями численность армии выросла втрое, а тоннаж ее военного флота увеличился вчетверо!

На осторожные подсказки своего окружения об опасном соседстве Ляпунов реагировал весьма легкомысленно. Он цитировал пренебрежительные и полные скептицизма высказывания военного министра, генерал-адъютанта Куропаткина, посетившего остров в 1903 году: тот назвал опасения по поводу возможного нападения на Сахалин полным бредом. Свято верил Ляпунов и в «неприступность» Сахалина для вражеского вторжения – имея в виду как погодно-климатические условия, так и рельеф скалистых, по большей части, побережий острова и отсутствие на Сахалине сколько-нибудь развитой сети дорог для продвижения войск.

Любил Михаил Николаевич Ляпунов и демонстрировать оппонентам японский орден Священного сокровища I степени, полученный им в том же году.

– Голубчик, ну кто же будет награждать одной из высших государственных наград будущего врага? Полноте вам, не берите в голову…

Что же касается Ямагато, то генерал-губернатор Ляпунов, побывавший в Японии по случаю награждения его высокой наградой, запомнил только, что тот был представлен ему как посланец Японии на коронации императора России Николая II и великий знаток японской поэзии и декоративного садоводства. О садах в поместьях и на виллах Ямагато Аритомо в Киото и Токио генерал-губернатор был очень высокого мнения…

* * *

Нельзя сказать, что Россия вообще никак не реагировала на явные военные приготовления Японии. Ландсберг хорошо помнил, как на острове работала полномочная комиссия, верстающая планы обороны Сахалина в случае возможной агрессии с юга. Но та же комиссия во главе с Приамурским генерал-губернатором Линевичем отвергла подготовленные и предложенные военным министром Куропаткиным два варианта подготовки обороны острова – как «необоснованно» дорогие. Значит, комиссия тоже не верила?

Необоснованно дорогие, не удержавшись, вслух фыркнул Ландсберг. Не более пятисот тысяч рублей на всё про всё – и дорого? При том, что полномасштабной подготовленную Куропаткиным программу назвать было никак нельзя. Она предполагала усиление Корсаковского и Александровского постов двумя батальонами пехоты, двумя артиллерийскими батареями, дополненными «вышедшими из нормальной табели» – считай, списанными! – крепостными орудиями для защиты рейдов. Программа не предусматривала даже строительства бетонных оборонных сооружений – предполагалось ограничиться деревянными блиндажами и пороховыми погребами…

Но даже эта, весьма усеченная программа подготовки защиты острова, не была к началу войны выполнена. На Сахалине «проснулись» только тогда, когда японский флот уже топил российские боевые корабли под Порт-Артуром. И только тогда, когда «жареный петух клюнул», начали спешно лепить на западном побережье полевые укрепления…

Заметим: земляные полевые укрепления! Как будто на вооружении противника были пушки времен царя гороха!

Лепить или ЛЯПУНОВить?