Основной механизм, на котором базируется техника парадоксальной интенции, возможно, лучше всего иллюстрирует анекдот, который мне рассказали несколько лет назад. Мальчик опоздал в школу и, извиняясь перед учителем, объяснял: обледенелые тротуары были настолько скользкими, что с каждым шагом вперед он делал два шага назад. На это учитель возразил: «Вот я и поймал тебя на лжи! Если это так, как ты вообще попал в школу?» На что мальчик спокойно ответил: «В конце концов я развернулся и пошел домой!»

Я убежден, что в лечении невроза техника парадоксальной интенции ни в коем случае не поверхностна; скорее наоборот, она позволяет пациенту на более глубоком уровне, радикально и при этом с пользой изменить свои установки. Тем не менее предпринимались попытки подвести психодинамические основы под неоспоримый терапевтический эффект этой техники^[14]. Один из моих врачей в Венской поликлинической больнице, дипломированный фрейдист, представил старейшему в мире Венскому психоаналитическому обществу доклад о парадоксальной интенции, в котором объяснял ее успехи исключительно в психодинамических терминах. Пока он готовился к выступлению, к нему обратилась женщина с тяжелой агорафобией^[15], и, консультируя ее, он применил парадоксальную интенцию. К сожалению, уже после одного сеанса у пациентки не осталось никаких жалоб, и доктор не смог уговорить ее на дополнительные сессии, чтобы отследить психодинамику, лежащую в основе излечения!

ВОЛЯ К СМЫСЛУ

Теперь обратимся ко второму основному постулату: воле к смыслу. По дидактическим соображениям в порядке эвристического упрощения мы противопоставляем ее и принципу удовольствия, столь распространенному в психоаналитических мотивационных теориях, и воле к власти – концепции, которая играет решающую роль в адлерианской психологии^[16]. Я не устану утверждать, что воля к удовольствию на самом деле разрушает, поскольку чем больше человек действительно стремится к наслаждению, тем меньше его получает. Это связано с фундаментальным фактом: удовольствие – побочный продукт или эффект воплощения наших желаний, но оно обедняется и теряется по мере того, как становится задачей или целью. Чем сильнее стремится человек получить удовольствие, тем дальше он оказывается от этой цели. Осмелюсь утверждать, что этим механизмом объясняется происхождение большинства сексуальных неврозов. Соответственно, логотерапевтическая техника, основанная на самопредотвращении намерения к удовольствию, дает замечательные краткосрочные результаты. В моей клинике этот метод с успехом применяли даже психодинамически ориентированные терапевты^[17] из штатных сотрудников. Один из них, попечению которого я доверил всех пациентов с сексуальным неврозом, прибегал исключительно к этой быстрой процедуре, и в такой ситуации она оказывалась единственно эффективной.

В дальнейшем исследования показали, что и воля к удовольствию, и воля к власти – всего лишь производные изначальной воли к смыслу. Удовольствие, как упоминалось выше, – это следствие исполнения смысла, а власть – средство достижения цели. Некоторое количество власти, например экономической или финансовой, является предпосылкой для реализации смысла. Таким образом, в случае стремления к удовольствию за цель принимается результат, а в случае стремления к власти – средство достижения цели принимается за саму цель, но и то и другое ошибочно.

Мы не вправе рассматривать волю к удовольствию или к власти через призму психодинамически ориентированных школ, где принято считать, что человек стремится к целям своего поведения невольно и непреднамеренно и что на самом деле им движут не сознательные мотивы. Эрих Фромм^[18], например, совсем недавно говорил о «мотивирующих силах, которые заставляют человека действовать определенным образом, о побуждениях, которые подталкивают его в определенном направлении»^[19]. Что касается меня, то не могу себе представить, чтобы человеком действительно двигали стремления; я бы сказал, что он либо стремится сам, либо им что-то движет. Tertium non datur^[20]. Игнорировать эту разницу или, вернее, приносить одно в жертву другому – недостойно ученого. Поступить так – значит в своей приверженности гипотезам закрывать глаза на факты. Одно из таких искажений – предполагать, что человек «живет» своими инстинктами. Поскольку мы процитировали здесь Зигмунда Фрейда^[21], ради справедливости следует добавить одно его утверждение, не так хорошо известное. В рецензии на книгу, опубликованной в Wiener Medizinische Wochenschrift («Венском медицинском еженедельнике») в 1889 году, он пишет: «Благоговение перед величием гения, без сомнения, ценно. Но наше преклонение перед фактами должно превосходить его».

Фрейд и, соответственно, его эпигоны учили нас всегда видеть что-то в основе человеческих желаний: бессознательные мотивы, базовые динамики. Фрейд никогда не принимал человека как есть, или, как утверждал Гордон Олпорт, «Фрейд был специалистом именно по тем мотивам, которые нельзя толковать как таковые»^[22]. Означает ли это, однако, что вообще не существует мотивов, которые следует принимать за чистую монету? Такое предположение сравнимо с позицией человека, который, когда ему показали аиста, сказал: «О, а я думал, что аистов не бывает!» Разве то, что аистами скрывали от детей факт рождения, отрицает каким-либо образом реальное существование этой птицы?

По словам самого Фрейда, принцип реальности – это простое продолжение принципа удовольствия; то, что служит воплощению принципа удовольствия. С тем же успехом можно утверждать, что сам принцип удовольствия – продолжение более широкого понятия, называемого принципом гомеостаза, служащее его целям. В конечном счете психодинамическая концепция представляет человека как существо, которое в основном озабочено поддержанием или восстановлением внутреннего равновесия и для этого старается удовлетворить свои влечения и инстинкты. Даже в том, каким человек предстает в юнгианской психологии^[23], его мотивация интерпретируется в подобном же направлении. Возьмем, к примеру, архетипы^[24]. Это мифические существа (Фрейд называл так инстинкты). Опять же, человек рассматривается как создание, склонное избавляться от напряжения. Это напряжение вызывается или влечениями и инстинктами, требующими их реализации и удовлетворения, или архетипами, побуждающими к их материализации. В любом случае реальность, мир существ и смыслов, обесценивается и деградирует до набора более или менее работающих инструментов, которые можно использовать для избавления от раздражающих стимулов, таких как супер-эго^[25] или архетипы. Однако при таком взгляде на человека мы приносим в жертву и, следовательно, полностью исключаем фундаментальный факт, поддающийся феноменологическому анализу, а именно то, что человек – это существо, которое сталкивается с другими существами и стремится к реализации смыслов.

Именно по этой причине я говорю о воле к смыслу, а не о потребности в смысле или управлении смыслом. Если бы человек действительно был движим смыслом, то он бы стремился к его полному осуществлению, воплощению только для того, чтобы избавиться от этого побуждения и восстановить гомеостаз. Однако в то же время человек больше заботился бы не об осуществлении, а, скорее, о своем равновесии и в итоге о самом себе.

Теперь, возможно, стало ясно, что идея самоактуализации, или самореализации, – это недостаточное основание для мотивационной теории. В первую очередь потому, что самоактуализация, подобно власти и удовольствию, также относится к феноменам, которые могут быть только побочными эффектами и разрушаются в той степени, в какой они становятся прямым намерением. Самоактуализация – это прекрасно, однако я говорю, что человек может актуализировать себя только в той мере, в какой он осуществляет смысл. Тогда самоактуализация происходит спонтанно; если же она превращается в самоцель, от нее ничего не остается.

Когда я несколько лет назад читал лекции в Мельбурнском университете, мне подарили на память австралийский бумеранг. Когда я разглядывал этот необычный предмет, мне пришло в голову, что в некотором смысле это символ человеческого существования. Считается, что после броска бумеранг возвращается к охотнику. Но на самом деле, как мне рассказали в Австралии, это происходит, только если он не попадает в цель, не подсекает добычу. Что ж, человек тоже возвращается к самому себе и к заботам о своей персоне после того, как упустил собственное предназначение и не нашел смысла в жизни.

Один из моих ассистентов по Гарвардской летней сессии Эрнест Кин в своей докторской диссертации решил показать, что недостатки фрейдистского психоанализа компенсируются эго-психологией Хайнца Гартмана^[26], а недостатки эго-психологии, в свою очередь, – концепцией идентичности Эриксона^[27]. Однако Кин утверждал, что последнего звена все же недостает, и таким звеном стала логотерапия. На самом деле я убежден, что человек не должен и даже не может напрямую бороться за идентичность. Он, скорее, обретает идентичность в той степени, в какой посвящает себя чему-то за пределами себя – более значимому, чем он сам. Никто не сформулировал это убедительнее Карла Ясперса^[28]: «Что представляет собой человек, каким он становится, зависит в конечном счете от дела, которое стало его собственным».

Рольф фон Эккартсберг, другой мой ассистент из Гарварда, показал несостоятельность концепции ролевой игры, указав, что она избегает стоящей за ней проблемы – проблемы выбора и ценности. Ибо и в этом случае возникает вопрос: какую роль стоит на себя взять, какие доводы отстаивать? Мы не избавлены от принятия решений.

То же самое относится и к тем, кто учит, что окончательное предназначение человека и его основное намерение состоят в развитии его потенциала. Сократ признавался, что подумывал стать преступником, но решил отказаться от такой возможности, и это решение, заметим, изменило для него всё.

Но давайте зададимся вопросом об истинной цели утверждения: должен ли человек просто реализовывать свой потенциал или – как еще говорят – выражать себя? Полагаю, мотив, скрытый за подобными представлениями, состоит в том, чтобы преодолеть напряжение, вызванное разрывом между тем, каков человек сейчас и каким он должен стать; это напряжение между реальным положением дел и идеальным, которое он должен осуществить; напряжение между существованием и сутью, то есть между бытием и смыслом. На самом деле проповедь о том, что человеку не нужно беспокоиться об идеалах и ценностях, поскольку они не что иное, как «самовыражение», и поэтому следует просто приступить к актуализации своих возможностей, – это хорошая новость. Нам словно говорят, что не нужно тянуться к звездам, чтобы опустить их на землю, ибо все в порядке, все уже присутствует, по крайней мере в виде потенциальных возможностей для актуализации.

В этом случае императив Пиндара^[29] – «стань тем, что ты есть» – лишается своей императивности и заменяется на индикативное утверждение: человек всегда был тем, кем ему предназначено стать! Потому-то и нет нужды дотягиваться до звезд, чтобы они оказались на земле, – Земля сама по себе звезда!

Факт остается фактом: в человеке неистребимо напряжение между бытием и смыслом. Оно присуще нам и, следовательно, необходимо для ментального благополучия. Таким образом, начав со смысловой ориентации человека, то есть его воли к смыслу, мы пришли к другой проблеме – к столкновению со смыслом. Первая задача имеет отношение к тому, кем человек в принципе является: ориентированным на смысл; вторая – касается того, кем он должен стать: столкнувшимся со смыслом.