Мы договариваемся с Аленой завтра посидеть где-нибудь после работы, чтобы «отпраздновать» мой перевод и ее увольнение. Странный такой праздник получится, с неким горьким привкусом. Впрочем, иногда перемены к лучшему, даже когда отправляют тебя одним точным ударом в нокаут.

До конца рабочего дня остается еще два часа, но я понимаю, что в офисе уже делать нечего, поэтому решаю сбежать домой. Там дел в два раза больше, да и вещей тоже.

Спускаюсь на скоростном лифте на первый этаж и, отвечая на одно из сообщений в рабочем чате, семеню к выходу, но наталкиваюсь на преграду.

Чья-то рука, придерживающая для меня дверь, одновременно и перегораживает выход.

Приходится прервать свое занятие и вскинуть голову.

И наткнуться на Островского, нацепившего на себя полный «покер фейс»¹.

Он что, совсем разучился улыбаться за прошедшие годы? Здесь у меня есть возможность чуть лучше разглядеть его, отметить складки в уголках губ и место на левой щеке, где появляется ямочка, когда он смеется. Но Герман так же молча смотрит на меня, не пропуская и ничего не говоря.

– Я пройду? – тихо спрашиваю, затем пытаюсь шагнуть вперед, и наши тела слегка соприкасаются.

Мы тут же отстраняемся друг от друга, так как даже я не могу игнорировать короткий электрический разряд, будто молния проскакивающий между нами.

– Сбегаешь? – прищуривается Герман.

Меня охватывают странные чувства: я и знаю, и не знаю его одновременно. Смотрю в лицо «того самого парня», но приходится то и дело напоминать себе, что «того самого парня» больше не существует.

– Мой компьютер упаковали для переезда в Питер, ты лишил меня рабочего места, так что я решила поехать домой и провести время с пользой. Например, собрать пару чемоданов со всем необходимым.

– Здравое решение, – соглашается он.

Когда я выхожу из здания, Герман следует за мной.

– Вы, я смотрю, тоже прогулять решили?

– Мы так и будем скакать с «вы» на «ты» и обратно?

– Не знаю, Герман Маркович, не знаю, а вы что предлагаете?

– Предлагаю зарыть топор войны с самого начала. Подумал, Варвара, нам эти трудности ни к чему. Мы теперь в одной команде.

«Поздно, милый, я его уже вытащила», – думаю я, но в ответ лишь улыбаюсь загадочно.

– Что вы, Герман Маркович, какие топоры? Какие войны? У вас богатая фантазия.

– Я слишком хорошо тебя знаю, Мельникова, чтобы игнорировать некоторые сигналы.

Так незаметно мы доходим до моей машины, я достаю брелок из сумочки, но нажимать на кнопку не спешу.

– Интересно, это… какие же сигналы? Нет, вернее, с чего вы взяли, что хорошо меня знаете?

Оборачиваюсь и второй раз за день оказываюсь нос к носу с Островским. Только теперь отстраняться некуда. За спиной белый борт моего «Опеля», а шаг в сторону будет выглядеть мелкой и трусливой попыткой к бегству.

Герман стоит с зажатой под мышкой папкой, засунув одну руку в карман, и задумчиво смотрит на меня.

– Ты ни капли не изменилась, знаешь.

– Неправда, я очень изменилась, – отрицаю, и голос предательски дрожит, будто я испуганная первой влюбленностью девочка, а не гордая сексуальная двадцатипятилетняя женщина.

– Ну, разве что аэрофобию свою переборола, судя по количеству командировочных листов и авиабилетов на твое имя.

В его голосе ласка, он смягчается, я вижу это по его глазам. И от этого мне еще больше не по себе. Такой Герман еще опаснее для меня. Такой Герман может разбудить давно уснувшие чувства: подавленные и погребенные под грузом обиды и прожитых лет.

Его рука поднимается и замирает в воздухе. Выглядит так, будто он собирается провести костяшками пальцев по моей щеке в незамысловатой ласке. Я невольно поддаюсь вперед, как бы по инерции, словно внутренний магнит, который сильнее разума, тянет меня вперед сам по себе.

Островский опускает руку, и я отшатываюсь, нажимая на кнопку брелока.

– От этого я излечилась, – вздергиваю подбородок и с вызовом смотрю на Германа.

Так, чтобы тому стало понятно: к чему еще у меня сформировался иммунитет.

– Можно? – взглядом прошу его отойти, и Островский кивает.

– Ладно, Варвара, увидимся уже в Питере.

– Увидимся, – бормочу я и прячусь в машине.

В салоне за закрытой дверью мне намного спокойнее. Сердечный ритм становится ровнее, и глупые мысли не лезут в голову.

Когда большая черная машина наподобие тех, которые я про себя называю «танками», проносится мимо, я понимаю, что это он уехал.

Впервые за день ко мне окончательно возвращается мое душевное равновесие. Все-таки опасно находиться рядом с Островским. Категорически опасно. Я не знаю, что у него на уме. Герман может строить из себя кого угодно, но я знаю… знаю, что он не забыл. Потому что таких подстав, как я ему устроила, просто так не прощают и не забывают о них. Да, возможно, покупая фирму, он не ожидал найти меня в списках сотрудников. И получилось так, как получилось. Только это не значит, что он не воспользуется предоставленным шансом и не… Что? Отомстит? А если отомстит, то как?

Боже…

Роняю голову на руки, обхватившие руль.

Эти мысли сведут меня с ума.

Да не только мысли сведут, еще и воспоминания, так настойчиво лезущие в голову.

Глава 4

Почти шесть лет назад

Аэропорты всегда наводили на меня ужас. Гигантские пространства, в которых можно заблудиться. Гигантские машины, летящие сквозь хмарь облаков и трясущиеся, словно шейкер в руках бармена. Вот и сейчас я еду от терминала «А» в терминал «С» на чем-то напоминающим вагон метро. Здесь, кроме меня, только парочка немецких пенсионеров. Сидят под ручку, поодаль от меня и лопочут на своем. Небольшой самолетик, на котором я прилетела из Питера, молниеносно выплюнул пассажиров. И те разбежались кто куда, оставляя меня абсолютно одну в пустом терминале франкфуртского хаба.

Даже не зная, куда мне двигаться дальше, я просто пошла вперед в надежде встретить кого-то или найти информационное табло с подсказками о пересадке, так оно в итоге и получилось.

Погода за окном сейчас просто мрак. Уже на подступах к аэропорту мой желудок скрутило от страха. Летели вроде нормально. Относительно нормально. Но, нырнув под облака, оказались в ливневом апокалипсисе. А еще, сев у иллюминатора, я во всех подробностях рассмотрела, как вереницы самолетов целеустремленно направляются к аэропорту на разных эшелонах. Видеть столько летящих воздушных судов и так близко друг к другу мне еще не приходилось. Думается, «Полет валькирий» Рихарда Вагнера стал бы прекрасным саундтреком к разворачивающемуся передо мной зрелищу.

Выйдя в терминале «С», долгим безлюдным коридором я бреду, сама не зная куда. Пока внезапно не возвращаюсь в цивилизацию. Здесь снова светло, много народа, открытые дьютики – транзитная зона, словом. Я будто вынырнула из-подо льда и оказалась на поверхности, где по-прежнему кипит жизнь.

Время до следующего рейса решаю скоротать в «Старбаксе». Кофе тут так себе, зато вай-фай отличный.

Не могу ничего с собой поделать, но лезу на страничку в соцсети к Русику. Кажется, у него все хорошо, даже обнимает очередную блондинку. Вон как она на нем виснет, еще не знает, дурочка, что ее ожидает. Радуется, что такого шикарного парня отхватила. Прям как я когда-то… Ну… он будет шелковым какое-то время, будет самым внимательным, самым заботливым, самым-самым… Даже его гиперопека и как бы наигранная ревность будут казаться ей милыми. До поры до времени. А потом?..

А потом она забудет, что у нее есть иная жизнь, кроме жизни Руслана. Забудет про друзей, родных, про планы на будущее… свои личные планы, а не Руслана устремления. И… А может, ей понравится? Тебе же самой когда-то нравилось, так?

С долгим раздраженным «пф-ф-ф» я отбрасываю телефон на столик и смотрю в окно. За ним как раз очередной самолет-гигант подъезжает к одному из свободных «рукавов» терминала. Может, это даже и мой следующий борт. С трудом сглатываю, даже не желая представлять, что скоро окажусь внутри: беспомощная и напуганная полетом. Проклятая аэрофобия досталась мне от мамы по наследству, слишком часто она рассказывала про Як-40, машущий крыльями в полете, на котором ей пришлось как-то лететь в молодости из Крыма.

Телефон на столике пиликнул, экран зажегся, снова демонстрируя мне страницу Русика в обнимку с блондиночкой.

«Так, пора перестать думать о Руслане, – говорю себе твердо. – Тебя зачем родители в поездку отправили? Отдохнуть, развеяться, мир посмотреть, забыть о плохом. Вот что самое главное. Так и отдыхай, развеивайся, смотри мир, о плохом не думай. И что важно: не вспоминай. Папа ведь сказал, выбирай, куда хочешь. И ты выбрала. Куда подальше, где поменьше соотечественников и… не надо заморачиваться с визами.

Рио – мечта, а не город. Детская, наивная, приправленная воспоминаниями о бразильских сериалах, которые ты так любила смотреть после уроков в школе. Вот и думай о мечтах, а не о Руслане. Пора перевернуть страницу».

По громкой связи анонсируют посадку. Я подхватываю свою ручную кладь, документы и иду к нужному гейту, где встаю почти в самый конец длиннющей, как нотации моей бабули, очередь.

Вокруг сплошь иностранная речь, ни слова по-русски, и это мне нравится. Чувствую себя полным инкогнито. Впервые в жизни путешествую одна и впервые так далеко. Я не боюсь этого одиночества, не боюсь, что будет скучно, да вообще много чего не боюсь после этих больных отношений с Русланом. А вот летать – боюсь… Вернее, я в ужасе. И с каждым шагом, приближающим меня к более чем десятичасовому беспересадочному перелету, мне становится хуже.

Внезапно взгляд цепляется за парня, стоящего в начале очереди. Цепляется, потому что он смотрит на меня. Не вижу четко черты его лица, но по спортивному телосложению, небрежной свободной позе и вьющимися волосам могу догадаться, что он симпатяга. Может, француз? Тут их в очереди немало.

Я невольно улыбаюсь, и парень улыбается мне в ответ.

Бах… Что такое? Какой-то непривычный жар охватывает щеки. Я что, краснею? Ой, мамочки.

В смущении смотрю под ноги, затем делаю шаг вперед, потому что очередь задвигалась.

Волевым усилием приказываю себе не пялиться на парня, потому что эта игра в гляделки меня смущает. Но не выдерживаю и вскидываю взгляд. А его уже нет. Прошел контроль, видимо, и идет в самолет.

Ну да и ладно. Сомнительно, что мы встретимся в этой махине… Нас сколько там?.. Пятьсот или больше человек?

Все идет неплохо, даже под ложечкой почти не сосет, когда я иду по рукаву. Однако стоит мне переступить порог самолета, все меняется. Непривычные звуки, толпящийся в проходах народ, шумная система кондиционирования, жующее невнятное бормотание на английском, долетающее из динамиков, – и паника тут как тут. Она начинается с легкого озноба и какой-то нервной тряски.

Я застываю в проходе, пока легкий толчок в спину не приводит меня в чувство.

Очнувшись, я иду вперед, выискивая нужный ряд и нужное место. Сажусь у окна справа, тут всего два кресла: мое и соседа. Неулыбчивый мужчина под пятьдесят деловито распихивает свои пожитки на багажной полке. Рядом я пристраиваю свою сумку, а сумочку поменьше бросаю в ноги. На спинке уже лежит пледик, я живо заворачиваюсь в него, прикидывая, удастся ли мне поспать ночью? Ведь уже около полуночи, кажется.

Ну, если не будет трясти, то, может, и удастся, если я внушу себе, что все хорошо и в этом с виду неподъемном цеппелине мне ничего не грозит. Надо было намахнуть для храбрости перед вылетом… Интересно, а здесь мне продадут алкоголь? Мне ведь только девятнадцать? Или, кроме пива, ничего нельзя?

Сосед плюхается в кресло. Затем подцепляет мыском ботинка на правой ноге пятку левого, сбрасывает его, потом проделывает ту же манипуляцию со второй ногой, вытягивает обе вперед и удовлетворенно вздыхает.

Подтягивая плед повыше, я искренне морщусь.

Ну, во-о-обще отлично… Сенкью вэри мач, так сказать, и энджой. Тем более вся ночь впереди.