Добрый вечер, я только что расстался с единственным человеком, который казался мне близким. Во всем виноват я сам. Я ничего не смог – ни стать надеждой и опорой, ни сделать ее счастливой, ни заработать кучу денег, ни принять ее со всеми женскими штучками, в общем, вполне безобидными! Я лез в бутылку, вредничал, капризничал, «считался», кто кому и за что больше «должен», – зачем, зачем?.. Скажите мне, мадам Митрофанова, все дело в том, что я просто плохой, никуда не годный человек? Объясните мне, почему у меня все не то и не так?

Впрочем, как и подробно записанный маршрут, сама мадам Митрофанова потерялась и расплылась – ему то вспоминался пионерский галстук, то ефрейторские лычки, то ее перепуганные глаза. Ко всему прочему, она еще оказалась Катюшей – кто бы мог подумать!..

Зачем она уволила Берегового? Что именно произошло у нее с человеком по имени Вадим Веселовский – действительно банальная любовная история или Анна Иосифовна выдумывает прекрасные сказки, уводя его от чего-то важного, главного? Почему Береговой орал, что Митрофанова во всем виновата? В чем именно?.. И что именно он собирается доказать? Что Митрофанова заколола ножом постороннего мужика в крохотной кладовой издательства «Алфавит»?!

А если с тем, другим, пока неизвестным ему Веселовским она обошлась точно так же, как с Береговым, значит, тот тоже имеет вполне веские поводы для ненависти! И… труп! В конце концов, пока так и не установлено, кем был тот человек, что делал в издательстве и какое имел к нему отношение! Может, и он был когда-то оскорблен мадам Митрофановой?..

Впрочем, это уже гадание на кофейной гуще.

Кофе хочется. Очень крепкого и очень горячего.

Алекс дошел до какой-то тихой улицы, на которой не было ни машин, ни людей, повернул исключительно потому, что ему понравилась ее совсем не московская опрятность и даже некоторая дождливая уютность, похожая на европейскую. Пожалуй, надо начинать все сначала – звонить Анне Иосифовне, извиняться, оправдываться, спрашивать адрес и маршрут, или таким образом он вскоре придет в Бельгию!..

Он сунул руку в карман, вместе с телефоном оттуда полезла какая-то бумажка, выпала, он подобрал и увидел, что это и есть маршрут с адресом – как он умудрился ее потерять?..

Тихая улица, на счастье, оказалась той самой, записанной на бумажке. Без труда он разыскал дом, здесь не было никаких корпусов с дробями – восемнадцать дробь три, корпус пять! – и производить сложных вычислений, по какой именно улице числится нужный дом, не понадобилось.

Какая-то машина с работающим двигателем стояла возле подъезда, перегородив дорогу так, что пришлось обходить ее по луже. В ней сидел человек и тыкал в кнопки мобильного, и был так занят и озабочен, и погружен в свой телефон, и настолько ему не было дела до всяких человеческих букашек, вынужденных из-за его машины лезть в лужу, что Алекс ему позавидовал.

Уметь бы так!..

Он всерьез струсил, войдя в лифт, где оказалось грязно, как будто в нем только что перевезли небольшую отару овец. Он даже некоторое время думал, куда бы наступить половчее, и чуть не упал.

…Что я ей скажу? Зачем я приехал? Как вообще стану с ней разговаривать?! Что подумает ее муж – у нее есть муж?.. Или дети? Или родители?.. С ними со всеми наверняка тоже придется объясняться!..

Квартир на этаже оказалось всего две, и, сверяясь с бумажкой, зажатой для верности в кулаке, Алекс позвонил в ту, которая ему требовалась.

…Или лучше уйти? Не создавать никому проблем?

В квартире громко говорили, слышались топот и даже плач, и, не раздумывая больше, Алекс толкнул дверь и вошел.

Везде горел свет, остро пахло бедой. Он очень хорошо знал этот запах – нашатырного спирта, сердечных капель и еще какой-то дряни. Бабушка умирала именно в этом запахе. Вид у нее был виноватый, ей было неловко, что она умирает и доставляет родным столько хлопот и огорчений. Человек в белом халате чем-то колол ее, мать совала под нос нашатырный спирт, а она все смотрела на внука – видишь, мальчик, как получилось?.. Ты, самое главное, не огорчайся, все это ерунда, подумаешь!..

На секунду Алексу показалось, что он потеряет сознание – от страха, того, давнишнего, когда он понял совершенно отчетливо, что бабушка сейчас умрет и больше ее никогда не будет.

…Нет. Остановись. Это чужая жизнь, чужая беда. Свою ты уже пережил.

Где-то что-то громыхнуло, потянуло сквозняком, входная дверь у Алекса за спиной с грохотом затворилась, и в коридоре возникла очень высокая растрепанная женщина, показавшаяся ему смутно знакомой.

– Вы кто? – издалека спросила она у Алекса. – Врач? Проходите! Да быстрее, что вы возитесь!..

У нее за спиной кто-то зашелся в хриплом кашле, женщина пропала из глаз. Алекс ничего не понял.

– Не надо никакого врача! – прокашляли из комнаты. – Ну, я же проси… просила!

– Лежи и молчи! Саша, держи ее!

Мадам Митрофанова сидела на узком диванчике, сильно наклонившись вперед. Окно было распахнуто, колыхалась белая штора, открывая чернильную уличную осеннюю мглу. Растерянный Александр Стрешнев совал ей ко рту стакан, а Митрофанова мотала головой, морщилась и пыталась отодвинуться. Повсюду разбросаны какие-то пакеты и свертки, а на стуле почему-то боком приткнулась корзина.

– Здрасте, – хмуро поздоровался Стрешнев и отвернулся.

– За… за… зачем вы?.. Кто… вас… – Митрофанова опять закашлялась и замотала головой.

– Меня никто, – сказал Алекс, помедлив. – Я приехал с вами поговорить. Я не знал, что вы больны.

– Она не больна! – загрохотала издалека давешняя смутно знакомая женщина. – Просто ее душили, и теперь она говорит не так чтоб очень!.. Да что ж такое происходит, господи боже ты мой!

Она выскочила из кухни, мешая ложечкой в очередном стакане очередную бесцветную жидкость. И уставилась на Алекса.

– Вы кто?!

Он вздохнул и завел:

– Меня зовут Александр Шан-Гирей, я работаю…

– Вы врач?!

– Я же просила не вызы… зы… зывать никаких врачей!.. – прокашляла Митрофанова.

– Да я никого и не вызывала, он сам вперся! На, выпей теперь вот это!

– Я не могу. Я не могу глотать.

– Так, все!.. Я звоню в «Скорую»!

– Не… не… на… да…

– Нада! – отчеканила женщина. – В «Скорую» и в милицию!

– Расскажите мне, – негромко попросил Алекс стрешневскую спину. – Что случилось?

Спина сделала оборот, Стрешнев глянул на него, глотнул из стакана, который держал в руке, и сморщился.

– Екатерину Петровну, – он подбородком указал на Митрофанову, которая корчилась на диване, словно уточнил, что именно эту Екатерину Петровну, – кто-то пытался… Ну, в общем, на нее напали и чуть не убили. Мы приехали, дверь открыта, она на полу. Мы ее подняли и перенесли сюда.

– Маня, не звони никуда, – выговорила Митрофанова таким голосом, как будто наглоталась папиросной бумаги, – ты что, не понимаешь, что этого нельзя делать?!

Алекс подошел и присел перед ней на корточки. Лоб у нее был очень белый и блестел от испарины, под глазами чернота, на щеках лихорадочные пятна и белые пленки на губах.

– Скажите хоть вы ей. – Митрофанова облизнула губы. – Скажите, что нельзя. Анна Иосифовна не переживет.

На шее у нее был длинный и узкий рубец, огненный, полыхающий.

…Душили? Митрофанову пытались задушить?! Вот только что?! Совсем недавно?! Пока он бродил по улицам, потеряв в собственном кармане бумажку с ее адресом?!

– Не звоните никуда, – велел он громогласной женщине, которая настырно тюкала кнопки телефона, и она воззрилась на него с изумлением. – Помогите мне! Где кухня?..

Он поднялся, закрыл окно и взял у Стрешнева стакан.

– Вы будете это допивать?

Тот покачал головой.

– Нет, я не поняла, почему не звонить-то?! – спросила женщина.

– Я вам сейчас все объясню.

Подталкивая ее вперед, очень неловко, Алекс вышел на кухню и прикрыл за собой дверь.

– Мне нужен мед, лимон и виски. И чай, лучше всего какой-нибудь травяной. Вы не знаете, где чай?

– Вы кто?!

Алекс забрал и ее стакан и аккуратно вылил содержимое обоих в раковину.

– Меня зовут Алекс, я работаю в издательстве «Алфавит» вот уже… несколько дней. – Он открывал и закрывал створки старинного буфета, самодовольно выпятившего потемневшее от времени пузо. – А вас?

– Нет, а откуда вы взялись-то здесь?! Или вам Митрофанова тоже позвонила?!

Алекс нашел коробку с чаем и теперь рылся в поисках меда.

– А вам она позвонила?

– Нет, я сама! – с вызовом сказала женщина и тряхнула головой. – Позвонила! И она попросила приехать! Чего вы уставились-то?! Это рис, вы что, не видите?

– Мне нужен мед.

– В холодильнике мед!

Она прошла мимо, очень высокая, намного выше его, – в буфете задрожали и запели бокалы на высоких юбилейных ножках, – распахнула какую-то резную дверцу, за которой – о чудо! – оказался холодильник. Она подала ему малюсенькую увесистую баночку и съежившийся то ли от времени, то ли от холода лимон.

– Чего вы еще просили? Виски, что ль, вам?

Алекс кивнул, заваривая чай. Она пожала плечами, куда-то вышла и вернулась с бутылкой.

Он налил в большую кружку виски, довольно много, выжал половинку лимона и ложкой, очень аккуратно, стал накладывать мед.

– Что здесь стряслось? – спросил он, не поворачиваясь.

– Я толком не поняла, – тихо сказала женщина. – Мы с Сашей приехали. Катя ему позвонила и была в очень плохом настроении. Сегодня в издательстве вышла ужасно некрасивая сцена, я даже не ожидала!.. Володя Береговой шумел, и как-то очень… – она поискала слово, – очень страшно. Катя его уволила, и он кричал что-то ужасное! А слышали все, понимаете?

– Понимаю, – согласился Алекс. Он наливал в кружку чай, сосредоточенно глядя в самую середину чайной воронки.

– Я позвонила ей, а она Саше. Мы приехали…

– Вместе?

– А?.. Нет, сначала я, потом он подъехал. Мы на улице встретились. Поднялись сюда, а Катя на полу и почти без сознания.

– Почти или без сознания?

– Ну, какое-то время она точно была без сознания!.. Но когда мы вошли, она уже пришла в себя. Сидела на полу и кашляла.

– Как вы вошли? Она вам открыла?

– Нет, – быстро сказала женщина. – Дверь была не заперта.

– Это ваша сумка?

– Что?!

Алекс повернулся с кружкой в руке.

– Вот эта. Ваша?

На столе, накрытом к чаю, прямо посередине, стоял дамский ридикюль. Он стоял как-то неловко, так что блюдце покосилось и съехавшая чашка лежала на боку.

– Нет, это Катина! А что?!

– Как вас зовут?

– Маня, черт возьми! – вдруг взорвалась женщина и запустила пятерню в свою и без того расстроившуюся прическу. – Что вы все выспрашиваете? Моя сумка, не моя! Кто приехал, куда приехал!.. Надо в милицию звонить, а вы!..

– Тихо-тихо-тихо, – быстро перебил ее Алекс, и она опять уставилась на него с изумлением. – В вашем издательстве происходят странные события. Одно за другим. Милиция тут никак не поможет, а репутацию на самом деле можно потерять навсегда, понимаете?

Она кивнула, разглядывая его.

– Насколько я знаю, Анна Иосифовна никогда не привлекает к своим делам… посторонних. Издательский мир устроен своеобразно, – он улыбнулся в ее растерянные глаза. – Авторы должны доверять издателю, иначе они понесут свои бессмертные произведения конкурентам.

– О, да! – кивнула Маня, как ему показалось, с удовольствием. – Это точно.

– Я не думаю, что издательство, где убивают рабочих и душат начальников, может у кого-то вызвать симпатию и доверие.

– Я вас откуда-то знаю, – объявила она. – И это занятно, что вы объясняете мне, как устроен издательский мир! Вы писатель?

– Нет.

– Тогда, стало быть, издатель.

Алекс пожал плечами и вышел.

Маня посидела, раздумывая, и вышла следом за ним.

Митрофанова, держа кружку обеими руками, крохотными глотками пила невиданный чай. Стрешнев собирал с пола раскатившиеся свертки. Маня тоже подобрала один.

«Колбаса «Салями миланская» – было написано на ценнике, и она вдруг подумала, что они с Митрофановой собирались пировать. Утешать друг друга в своих несчастьях, заедать их колбасой с клубникой и запивать шампанским.

Какие там несчастья!..