– Полегче! Посиди тут, кофейку вон выпей, подыши… Если будет что-то, сообщу, я наш договор помню. Но голос на меня не повышай, запомни это.

Он развернулся и пошел к выходу, а Тимофей, словно уронив что-то тяжелое и почувствовав облегчение, откинулся на спинку стула и поманил рукой официанта.

После встречи с Иванютиным у Тимофея остался какой-то мерзкий осадок, особенно после вскользь брошенного им «исписался». В глубине души Тимофей именно так себя и чувствовал – выжатым, опустошенным, не способным написать или снять что-то такое же громкое, как тот пресловутый цикл статей о серийном маньяке из провинциального города. За всю последовавшую карьеру ему так больше и не подвернулось ничего подобного. Да, Колесников умудрялся остаться на плаву, хорошо зарабатывал, но такого профессионального подъема, как в молодости, уже не ощущал.

Командировку в город Вольск он тоже тогда получил скорее случайно: главред газеты, в которой трудился Тимофей, был близким другом его отца, известного в советское время писателя.

И вот там Колесников развернулся. Он был молод, хорош собой, легко входил в доверие к кому угодно, общался просто, проявлял заинтересованность – словом, нравился почти всем, с кем работал. Кроме того, Тимофей обладал прекрасным слогом, доступно, но не примитивно излагал свои мысли на бумаге, и его статьи пользовались повышенным интересом у читателей.

Да и с темой повезло, конечно – написать о таком громком деле мечтали многие журналисты, и местные, и столичные. Но лучше Тимофея этого не смог сделать никто.

В Москву он вернулся уже известным человеком, получил предложения о работе от нескольких крупных изданий и даже одного телеканала, предложившего сделать цикл телевизионных репортажей. Это предложение и дало толчок дальнейшему успешному развитию карьеры журналиста Колесникова.

Цикл передач о серийном убийце, которого с легкой руки Тимофея теперь все называли Бегущим со смертью, вызвал бурную реакцию у зрителей, Тимофея начали узнавать на улице, у него брали автографы, как у настоящей «звезды», его приглашали на телепередачи – словом, благодаря убийце-серийнику Колесников превратился в популярного и узнаваемого человека с прекрасными гонорарами и огромными возможностями.

Потом, конечно, были другие расследования, другие герои, но такого успеха, как с Бегущим со смертью, Колесников уже добиться не смог. И теперь выходило, что полковник Иванютин в чем-то прав: Тимофей просто хотел собрать осколки былой славы и вновь оказаться на вершине, чтобы снова испытать те восхитительные чувства, что пережил в юности. А какая-то провинциальная девчонка посмела покуситься на его золотую жилу, и этого терпеть Тимофей не собирался. Он решил полететь в Вольск и выяснить, что же произошло на самом деле и как эта Стожникова сумела раздобыть информацию – если таковая вообще имелась.

Город Вольск, год назад

В небольшой комнатке, заставленной мониторами видеонаблюдения, кипел чайник. Васёна сидела на раскладушке, заправленной темно-серым одеялом, а Игорь Ильич заваривал чай в большой алюминиевой кружке.

– И не скучно вам тут – одному? – спросила Васёна, принимая из рук охранника стакан, в который он налил чай для нее.

– Привык. Я уже десять лет один, с тех пор, как жена ушла, – усаживаясь в крутящееся кресло, ответил Игорь Ильич.

– А-а…

– А ты, значит, с отцом живешь? А мать где же?

– Мама погибла, когда мне было семь лет.

– Тяжело, наверное, мужику-то одному было девчонку растить… – со вздохом проговорил охранник.

– Не знаю, наверное… С нами бабушка жила, мамина мать. Папа же военный корреспондент, он постоянно куда-то уезжал.

– Погоди-ка… – вдруг чуть подавшись вперед и всматриваясь в ее лицо, сказал Игорь Ильич. – Ну-ка, вправо посмотри… ага… То-то я и думаю, почему мне твое лицо кажется знакомым… Ты дочь Владимира Стожникова, да?

– Да. А вы папу знаете?

Он как-то странно на нее посмотрел, медленно кивнул:

– А мать, говоришь, погибла?

– Да. Но я не знаю, как это произошло, папа никогда не говорил. Я пыталась у бабушки спросить, но та сразу плакать начинала, так что я боялась лишний раз заговаривать.

Васёна поежилась, сделала глоток чая. Охранник продолжал смотреть на нее каким-то странным взглядом, полным не то сочувствия, не то грустного удивления:

– А зачем ты меня про парк начала расспрашивать?

– Живу рядом. Но бегать там мне папа никогда не разрешал, мы с ним всегда по набережной с утра пробежки совершаем, хотя парк ближе намного.

– Можно понять… – бормотнул Игорь Ильич, обхватив свою кружку рукой. – Я в то время опером работал, аккурат в бригаде по расследованию этих убийств в парке и пришлось ковыряться. До сих пор не могу вспоминать – потом не сплю. В общем-то во многом из-за этого дела я и уволился, не мог на работу ходить. Страшно это – когда молодой парень запросто девчонок жизни лишает, да еще так жестоко…

– Так вы, значит, видели этого Бегущего со смертью? – Васёна передвинулась на самый край раскладушки, и конструкция слегка скрипнула.

– Я на задержание выезжал.

Васёна полезла в сумку, вынула листок, который принес ей утром Васильев, и протянула охраннику:

– Вот это – он?

Игорь Ильич бросил на листок беглый взгляд и отвернулся:

– Он… я эту морду век не забуду. Во время обыска так нахально держался, отрицал все. Я еще подумал: как можно спокойно по ночам спать, когда в комнате хранишь отрезанные волосы тех девчонок, которых изнасиловал и убил потом? Волосы, безделушки какие-то – и все в пакетиках, аккуратно так…

Васёна тоже почувствовала, как ее накрывает волна страха: каким же бесстрастным и жестоким должен быть человек, спокойно срезающий прядь волос у только что убитой им жертвы?

– А… у него семья была? – почему-то спросила она, и охранник кивнул:

– Была, как не быть. Мать, когда услышала, в чем сынка обвиняют, так на пол и повалилась, никогда не думал, что доведется увидеть, как человек мгновенно умирает. Сердце не выдержало… Да и то, если подумать, это ужас ведь ужасный: родной сын оказался маньяком и серийным убийцей… Она его родила, вырастила, в макушку чмокала, наверное, а он… – Игорь Ильич махнул рукой и вытащил пачку сигарет: – Не возражаешь?

– Курите… папа все время курит, я привыкла.

Охранник затянулся сигаретным дымом, помахал рукой перед лицом, разгоняя сизое облачко:

– Отец его даже на суд не пришел, боялся на улице показаться – народ обозленный был, прохода не давали. Уехал потом куда-то, не выдержал позора, и дочку младшую забрал, той лет десять, кажется, было или около того.

– А кем он работал, не помните?

– Кажется, в заводоуправлении… но точно не помню, врать не хочу.

Васёна наморщила лоб. Заводов в их городе было три, два из них работали до сих пор, хоть и сменили нескольких хозяев, а вот один так и развалился в начале двухтысячных, и его полуразрушенные корпуса только пару лет назад начали приводить в порядок, собираясь построить большой развлекательный центр с аквапарком и площадками для роллеров. В принципе ей было неважно, на каком именно заводе трудился отец серийного убийцы, но почему-то не давала покоя фамилия «Тиханевич».

– Скажите, Игорь Ильич, а фамилия Тиханевич вам нигде не попадалась?

– Тиханевич? Нет, вроде не слышал. А кто это?

– Бизнесмен из Беларуси, торгует молоком и медом с собственных ферм, а раньше вроде как жил в России, но чем тут занимался – я не смогла узнать, вообще никакой информации нет. А фоторобот Вознесенского всплыл вместе со статьей о Тиханевиче в минском издании, вот я и заинтересовалась. Мне показалось, что я уже видела это лицо, но теперь понимаю, что вряд ли – скорее всего, просто похож на кого-то, – вздохнула Васёна.

– Погоди… как это – в Беларуси, с чего?

– Не знаю… там статься была о том, что в доме этого бизнесмена нашли незарегистрированный пистолет.

– Пистолет… – повторил охранник, потерев пальцами переносицу. – Пистолет, пистолет… А фоторобот, говоришь, тоже там был?

– Да. Объявили в розыск брата этого Тиханевича.

– Вообще ничего не понимаю. А Вознесенский-то при чем тогда?

– Вот и я не знаю. Мой приятель где-то нашел эту фотографию, что я вам показала, и это оказался Леонид Вознесенский, но какая связь между ним и Тиханевичем, я до сих пор не могу понять. Может, просто в минской статье вместо реального фоторобота случайно поставили этот, бывают же ошибки…

– Пистолет, пистолет… – снова пробормотал охранник. – А знаешь что? Ведь пистолет тогда у Вознесенского так и не нашли. Нож – да, нашли, шел как вещдок, орудие преступления, он этим ножом волосы срезал у жертв, но пистолета не было. Перерыли все, а не нашли. Да и Вознесенский категорически все отрицал – ну он вообще ни в чем не сознавался, так что на его слова никто особенно и не рассчитывал. Но мы землю копали – в буквальном смысле слова, а пистолета так и не нашли.

– И вы думаете…

– Нет, я ничего не думаю. Столько лет прошло… пистолет, скорее всего, уже заржавел где-нибудь на дне реки, а это все – просто совпадение и ошибка, как ты и сказала. А вообще… не копалась бы ты в этом деле, девочка, – вдруг серьезно произнес Игорь Ильич. – Ты еще молоденькая, к чему тебе такие ужасы…

– Ну, я вообще-то специализируюсь на криминальных новостях, – слегка обиделась Васёна и поправила очки.

– Вот и специализируйся, кругом такого полно. Но послушай моего совета: не трогай дело о Бегущем со смертью, будет очень плохо. А сейчас давай-ка я тебе такси вызову – ночь уже, как пойдешь-то? – И он решительно вынул из ящика стола мобильный телефон.

Город Вольск, наши дни

В этом банке Еву давно знали в лицо. Она приходила примерно раз в пару месяцев, шла в помещение с ячейками и проводила там не больше пяти минут. Здесь, конечно, никто не знал, что эта старающаяся не привлекать к себе внимания миниатюрная женщина могла быть владелицей этого банка, если бы все в ее жизни сложилось иначе. Но сейчас даже ее фамилия ничего не говорила сотрудникам, потому, возможно, никто особенно и не обращал внимания на эти регулярные визиты.

Ева же ходила в банк с единственной целью – в ячейке, арендованной на ее имя, хранилась коллекция очень дорогих ювелирных украшений, которую отец сумел сохранить, а мать не решилась трогать, потому что он категорически объявил ей, что все это принадлежит Еве и только она сможет распоряжаться золотом, бриллиантами и платиной, когда станет взрослой.

Теперь коллекция, которую с любовью собирал для нее отец, помогала Еве элементарно выживать. Она продавала что-то и этими деньгами оплачивала квартиру, на них же покупала необходимый минимум продуктов и жила до того момента, как деньги заканчивались.

Она с удовольствием устроилась бы на работу, но никуда не брали. Ей очень хотелось работать с детьми, но об этом вообще не могло быть речи, даже няней устроиться она не смогла бы, имея за плечами такой «пробег» по психиатрическим стационарам.

Еве иногда становилось очень страшно: рано или поздно ее запасы подойдут к концу, и что делать тогда? Она попробовала обратиться в службу занятости, но там после пары вопросов ей отказали, сославшись, конечно же, на ее психическое нездоровье.

Оспаривать это она не могла – слишком много документальных подтверждений, а слова и уверенность Резникова совсем ничего не значили для официальных структур, хотя много значили для самой Евы. В мире был хотя бы один человек, который не считал ее душевнобольной, и это поддерживало Еву.