Уходить было не страшно. Страшно было оставить близких. Она жалела отца, подолгу молча сидевшего возле её кровати, прижимая к провалившимся в синеву уставшим глазам холодную узкую ладошку дочери. И даже мачеху, которая  иногда, когда никого не было, заходила в комнату, и смотрела от порога на чужую для неё девочку, спасшую её сына, со смешанным, не свойственным ей чувством благодарности и вины.

  Но больше всего сердце разрывалось за маленького брата. Тео, видимо, не позволяли ходить к ней. Мальчишка втихушку всё же улучал момент, проскальзывал к сестре и тихонько горько плакал, уговаривая "любименькую Таюшку" проснуться, обещая быть "самым лучшим братиком на свете" и делать "всё-всё, как она скажет".

  Физическая боль притупилась и почти перестала ощущаться. Невыносимо жгучим клубком в сознании ворочались мысли о том, что отец, скорее всего, сопьётся и тоже долго не протянет. Что маленький Тео всю жизнь будет винить себя в её гибели.

  Что холодная Лаура, хоть и любит сына, но как-то отстранённо, посвящая весь свой скудный запас сердечности только себе. А значит, малыша ждёт её собственная участь – судьба забытого ребёнка.

  И Таис молилась. Не о себе. Не о своём переходе в сияющее, светлое доброе нечто. Она горячо заклинала все верхние силы помочь. Девушка не понимала, как такое возможно, и даже придумать не могла, но продолжала умолять. Уже не важно кого – светлые, тёмные....  Обессиленная душа стояла на краю и кричала в никуда:

– Помогите, хоть кто-нибудь!

  Просите, и дано будет вам; ищите, и найдёте; стучите, и отворят вам. ( Евангелие от Луки.)

***

  Потом я долго задавалась вопросом: мне показалось, или я и в самом деле видела эту картинку со стороны? Точнее – одновременно несколько картинок из разных вселенных и времен. Это было похоже на грани зеркального шара, в каждой из которых отражались миры…

  Как уходила Таис – спокойная, свободная от боли и слёз, как шла к свету по широкому лучу солнца к новой жизни.

  Как плакала навзрыд Светка, вгрызаясь ночью в подушку, затыкая себе рот, стараясь не напугать своим горем дочку. Как тихо и безнадёжно поскуливала сестра, уткнувшись в Колину грудь.

  Каким-то высшим силам, видимо, в этот момент и подвернулась я. И они, причудливым образом спасая меня от последствий "плохой" гибели, отвечая на призыв светлой  девичьей души, перенесли Кристину Михалёву в это чужое тоненькое тело. Ну им, этим самым силам, видней. Хотя осознала это я гораздо позже.

***

  А в моём далёком родном мире шёл дождь. На ухоженном городском кладбище под зонтами стояли люди в траурных одеждах.

– Эх, такая молодая, и инфаркт, – сокрушённо вздохнул Валерий Палыч, – шестидесятилетний владелец сети дачных магазинчиков, с которым мы сотрудничали практически с первых дней, с самого зарождения нашего производства.

– Хорошая была девка. Умная, добрая, сердечная. – тихо сказал Сергей Леонидович – наш крупнейший поставщик и отличный дядька, практически перешедший уже в категорию друзей.

– Да, – в тон ему отозвалась Лидия Петровна, – и небо плачет.

  Лиза тоже тихонько плакала, прижимая к губам платочек.

 Светлана обнимала её и молча, не мигая смотрела на мою фотографию.

– А ты знаешь, я верю, что у неё всё сейчас хорошо, – вдруг сказала она.

Сестра подняла на неё зарёванные глаза.

– Точно тебе говорю – она мне приснилась и успокаивала. – продолжила подруга, – Только на себя не похожа внешне, но точно она. Уговаривала не горевать.

– И мне снилась, – глаза Лизки стали совсем круглыми и она от изумления аж перестала плакать, – такая молоденькая девушка. А я не поверила. Что-то говорила про завещание, что на всякий случай недавно составила, и что квартиру мне отписала. Я ещё переживала, что тут такое… А мне всякий бред снится – даже рассказывать не хотела.

– Точно, – настала Светкина очередь округлять глаза, – а мне всё про бизнес твердила. Я её зову, кричу, мол, начерта мне тот бизнес такой ценой, а она смеётся, рукой машет. Поцелуй мне с ладошки послала, как она всегда это делала, и ушла.

  Народ вокруг начал прислушиваться к разговору.

– А что, говорят, дом-то этот сгорел? – осторожно спросила Татьяна Васильевна.

– Помогли, – со вздохом ответил Коля, поправляя венки на свежем холмике.

– Это как? – переспросил Сергей Леонидыч.

– Да к бабке не ходи – деревенские спалили. Нечему там было ещё загораться. И в полиции сказали, что всё указывает на поджог. Только не найдут крайних – зуб даю. Они деревню от "плохого" дома спасали – не сдадут поджигателей. Одно не понятно, чего молчали? Почему раньше про слухи об этой… чёртовой развалюхе не рассказали?

– Да говорили, – отозвалась Света, – только Крис насмерть упёрлась – очень уж ей место понравилось. Всё отшучивалась, что ерунда это, мракобесие, да и хибару она всё равно снесёт. Не успела.

  Размазывая по дороге жёлтую глину, подъехал автобус. Народ, поддерживая друг друга и обходя лужи, медленно потянулся к нему и к стоящим поодаль машинам.

  Всё это было потом. А пока мне ещё только предстояло разбираться в сложившихся обстоятельствах, осваивать саму мысль о том, что я – больше и не я вовсе и смиряться с чужим телом, которое, в данный момент, болело и с большим трудом дышало.

  Я лежала в темноте с закрытыми глазами, пытаясь собраться с мыслями и пребывая в безграничном недоумении от всего происходящего.

– Может я сплю? – эта мысль казалась самой здравой, – Исключено. Слишком явственно об этом кричало избитое тело.

– Тогда кто притаился за дверью? Точно не Светка и не Лиза. И почему ко мне никто не подходит? И где, наконец, в самом деле сотовый? Дался же мне этот телефон…

  Голова шла кругом. Самым страшным  в жизни я всегда считала неизвестность. Когда знаешь, что происходит, даже если всё плохо – можно действовать, искать выходы, шевелиться и не чувствовать себя такой… беспомощной. Обрушившиеся на меня нереальность и непонятность ситуации пугали до тошноты.

– Так, спокойно, – я попыталась взять себя в руки, вырываясь из наползающего липкого ужаса, – давай-ка, Кристина Геннадьевна, вспоминать всё по-порядку.

  Последние бурные и непростые годы становления в бизнесе всё-таки наложили свой отпечаток на мой характер, закалив в нём бойцовские качества. За это время я прочно усвоила одну верную, собственно, потому и банальную истину: упал – нужно подняться и сделать первый шаг. Самообладание потихоньку возвращалось. Да и память, слава богу, не отшибло. Только очень мешало то, что тело уже буквально трясло от холода.

– Мы отмечаем мой юбилей. Светка, Лиза, Коля, ребятня… Дом. Лестница. Чердак. Сундук. Странный рисунок на полу… Это ж во что я вляпалась обеими ногами?

  Сердце опять заухало под рёбрами, подбираясь к горлу с новым приступом тошноты. В голове вереницей понеслись воспоминания.

– Мамочки, так вот о чём так настойчиво талдычил староста деревни! Неужели правда?! – по спине прокатилась волна мурашек, правда уже не от холода.

  Вообще-то я всегда была далека от всяческих гаданий, бабок-целительниц, заклятий-проклятий и прочей мистики, полагая всё это несусветным бредом и считая, что в настоящей очевидной вещественной реальности и так есть чего пожить.

  В насупившем же моменте эта самая жизнь грубо опрокидывала все мои представления о ней.

– То-то хозяин этой хибары сперва не поверил, а потом практически уронился в восторженный обморок, когда я всё-таки добилась от Степаныча номера его телефона и позвонила с предложением купить это заброшенное имущество! – продолжала восстанавливать цепочку событий я. – И как спешно согласился на первую же озвученную мною сумму. Бли-и-ин, не зря говорят: "дешёвая рыбка – поганая юшка". Вот же хрен плюгавый – ведь ни слова не сказал, гад! А деревенские-то знали и отговаривали. Особенно сокрушался кряжистый пожилой староста – Андрей Степаныч. Вот же дурында, нет бы послушать старых людей…

  Додумать я не успела.

  В комнату, обгоняя нарастающий за дверью гул голосов, ворвался светленький кучерявый мальчишка лет пяти.

8

– Таюшка, ты проснулась! Ты услышала! – ребёнок бросился к кровати и обхватил меня тёплыми ручками, с тревогой и надеждой заглядывая в лицо.

  Тело тут же отозвалось резью.

– Рёбра у меня что ли сломаны? – подумала я, не сумев удержать стон.

– Прости, сестрёнка! – немного картавя испугался малыш, отдёргивая руки.

  Если "Таюшка" на фоне внезапной боли я ещё пропустила, то "сестрёнка"  уже зацепила сознание. Мысли заметались, как вспугнутая дворовой кошкой стайка воробьёв.

  Опыт прожитой жизни во всю семафорил: молчи и слушай, собирай информацию и делай выводы. Но пацанёнок был так искренне напуган и расстроен своей неловкостью, что, заглянув в его распахнутые глазищи, готовые пролиться виноватыми слезами, не выдержала.

– Не расстраивайся, всё … кхе…  в порядке, – вымучивая улыбку попыталась утешить его я.

 Прозвучавший голос напугал даже меня. Карканье старого больного ворона показалось бы сейчас мелодичнее.  В горле отчаянно засвербило, оно буквально слиплось. И пришла жажда. Точнее я, наконец, обратила внимание на то, как сильно хочу пить.

  Ситуацию спасла появившаяся в дверях невысокая полноватая круглолицая женщина в  простом длиннополом серо-коричневом платье, фартуке и прятавшем волосы чепце.

  При своих габаритах, она была удивительно подвижная, плавная и какая-то текучая, что ли, – как ртуть. Или как лебедица, которая скользит по зеркальной глади с невообразимой грацией, и никто не замечает, как быстро-быстро она работает под водой лапками.

– Сейчас, детонька, – пампушка проплыла к окну, заполняя пространство жизнью, и распахнула шторы.

  Глаза резануло солнечным светом. Я опять закашлялась.

– Водички? – участливо спросила она, бросаясь к столику со стоявшим на нём кувшином.

  Я опять разлепила веки, повернула голову и осторожно кивнула, не решаясь больше издавать звуки. Со лба на правый глаз тут же съехала почти сухая уже тряпка, которую я и заметила только из-за этого.

– Сейчас-сейчас. Очнулась моя детка, – причитала женщина, приподнимая мою голову и по глотку вливая спасительную воду в рот.

 Боже мой, никогда ещё простая вода не казалась такой вкусной, такой живой.

  А комнату тем временем заполняли какие-то люди.

  Седоватый худощавый мужчина лет пятидесяти, растерянно улыбаясь и моргая мокрыми глазами, порывисто присел на табурет, стоявший возле кровати. Затем, как будто то ли не зная, куда себя деть, то ли стесняясь переполнявших его эмоций, огляделся по сторонам и притянул к себе мальчика.

– Вот видишь, Тео, наша Таис проснулась. Я же говорил тебе – она сильная. Теперь всё будет хорошо. – крепко-крепко прижимая к груди малыша, горячо зашептал он ему на ухо.

  Голос его всё-таки подвёл – сорвался, и мужчина, судорожно всхлипнув, мягко подхватил мою руку и осторожно поцеловал. В ладонь упала тёплая слеза.

  Я ничего не понимала. Но тоже жутко захотелось заплакать. Столько душевности и переживательности исходило от этих людей. Ото всех, кроме горделивой блондинки, стоявшей за его спиной. В её глазах читалось, пожалуй, лишь облегчение.

– Прости меня, дочка, – руки мужчины дрожали, губы не слушались, – я так мало был с тобой. А потом… потом так испугался тебя потерять…

– Пойдёмте, Рауль. Таис необходимо отдыхать. – не допускающим прений тоном заявила блондинка и, шумно зашуршав юбкой, подалась к двери.

– Да, дорогая. – погладив меня по волосам, мужчина поднялся вслед за ней, увлекая за собой оглядывающегося пацанёнка.

– Сейчас, детка, я бульон согрею и покормлю тебя. – пышечка поправила одеяло и тоже потекла на выход.