Начинался он всегда одинаково. Она сидит на корточках в своем детском платяном шкафу, стараясь спрятаться, принюхиваясь к едкому запаху нафталина и прислушиваясь к шороху одежды. Все происходит ночью, она в доме своего дяди в Сан-Франциско и, приоткрыв пальцем дверцу, видит проникающий внутрь лунный свет. Она как будто вновь становится маленькой девочкой, но при этом все же остается взрослой Бринт, уставшей и измученной заботами, а где-то неподалеку от страха хнычет маленький Марлоу. Она медленно выбирается из шкафа, берет мальчика за руку и прикладывает палец к губам, требуя тишины.

Вместе с ними в доме находится кто-то еще.

Бринт с Марлоу идут в холл. Крутая узкая лестница, площадка в серебристом свете. Все двери в комнаты открыты и погружены в тень. Они – и Бринт, и ребенок – до невозможности медленно спускаются ступенька за ступенькой. Она напрягает слух, пытаясь уловить звуки другого существа, где бы оно ни скрывалось.

И тут до нее доносятся эти звуки. Шаги над головой. С третьего этажа вокруг начинает расплываться кромешная тьма – медленно, в окружении вороха темных искр. Бринт бросается бежать, перескакивая по две ступеньки за раз, таща за собой мальчика. Но тьма устремляется за ними – неимоверно быстро, и из нее высовывается длинная-предлинная рука с бледными, скрюченными и неестественно вытянутыми пальцами. Кажется, что она всасывает в себя любые остатки света. Марлоу кричит. Тьма сгущается, формируя фигуру без лица; там, где должен быть рот, она видит всего лишь…

Бринт рывком села на кровати, скидывая с себя одеяло и ощущая холодный пот на лбу. Сквозь узкое, высоко расположенное оконце светили звезды. Она смахнула с лица волосы.

Марлоу.

В кровати его не было. Она в панике сползла с койки. Половицы циркового вагончика заскрипели под ее весом. Откинув потрепанную занавеску, она увидела мальчика: он сидел за столом, ел бутерброд с маслом и разглядывал гравюры в какой-то книге. Ею оказался «Ад» Данте с иллюстрациями Доре, на которых был изображен бешеный хоровод мятущихся, корчащихся в муках душ, – давний подарок его преподобия, единственная книга в вагончике, помимо Библии. Сердце великанши заколотилось где-то в пятках.

– Все в порядке, дорогой? – выдавила она из себя. – Чем занимаешься?

– Читаю.

Она села рядом с ним:

– Не спится?

– Ты снова говорила во сне. Опять тот самый сон?

Посмотрев на него, она медленно кивнула.

– Я там был?

Она снова кивнула.

Звездный свет отражался от его черных волос, от рукавов его ночной рубашки. Марлоу смотрел на нее темными серьезными глазами. Лицо его было бледным, почти как у мертвеца.

– На этот раз я тебя спас?

– Да, спас, мой милый, – солгала она. – Ты всегда спасаешь меня.

– Хорошо, – удовлетворенно сказал он и обнял ее.

Она провела рукой по его волосам. В последний раз Сон был таким ярким на неделе, когда умер его преподобие, то есть больше года назад, еще в той сырой, заплесневелой комнате в Спиталфилдсе. После того дня, как мать Марлоу исчезла в тумане, его преподобие продержался еще два года, и все это время Бринт присматривала за ними обоими, за маленьким мальчиком и за умирающим мужчиной, половину времени злясь на Элизу, а остальное время страшась за ее судьбу. Она всегда надеялась на ее возвращение, но та так и не дала знать о себе. Мальчик не вспоминал о том дне и даже почти никогда не говорил о своей матери, разве что по вечерам, когда погружался в сон. Конечно, Бринт знала, что Элиза Маккензи Грей не была его настоящей матерью, но бедняжка спасла ребенка от неминуемой гибели и заботилась о нем как о родном. Если это нельзя назвать материнской любовью, то что тогда вообще значит «мать»?

Но теперь Сон вернулся. Сидя за столом и обнимая Марлоу, Бринт испытывала в кончиках пальцев странное покалывание, похожее на предчувствие, почти как перед переменой погоды, и потому ощущала неизбежность чего-то плохого – того, что обязательно наступит, пусть даже они к этому и не готовы.

Марлоу кое-чем отличался от других детей.

Бринт об этом прекрасно знала. Прежде всего, очевидно, что это было сияние. Иногда от кожи Марлоу начинал исходить странный голубоватый свет, а сам он смотрел на нее таким до боли отчаянным взглядом, что ей становилось ясно: никакой это не фокус и не баловство. Вряд ли мистер Бичер с мистером Фоксом по-настоящему понимали, что это, – артистам цирка дозволялось хранить свои тайны, секреты своего ремесла. Скорее всего, они считали, что ребенок размалевывает себя какой-то светящейся краской, например с добавлением иридия, вроде того, как это делают английские медиумы, изображая на своих сеансах «эктоплазму». И неважно, что сияние было более странным, более красивым, как будто исходило изнутри, так что складывалось впечатление, что под кожей мальчика можно разглядеть его яркие вены, кости, легкие и прочие внутренности.

Однажды, когда она раскрашивала свое лицо для вечернего выступления, Марлоу признался ей в своем страхе:

– Что, если я однажды просто не смогу остановиться, Бринт? Что тогда?

– Тогда мы всегда с легкостью будем находить дорогу в темноте.

Его взгляд, отражавшийся в зеркале, был печальным и до мрачности серьезным.

– Позволь мне беспокоиться за нас двоих, хорошо? – добавила она.

– Мама говорила, что у меня есть выбор. Что я всегда могу выбирать.

– И это правда.

– Но ведь не все же время? Ну, то есть я про выбор. Нельзя же все время выбирать.

Казалось, он думает о чем-то более темном, более тревожном. Уж не о своей ли матери, Элизе?

– Да, иногда выбирать не приходится. Это тоже верно.

– Ну да, – кивнул он.

Она посмотрела на него – посмотрела по-настоящему. Так, как он сам изучал в зеркале свое серое лицо, прикусывая губу и откидывая нависавшую над глазами копну черных волос. Отложив грим, она крепко прижала его к себе.

– Ах, дорогой, – произнесла она и вздохнула так, как вздыхала всякий раз, когда не знала, что еще сказать.

Теперь, держа одной рукой подол юбки, она пробиралась сквозь утреннюю грязь и растяжки палаток к конторе мистера Бичера. Стараясь не отставать, Марлоу едва ли не бежал.

Бичер, один из двоих партнеров-хозяев, считался управляющим и казначеем. Ночью Бринт решила, что разговор с ним все равно неизбежен, но сразу после завтрака к ним в вагончик постучалась девушка и сообщила, что их с мальчиком ждут в конторе мистера Бичера – по возможности прямо сейчас. Бринт не верила в совпадения, а верила, напротив, в закономерности и в то, что все в мире происходит не просто так, независимо от ее понимания. Вспомнив о сне и о том чувстве, которое он вызвал и которое еще не развеялось до конца, она нахмурилась и потянулась за шляпой.

Повсюду воняло лошадьми и сеном, валялись втоптанные в грязь афиши и мусор. На ступеньках фургонов на корточках сидели небритые артисты, прихлебывая кофе из жестяных кружек, – те, чьи способности обычно казались людям отталкивающими. Уроды, клоуны, предсказатели судьбы и пожиратели огня. Все они потемневшим взглядом следовали за ними. Бринт с Марлоу жили в цирке и выступали между основными номерами уже шесть недель, но до сих пор считались чужаками, и общались с ними немногие. Великанша, впрочем, не возражала. Она прожила среди таких людей всю жизнь и знала, что они ничем не хуже других и ничем не лучше нее, несмотря на все их странности. Люди всегда лишь люди, и это в основном означает, что они всегда стараются ухватить кусок побольше.

Она всегда была не такой, как все, всю свою жизнь.

– Ты белая ворона, – повторял ее дядя, когда она была еще девочкой и они жили в Сан-Франциско в многоквартирном доме, которым он управлял.

В определенных кругах он считался довольно известным борцом и выигрывал один бой за другим, пока однажды вечером не проиграл, после чего начал медленно заболевать: его мучили головные боли, его руки распухали так, что кулаки не могли сжиматься до конца, а речь становилась невнятной. Он научил Бринт бороться, и к десяти годам она могла справиться с любым мальчишкой с любой улицы. Иногда ей казалось даже, что драки – это все, что она знала в жизни. Впрочем, дядю она любила, потому что он был добр к ней и никогда, несмотря на большой рост и огромную силу племянницы, не заставлял ее чувствовать себя странной. Порой она удивлялась, вспоминая, сколько всего повидала в жизни, например: через год после смерти дяди встретила в Сан-Франциско его преподобие и поехала с ним на юг, в Мексику. Именно там она сделала свою первую татуировку. Позже они с преподобным отплыли в Англию, после чего странствовали по Испании, а затем снова прибыли в Англию. Теперь, вернувшись в Америку, она осознала, что нет такого места, которое она полноправно может назвать своим домом.

Погрузившись в воспоминания, она брела по ярмарочному лагерю. Марлоу семенил за ней, перепрыгивая лужицы и грязь. На душе у нее было беспокойно. В холодном воздухе раздался двойной удар молота, затем еще один, словно предупреждая их. Престарелый клоун в рубашке и жилете окунулся лицом в бочку с водой, держа в руках бритву, и серьезно кивнул им, когда они проходили мимо. У забора шла женщина во фраке поверх длинных панталон, которая тащила ведро с водой. На темном фоне неба вырисовывался длинный ряд низко нависших облаков.

Она не знала, чего хочет мистер Бичер, но подумала, что они с Марлоу в любом случае работали в этом балагане слишком долго – уже больше месяца, – пора было двигаться дальше.

Их было трое. Они сидели вокруг рабочего стола мистера Бичера в забрызганной грязью палатке, которую он называл своим кабинетом, и все как один повернулись, когда она вошла. Дверной проем был низким, и Бринт пришлось наклониться. Она протянула руку и почувствовала, как Марлоу сжал своим маленьким кулачком два ее пальца. Среди присутствовавших была женщина в синем бархатном платье и широкополой шляпе, аккуратно надвинутой поверх соломенных кудрей так, чтобы глаза оставались в тени. Под подолом ее юбки Бринт разглядела забрызганные грязью сапоги. Когда глаза великанши чуть привыкли к полумраку, она увидела, что нос женщины когда-то явно был сломан и теперь посажен криво, а глаза ее смотрят жестко и холодно. Вообще, во всем ее виде ощущались свирепость и подозрительность, которые при других обстоятельствах могли бы даже понравиться Бринт.

Мистер Фокс, как всегда изображавший из себя джентльмена, вежливо встал, но Бичер просто откинулся в кресле, мрачно пожевывая сигару.

– А вот и она, великанша Бринт собственной персоной, – нагловато заявил он. – Кстати, хорошо, что ты привела ребенка, дорогуша. Это мисс Элис Куик, частный детектив из…

– Англии, – закончила незнакомка, с любопытством поглядывавшая на Марлоу.

– С отдаленных островов прекраснейшей Англии. Мисс Куик как раз рассуждала о том, что тут легко совершить ошибку, не так ли? Ну да, спутать одного похищенного мальчишку с другим.

– Я не говорила слова «похищенный», – тихо сказала женщина.

Бринт медлила, изучая их лица и давая глазам привыкнуть. Затем повернулась к хозяину:

– Мистер Фокс, прошу, объясните, в чем дело.

– Дело в мальчике, мисс Бринт. В вашем Марлоу. Поправьте меня, если я не прав, но, насколько мне известно, он не приходится вам кровным родственником.

Бринт ничего не ответила, и мистер Фокс, словно извиняясь, прочистил горло.

– Прошу вас, садитесь. Я уверен, вам всё сейчас объяснят. Привет, сынок.

Марлоу молча оглядывался по сторонам.

В палатке, освещаемой только одним старинным фонарем, стоявшим на углу стола, было тесно. Бринт вдруг подумала, что она может просто схватить Марлоу и выйти, и никому из находящихся в кабинете не удастся ее остановить, даже этой женщине, так называемому детективу. Она помнила, что Элиза впуталась в Англии в какую-то дурную историю, но не хотелось выяснять, есть ли между теми событиями и нынешним визитом незнакомки какая-то связь.

– На самом деле его зовут Стивен Халлидэй, – сказала женщина, мисс Куик, с подозрением поглядев на Марлоу, который прижимался к руке Бринт, а затем снова на великаншу. – Может, ему пока что лучше побыть снаружи? Ради его же собственного блага.