Мэри Мейпс Додж: Ханс Бринкер, или Серебряные коньки

Mary Mapes Dodge

Hans Brinker or the Silver Skates

1865

Перевод с английского М. Клягиной-Кондратьевой

Художник Анатолий Иткин

Вступительная статья Е. Ю. Зубаревой

© Иткин А. З., иллюстрации, 2023

© Вступительная статья, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2023

Machaon®

* * *

Состязание в Бруке,
или История о серебряных коньках

Истории из детства нередко связаны с чудесами. Возможно, поэтому они так долго живут в памяти людей. Одной из них, рассказанной американской писательницей Мэри Мейп Додж в 1865 году, совсем недавно исполнилось 150 лет, но она до сих пор вызывает интерес читателей самых разных возрастов. Секрет популярности книги «Ханс Бринкер, или Серебряные коньки. Рассказ о жизни в Голландии» скрыт отчасти уже в самом названии, отражающем разнообразие составляющих её сюжетов, каждый из которых может найти своего читателя. Грустное на первый взгляд повествование о семье Бринкеров сочетается с сюжетом о состязании юных конькобежцев в Бруке, познавательный рассказ об истории и культуре Нидерландов (страны, которую мы привычно называем Голландией) – с элементами детектива, изображение тягот жизни, драматических испытаний и приключений – со счастливой развязкой. А всё вместе создаёт ощущение погружения в какой-то доселе неизвестный, но такой волшебный мир, в котором обязательно происходит долгожданное рождественское чудо.

Подобные книги появляются лишь тогда, когда автор переносит на бумагу что-то очень сокровенное: впечатления детства, мечты, собственные накопленные знания, которыми хочется поделиться. Загадки и подробности жизни Голландии, «Земли странностей» и «Страны противоречий», как назвала её Мэри Додж, были интересны ей самой, и она вплетала их описание в выдуманную историю о серебряных коньках, рассказывая её по вечерам своим сыновьям. Так и складывалась эта книга.

Но откуда возник интерес к столь далёким от Америки Нидерландам? Наука, книги с детства вошли в жизнь Мэри Додж, отец которой был известный своими изобретениями учёный-химик. Он сознательно прививал своим шестерым детям любовь к чтению. Не случайно Мэри Додж, рано вышедшая замуж, а в 27 лет уже овдовевшая, после смерти мужа, преуспевающего адвоката, столкнувшись с необходимостью содержать семью, в качестве основного дела своей жизни выбрала писательский и издательский труд. В 1870-е годы она возглавила популярный в США журнал для детей «Святой Николаас», для которого писали М. Твен, Р. Киплинг, Ф. Баум, Ф. Бёрнетт. Ещё в юности она прочитала книгу Дж. Мотли «Развитие Голландии», и эта страна стала для неё объектом восхищения и изучения на долгие годы. Она интересовалась её историей и искусством, природой и особенностями ландшафта, нравами и бытом. Позднее у Мэри появились друзья-голландцы, и она смогла расширить свои знания о повседневной жизни Нидерландов, национальных обычаях и традициях.

Эти знания легли в основу повествования о жизни семьи Бринкеров. Описанные события происходят в Голландии середины позапрошлого века и отражают сознание людей давно ушедшего времени. Поэтому что-то в их поведении и суждениях может показаться современному читателю наивным и даже искусственным. Но это не может скрыть главного достоинства повести. Рассказывая о семье Бринкеров, об их нищете, о несчастье, постигшем отца, пытавшегося защитить город от наводнения, и о последовавшей за этим болезни, Додж не просто воссоздаёт тяготы быта конкретных людей, но раскрывает особенности национального характера голландцев, их внутреннюю силу и стойкость в борьбе с суровой природой и обстоятельствами. Повествуя о путешествии Питера ван Хольпа и его ровесников по городам Голландии, она показывает умение героев находить радость в общении с укрощённой стихией (какими волшебными предстают картины скольжения детей и взрослых по замёрзшим каналам на коньках!), понимать красоту мира, приобщаясь к искусству. Не зря образ пятнадцатилетнего мальчика Ханса Бринкера стал в Нидерландах легендой, частью голландской культуры.

Но не менее важно и другое: автору удалось воплотить в своих героях черты, понятные людям разных национальностей. Гретель и особенно Ханс – пример трудолюбия, заботы о семье, уважения к окружающим, Хильда – доброты, Питер – благородного достоинства, Анни – сострадания, Якоб – жизнелюбия. И хотя герои у Мэри Додж отнюдь не идеальны, порой высокомерны, эгоистичны, с презрением к людям и другими дурными проявлениями человеческой натуры, она хочет видеть мир светлым, полным любви, добра и нравственной чистоты. Надежда и трудолюбие ещё совсем юных героев помогают им победить нищету и выдержать все испытания. Автор воплощает свой идеал: судьба наказывает зло и вознаграждает добро и терпение, а человек способен, преодолевая свои пороки, измениться. Счастливый финал истории о серебряных коньках вполне закономерен, а воссоздание атмосферы праздничного волшебства помогает выразить мысль о гармоничности бытия.

Глава I
Ханс и Гретель

Много лет назад в одно ясное декабрьское утро двое бедно одетых ребят стояли, пригнувшись к земле, на берегу одного замёрзшего канала в Голландии.

Солнце ещё не взошло, но серая пелена на горизонте уже разорвалась, и её края зарумянились, озарённые малиновым светом наступающего дня. Почти все добрые голландцы покоились в мирном утреннем сне. Даже мейнхеер^[1] ван Стоппельнозе, этот достойный, старый голландец, всё ещё дремал в сладостном забытьи.

По каналу, покрытому гладким, как стекло, льдом, время от времени пробегали на коньках люди: то крестьянка с туго набитой корзиной на голове, то бойкий юноша, который спешил в город на работу и, проносясь мимо дрожавших от холода ребят, строил им добродушную гримасу.

Между тем брат и сестра – они были братом и сестрой, – пыхтя и напрягаясь, привязывали себе что-то к ногам – не коньки, конечно, нет, а просто деревянные полозья, грубо обточенные и стёсанные книзу, с дырками, через которые были продёрнуты ремешки из сыромятной кожи.

Диковинные коньки сделал себе и сестре Ханс – так звали мальчика. Его мать была бедная крестьянка, такая бедная, что она и подумать не могла о том, чтобы купить настоящие коньки для своих детей. И всё же эти грубые полозья давали возможность детям проводить много весёлых часов на льду. И сейчас, когда, стараясь надеть их, наши юные голландцы изо всех сил дёргали за ремешки застывшими красными пальцами и так согнулись, что чуть не касались коленей сосредоточенными лицами, никакие несбыточные мечты о стальных лезвиях не омрачали их радости.

Но вот мальчик выпрямился и, широко раскинув руки, легко заскользил по льду, пересекая канал.

– За мной, Гретель! – небрежно бросил он девочке.

– Слушай, Ханс, – жалобно крикнула ему сестра, – с этой ногой опять неладно! В прошлый базарный день ремешки натёрли мне ногу, а теперь больно, когда стягиваешь её в том же месте.

– Так подвяжи их повыше, – посоветовал Ханс, не глядя на сестру и выписывая на льду великолепную восьмёрку.

– А как? Ремешок-то короткий!

Ханс был голландцем, поэтому он только добродушно свистнул (мальчик-англичанин сказал бы, что девчонки вечно надоедают) и вернулся к сестре.

– И зачем ты надела эти башмаки, глупенькая? У тебя же есть кожаные, почти неношеные. Да и твои деревянные и то лучше этих.

– Ведь отец бросил мои новые башмаки в огонь, прямо в горящий торф. Не успела я оглянуться, как они уже совсем скорёжились. В этих я ещё могу кататься на коньках, а в деревянных нет. Ну, подвязывай, только осторожней…

Ханс вынул из кармана ремешок, стал на колени рядом с Гретель и, что-то напевая, принялся подвязывать её конёк, затягивая ремень со всей силой своих крепких молодых рук.

– Ой-ой! – вскрикнула девочка: ей было очень больно.

Ханс нетерпеливо дёрнул за ремешок и развязал его. Он швырнул бы его на землю – по примеру многих старших братьев, – но заметил слезинку, катившуюся по щеке сестры.

– Ладно, я всё налажу… не бойся, – сказал он с внезапно вспыхнувшей нежностью. – Только нам мешкать нельзя – ведь нас мама ждёт.

Он огляделся, словно ища чего-то: сначала взглянул на землю, потом на голые ветви ивы у себя над головой и, наконец, на небо, теперь ярко расцвеченное голубыми, малиновыми и золотистыми полосами.

Нигде не было того, что он искал. Но вдруг мальчика осенило, и глаза его загорелись. Он сорвал с себя шапку и, выдрав рваную подкладку, прикрепил её к носку изношенного башмака Гретель – получилось что-то вроде мягкой подушечки.

– Ну, – торжествующе воскликнул он, завязывая ремешки со всей быстротой, на какую были способны его окоченевшие пальцы, – вытерпишь, если я ещё немножко затяну?

Гретель надула губки, словно желая сказать: «Ладно уж, можешь делать мне больно», – но ничего не ответила.

Спустя секунду они, смеясь, летели по каналу, не думая о том, провалится под ними лёд или нет: ведь в Голландии лёд держится всю зиму. Он уверенно располагается на канале и, вместо того чтобы таять и худеть всякий раз, как солнце греет его довольно жестоко, день за днём набирается сил и вызывающе сверкает навстречу каждому лучу.

Но вот под ногами у Ханса что-то затрещало, – похоже, самодельные коньки не выдержали. Он стал укорачивать шаг, спотыкаться и наконец растянулся на льду, дрыгая ногами.

– Ха-ха-ха! – расхохоталась Гретель. – Вот так шлёпнулся!

Но под её грубой синей кофтой билось нежное сердце, и, всё ещё смеясь, она легко подлетела к лежавшему навзничь брату.

– Ты ушибся, Ханс?.. Э, да ты смеёшься! Ну-ка, поймай меня! – И она умчалась.

Девочка больше не дрожала от холода, щёки её горели, глаза искрились весельем.

Ханс вскочил на ноги и пустился вдогонку, хотя поймать Гретель было не так-то легко. Однако вскоре её «коньки» тоже затрещали.

Вспомнив, что порой уступка – залог победы, девочка внезапно повернулась и покатилась прямо в объятия своего преследователя.

– Ха-ха-ха! Поймал! – крикнул Ханс.

– Ха-ха-ха! Это я поймала тебя! – возразила Гретель, стараясь вырваться из его рук.

В эту минуту послышался ясный, звонкий голос:

– Ханс! Гретель!

– Мама зовёт, – сказал Ханс, и лицо его сделалось серьёзным.

Канал весь золотился в солнечном свете. Хорошо было дышать чистым утренним воздухом, и конькобежцы всё прибывали.

Гретель и Хансу не хотелось уходить с канала, но они были хорошими детьми: им и в голову не пришло задержаться ещё немного. Не развязав и половины узлов на ремешках, они стащили с себя деревянные коньки и поспешили домой.

Ханс, широкоплечий, с копной белокурых волос, был на голову выше своей голубоглазой сестрёнки: ведь ему исполнилось пятнадцать лет, а Гретель – только двенадцать. Он был сильный, крепкий мальчик, с ясными глазами, а на лбу его, казалось, было написано: «Внутри всё хорошо», подобно тому как над входом в каждый маленький голландский зомерхейс^[2] обычно написано какое-нибудь изречение. Гретель была гибка и быстра; в её глазах плясали искорки, а если кто-нибудь смотрел на неё, румянец на щеках девочки то бледнел, то густел. Так, когда дует ветер, клумба розовых и белых цветов кажется то ярко-, то бледно-алой.

Едва отойдя от канала, дети увидели свою мать. Высокая, в кофте, юбке и плотно прилегающем чепчике, она стояла на пороге, напоминая портрет в покосившейся дверной раме. До их домика было недалеко, но, будь он даже на расстоянии мили, он всё равно казался бы близким. В этой плоской стране все предметы ясно видны издалека. А потому цыплёнка можно разглядеть так же хорошо, как ветряную мельницу. Если бы не плотины и высокие берега каналов, можно было бы стать в самой середине Голландии и нигде до самого горизонта не увидеть ни холма, ни пригорка.