Молодых ввели в гостиную и усадили на диван за стол. На столе стояли бутылка шампанского и коробка конфет. Тут же помещались бокалы. Вбежал приказчик, схватил бутылку и хотел подрезать пробку.

– Дайте нашему прислужающему лакею. Он с шиком пробку пустит, – сказал молодой.

– Помилуйте, Николай Ларивоныч… Неужто уж мы не сможем? – обиделся приказчик.

– Однако при графских домах служить или из железной лавки?..

Пробка хлопнула, и нагревшаяся шипучка брызнула из бутылки потоком.

– Полным домом жить… полным домом… – сказала теща.

– По-вашему – полным домом, а по-нашему – карманный изъян. Вон Настеньке на светлое платье брызги попали.

– Ну, что тут! Новое наживете, Николай Ларивоныч…

– Да ведь наживать-то придется нам, а дочка-то ваша.

– Наша дочка, а ваша супруга. Теперь уж она у нас отрезанный ломоть, – сказал тесть.

– Верно-с. Но надо и тот сюжет в головное воображение взять, чтобы так разговаривать – сколько вы шелковых-то платьев за вашей дочкой изволили дать? В приданой росписи показывали пять, а дали три… – уколол молодой зять тестя.

– Николай Ларивоныч… – дернула молодая супруга за рукав мужа.

– Пардон-с, Настенька, но я дело говорю. А вы, Давыд Панфилыч, не обидьтесь, это я только так, к слову. Опять же, возьмем самовар парадный… Обещались серебряный, а всучили мельхиоровый.

– Николя… Лессе… – еще раз остановила мужа супруга.

– Молчу, молчу… Только уж из-за того, Анастаси, и молчу, что вы по-французски пустили, – улыбнулся молодой супруг и взял бокал.

Взял бокал и тесть.

– Ну-с… С законным браком!.. – сказал он. – Дай Бог в мире и согласии… А насчет всего прочего: кто старое вспомянет – тому глаз вон, – проговорил он.

– Как-с? Стало быть, нет моей обязанности, чтобы я вам и насчет тех пяти тысяч напоминал, которые за вашей дочкой вчера мне недодали?

– Ты, брат зятюшка, что-то на ссору лезешь! Я к тебе всей душой, а ты как супротив медведя… – покачал головой тесть.

– Медведи, папашенька, таких поступков…

– Николя… же ву при, лессе… – пробормотала молодая супруга.

– Только из-за французского языка оставлю я, Настенька. Извольте… – проговорил супруг. – На сегодня, папашенька, довольно…

Тесть и зять выпили по бокалу и поцеловались. Стали подходить чады и домочадцы. Началось опять чмоканье. Лезла прислуга с поздравлением. Она входила в гостиную и кланялась. Молодой супруг вытащил из брючного кармана пачку кредитных билетов и оделял прислугу по трехрублевой бумажке.

– В нас вон этого сквалыжничества нет, чтобы ужилить. Где какое положение существует, мы от правилов не отступаем, – хвастался он, раздавая деньги. – А вы, папашенька, и для родной-то дочери правилами пренебрегли. Недодать-то вы приданый чистоган недодали, да и то, что дали-то, и то городскими кредитными облигациями по номинальной цене всучили.

– Нет, ты, я вижу, совсем на ссору лезешь!

– Николя… же ву при, ассаже назад… – уже сквозь слезы говорила супруга.

– Молчу, моя тре канифоль.

– Выкушай, зятюшка Николай Ларивоныч, еще бокальчик шипучечки-то, – упрашивала его теща.

– Выкушал бы, мамашенька, да шампанское у вас не настоящее, а из того сорта, который на задний стол музыкантам подают.

– Да что ты, Николай Ларивонов, белены объелся, что ли! – гаркнул тесть.

– А она какого вкуса? Может быть, вы ее пробовали, так расскажите.

– Николя… Бросьте, же ву при…

– Только для вас… Ну-с, папашенька и мамашенька, прощайте. Посидели у вас, и будет. Надо и другим сродственникам почет отдать… – сказал молодой, поднимаясь с дивана. – Настаси, алон! – обратился он к жене. – Алон, моя тре канифоль. Отсюда прямо к генералу Разгромову с визитом… А насчет всего прочего, папашенька, я к вам в лавку поговорить зайду. Адье, маменька!..

Опять чмоканье. Лица у всех были мрачны. Начали уходить. Лакей накинул на молодых шубы.

– Александр! Беги вперед и кричи карету Замесова! Да погромче! – скомандовал молодой. – Каков лакей-то? – кивнул он ему вслед. – Один лик чего стоит! Изволили вы ему дать, папашенька, хоть рубль серебра на чай?

– Не видел надобности, зятюшка.

– А я видел надобность всю вашу свору по зелененькой оделять? Вот и здесь сквалыжничество.

– Николя!

– Алон, Настаси! Прощенья просим, папашенька и мамашенька.

Молодые начали спускаться с лестницы.

II. Во время медового месяца

Молодые супруги Замесовы только что отобедали у себя дома. Молодой супруг Николай Ларионович подошел к своей жене и сказал:

– Мерси вас за хлеб, за соль, Настенька. А теперь взаместо четвертого блюда дозвольте вам безешку влепить в уста сахарные, и будет это как бы бламанжей.

– Целуйте… Я вам никогда в этих смыслах препятствовать не могу, – отвечала молодая супруга.

– Не тот вкус-с… Мне желательно так, чтобы вы сами сдействовали. – Супруг подсел к супруге. – Извольте бархатной ручкой взять меня за шею, притянуть к себе на грудь и самым чувствительным манером прямо в губы… значит.

Супруга исполнила.

– Нет, не тот коленкор-с! – воскликнул супруг. – Не умеете надлежащим манером. А вы потрафьте мне так, как французинки трафить умеют.

– Откуда же вы знаете, как французинки целуются? – удивленно спросила мужа жена.

– Я-то-с? Ах ты господи! Да нешто?.. Что с вами, Настенька? – переменил тон муж. – Позвольте… Зачем же вы глазами-то заморгали? Слезиться тут нечего. Я от приятелев слышал, как французинки целуются. Сеню Грамотова знаете? Так вот он одну французинку около себя на хлебах держал и мне про ейные поцелуи рассказывал. Вот и все. Да и французинка-то у него не настоящая была, а из немецких повивальных бабок, так, может быть, он и врал даже. Ну полноте, Настенька… Позвольте вас пощекотать. Авось через это самое у вас и солнце красное на физиономии взойдет. В каком месте вы всего больше щекотки боитесь? Ну, я под шейку… Вот так.

Жена улыбнулась.

– Ах, какие коварства, надо полагать, вы до свадьбы выделывали! – сказала она.

– Вольный казак был-с, оттого… – отвечал муж. – А уж теперь вы будьте без опаски. Коли у нас такая краля у себя дома, зачем мы по чужим нациям мотаться будем! А что насчет поцелуев самых пронзительных, то я научу вас, как надо потрафлять. Во-первых, обнимайте крепче за шею… Ну-с? Что же вы! Я командую, а вы отвертываетесь.

– Мне стыдно, Николай Ларивоныч… – зарделась молодая жена.

– Ничего, ничего… В супружеском счастии стыда не полагается. Обхватывайте руками на манер кренделя…

– Извольте.

– Вот так… Чудесно… Теперь извольте к себе на грудь притягивать. Ты ведь у меня понятливая, а только брыкаться любишь. С твоей понятливостью я тебя живо на французский манер выучу! Ну, тяни!

– Да ведь уж я притянула, Николай Ларивоныч.

– Тяни крепче! Поддавай пару-то! Жми…

– Крепче уж и сил не хватает, Николай Ларивоныч… Ведь вы грузные.

– Первое дело ты то себе на нос заруби, что во время любовных поцелуев не модель говорить «вы» и «Николай Ларивоныч». Ни одна французинка этого не скажет. «Ты» и «Николя» – вот как при любовной аллегории следует. Теперь целуй. Сама целуй… Чего ты стыдишься-то, дура! Ведь уж две недели как свадьбу сыграли. Пора привыкнуть. Две недели в браке живем, да две недели женихом я к тебе бегал. Итого месяц. За месяц-то сколько воды утекло… Ну, скажи французское любовное слово и потом целуй попронзительнее.

– Же ву зем, Николя…

Раздался звонкий поцелуй…

– Не так, совсем не так!.. – воскликнул молодой. – Вот как французинки делают. А ты словно горшок об горшок… Да поцелуешь, а потом за щеку укуси. Эх, бывало, на этот счет Сюзета!..

Жена толкнула мужа в грудь.

– Подите от меня прочь, коли так… – сказала она.

– Что опять за антресоль такой? В чем дело? – выпучил на нее глаза муж.

– Не хочу я с вами и разговаривать!

– В каких смыслах? Что я такое особенное сделал? Сижу на стуле, как овца…

– Как же вы вдруг такие слова… «Эх, бывало, Сюзета»… Какая это такая Сюзета? Значит, вы с Сюзетой любовь водили…

– Ах, Настенька, Настенька! Сколь ты при своей красоте распречудесной глупа есть. Да Сюзета эта уж год как померши. Выпила лишнее, поехала на тройке, застудилась и Богу душу отдала. Человек промахнулся и лишнее слово сказал, а вы через это самое вампира ревностного супротив меня пущаете. Быль молодцу не укор, Настенька. Вы разочтите только то, что в те поры я холостым бегал. А теперь женился на эдакой амурной девице, которую можно приучить французским манером чувства свои распространять, так по мне хоть все французинки сдохни – так и то плевое дело.

Муж встал и прошелся по комнате. Жена сидела отвернувшись.

– Полно вам козыриться-то! Скажите лучше какое-ни будь французское слово почувствительнее да попронзительнее. Вас в гимназии не обучали тем куплетам французским, что Луиза Филиппо в «Демидроне» поет? – спросил он.

– В гимназиях таким мерзостям не обучают, – огрызнулась она.

– Отчего же мерзостям? Куплеты гладкие. Ну, скажите мне такие куплеты, каким вас обучали. Мне ведь все равно. Я французской словесности не понимаю. А мне что дорого? Мне дорого, чтоб вот при вашей ласке и французские слова… – рассказывал супруг и прилег на диван. – Настюша! Пожалуйте сюда… Сядьте около меня. Я буду после обеда засыпать, а вы мне французские стихи пущайте.

– Я все французские стихи давно уже перезабыла.

– Возьмите книжку и читайте по книжке. Ведь французские книжки у вас после науки остались.

– Вот еще, стану я у себя всякую дрянь держать! Все сожгла, как меня папенька с маменькой из гимназии взяли.

– Ну, так, без книжки присядьте… Взбейте мне прическу на голове и скажите на французский манер: «Ва, полисон!»

– И этого не желаю.

– Ну женушка! А ежели мы, как супруг, командуем вам в этих смыслах?

– Я не солдат, а вы не офицер.

– Ловко! В таком разе пустите хоть издали ласковое французское слово. Ну что вам стоит сказать: «Ва, полисон»!

– А вот не хочу Сюзетины слова повторять.

– Да это вовсе и не Сюзетины, а Лифосинины. Так Лифосина говорила, а не Сюзета. Сюзета говорила: «Мон шьян, шьян… О, бриган!»… Вот как Сюзета-то говорила.

Жена плакала.

– «Дождик, дождик, перестань, мы поедем на Ердань», – запел муж. – Из моей пронзительной любви к вам и вдруг слезы… Помилуйте, я из-за этого только и женился на вас, что вы французские слова знаете. А вы мне потрафить не хотите… Бог с вами, Настенька! Папенька ваш меня на пять тысяч в приданом обсчитал, а вы французские слова утаиваете. Что ж это такое, в самом деле?

– Разведитесь, да и переезжайте к вашим Альфонсинам да к Сюзетам.

– Благодарю покорно. За что ж мы на свадьбе-то проели полторы тысячи рублей? Да наконец, куда ж ты-то денешься, ежели я к Лифосинам пойду? Ведь мне тебя жаль. Ты у меня бабенка совсем разсупе деликатес, а ежели в тело войдешь и раздобреешь, так еще лучше будешь, но одно – насчет французских слов артачишься.

Ну что тебе значит?.. Ведь не отвалится у тебя язык… Скажи что-нибудь по-французски.

– Ля сигаль е де фурми… – произнесла супруга.

– Это что же обозначает?

– Любовные слова.

– Ну, вот и мерси, вот с меня и довольно. Теперь я спокоен… Ручку, Настенька! Видите, даже ручку целую. Адье… Я часочек соснуть хочу. Адье, Настенька!

– Адье, адье…

Супруг перевернулся на диване лицом к стене. Через минуту он начал слегка всхрапывать.

III. Новожены в «Аркадии»

Зимний сад «Аркадия», в Новой деревне. Гремит военный оркестр. Гроты, фонтаны, развесистые пальмы… За столиками сидят компании мужчин. Кой-где есть и дамы. Виднеются бутылки со смолеными горлышками. Мелькают лакеи во фраках, с салфетками под мышками, перебегая от стола к столу; бродят цыганки в пестрых нарядах.

В зимний сад входит молодой человек с белокурой бородой и в бобровой шапке. Под руку с ним молодая женщина. Они останавливаются.