Там уже купалось несколько человек: вода была им по пояс. Плеск и напевы купающихся сливались со звоном храмового колокола. В мутной воде плавали бархатцы и лепестки роз, размокшие листовки, солома, обертки от спичечных коробков цвета индиго и пустые свертки из листьев.

Старик разделся до лунги, явив миру священный шнур, протянувшийся от левого плеча до правого бедра, и принялся еще громче призывать паломников к купанию.

– Хана ло, хана ло!^[50] – вопил он, от волнения путая местами согласные.

Дипанкар разделся до нижнего белья и прыгнул в воду.

Вода не показалась ему чистой, но он все же поплескался в ней минуту-другую. По какой-то неясной причине самое священное из мест для омовений увиделось ему не таким привлекательным, как то, куда пытался пристать лодочник. Там ему даже хотелось нырнуть в воду с головой. Старик, впрочем, был вне себя от счастья и восторга. Он присел на корточки, чтобы целиком оказаться в воде, набрал ее в ладони и выпил, как можно более низким голосом и как можно чаще твердя: «Хари Ом!» Остальные паломники вели себя примерно так же. Мужчины и женщины радовались прикосновениям священной Ганги, как младенцы радуются материнским ласкам, и кричали: «Ганга Мата ки джаи!»^[51]

– О Ганга! О Ямуна! – возопил старик, поднял сложенные чашей ладони к солнцу и стал напевать:

О Ганг! О Ямуна! Сарасвати! Годвари!
Нармада, Кавери и Инд!
Явите в божественных водах
Свои отраженья!

По дороге обратно он сказал Дипанкару:

– Так ты впервые окунулся в Гангу с тех пор, как приехал в Брахмпур?

– Да, – кивнул Дипанкар, не понимая, откуда старик это знает.

– А я вот каждый день совершаю омовения – по пять-шесть раз, – не без хвастовства продолжал старик. – Сейчас ненадолго окунулся, а могу по два часа в воде проводить, и днем, и ночью. Мать-Ганга смывает с нас все грехи.

– Видно, вам есть что смывать, – заметил Дипанкар (фамильное ехидство Чаттерджи вдруг дало о себе знать).

Старик потрясенно выпучил глаза: что за неуместная шутка?! Святотатство!

– А вы дома разве не купаетесь? – с ядовитым упреком спросил он Дипанкара.

– Купаемся, конечно! – засмеялся Дипанкар. – Но не по два часа подряд. – Он вспомнил ванную Куку и заулыбался. – И не в реке.

– Не говори «река», – одернул его старик. – Называй ее Ганга или Ганга-Мата. Это не простая река.

Дипанкар кивнул и с удивлением заметил слезы в его глазах.

– От ледяной пещеры Гомукх^[52], что лежит в пасти ледника, до океана вокруг озера Сагар прошел я вдоль берегов Матери-Ганги, – сказал старик. – Даже с закрытыми глазами я понимал, где нахожусь.

– Вы определяли это по языкам народов, что встречались вам на пути? – смиренно спросил Дипанкар.

– Нет! Я узнавал места по воздуху в моих ноздрях. Разреженный острый воздух ледника, хвойный бриз ущелий, запах Хардвара, вонь Канпура, ни с чем не сравнимые ароматы Праяга и Варанаси… и далее, вплоть до влажного соленого воздуха Сундарбана и Сагара.

Он закрыл глаза и пытался воскресить в памяти эти картины. Его ноздри затрепетали, а недовольное лицо озарила умиротворенная улыбка.

– В следующем году я опять совершу восхождение, – сказал он. – От Сагара в дельте Ганги к заснеженным пикам Гималайских гор, на ледник Гомукх, к открытой пасти ледяной пещеры на великой вершине Шивлинг… Тогда круг замкнется, и я совершу полную парикраму^[53] Ганги… ото льда к соли, от соли ко льду. В следующем году, да, в следующем году соль и лед, несомненно, остановят порчу моей души!

11.11

Наутро Дипанкар заметил среди собравшихся в шатре несколько озадаченных иностранцев – интересно, что они думают о происходящем, каково им? Они ведь ни слова не понимают из проповедей и бхаджанов! Впрочем, красивая, немножко курносая Пушпа вскоре подоспела им на помощь.

– Панимаитьи, – сказала она по-английски, – идьея очьень проста: всье, что есть у нас, мы складывайем к лотосовым стопам Владыки.

Иностранцы оживленно закивали и заулыбались.

– А сьечас я должна вам сказать, что скоро будьет мадитация на английском от самого Санаки-бабы́.

Однако Санаки-бабá оказался не в настроении проводить сеанс. Он болтал без умолку и обо всем подряд с профессором и молодым проповедником, причем все трое сидели на покрытой белой тканью платформе. Пушпе это не понравилось.

Заметив ее недовольство, Санаки-бабá сдался и провел-таки урезанную медитацию: закрыл глаза на пару минут и велел всем сделать то же самое. Затем произнес долгое «Ом». Наконец уверенным и безмятежным тоном, делая длинные паузы между фразами и чудовищно коверкая английские слова, произнес:

– Река света, река любви, лека браженства… Втянити насдрями фостух и пачуствуйти в сьебе вьесь мир и вирховное сащиство… Теперь вы ащутити только льегкость и браженство. Чьувствуйти, ни думайти…

Вдруг он встал и запел. Кто-то принялся отбивать ритм на табла, а кто-то застучал в маленькие цимбалы. Санаки-бабá начал танцевать. Увидев Дипанкара, он сказал:

– Вставай, Дивьякар, вставай и танцуй с нами! И вы, дамы, вставайте. Матаджи, вставай, вставай.

Он поднял на ноги вялую пожилую женщину лет шестидесяти, и вскоре та уже вовсю отплясывала. Затанцевали и остальные женщины, а потом подключились два иностранца – плясали они бойко и с большим удовольствием. Зажигательный танец увлек всех присутствующих, причем каждый танцевал сам по себе и вместе с остальными, благостно улыбаясь. Даже Дипанкар, никогда не любивший танцевать, закружился на месте под бой цимбал и таблы, вторя как одержимый имя Кришны, Кришны, возлюбленного Радхи, Кришны…

Цимбалы, табла и песнопения умолкли, и танец прекратился так же внезапно, как начался.

Санаки-бабá благосклонно улыбался всем вокруг и потел.

Пушпа хотела сделать какое-то объявление, а перед этим окинула публику взглядом и сосредоточенно нахмурилась. Несколько секунд она собиралась с мыслями, а потом произнесла с легкой укоризной в голосе:

– Сьечас у вас танцы, мадитации, санкиртан и проповедьи. И любовь. А потом вы вернетьесь на заводы и в офисы, и тогда что? Тогда бабаджи уже не будет с вами рядом физичьески. Поэтому ньельзя привыкать к танцам и духовным практикам. Если привыкнете, от них нет пользы. Нужно научиться принимать «сакши бхава», позицию свидьетеля, иначье какой в этом смысл?

Пушпа явно была не слишком довольна происходящим. Она объявила, что пришло время обеда, напомнила, что завтра Санаки-баба́ будет выступать в полдень перед огромной аудиторией, и подробно рассказала, как добраться до сцены.

Обед был простой, но вкусный: творог, овощи, рис и расмалай^[54] на десерт. Дипанкару удалось сесть рядом с Пушпой. Все ее реплики казались ему безмерно мудрыми и предельно очаровательными.

– Я раньше работала в школе, – сказала она Дипанкару на хинди. – Я была привязана к огромному количеству вещей и людей. А потом мне подвернулась эта возможность, и бабá сказал: «Давай, у тебя получится, ты сможешь все организовать», и я стала свободна как птица. Молодежь – не глупая, – убежденно добавила она. – Некоторые религиозные деятели, садху, уничтожают нашу энергию. Им подавай больше денег, больше последователей, полный контроль. А с бабаджи я свободна. У меня нет начальства, никто мне не указ. Даже у чиновников ИАС, даже у министров есть начальство. Даже у премьер-министра! Он ведь служит народу.

Дипанкар усердно кивал.

Внезапно он ощутил неудержимое желание отречься от всего – от Шри Ауробиндо, от особняка Чаттерджи, от работы в банке, от своей хижины под деревом бобовника, от всех Чаттерджи включая Пусика – и зажить привольно, без начальства, как птица.

– Вы совершенно правы, – сказал он, изумленно глядя на Пушпу.

11.12

Открытка № 1

Дорогой дада!

Лежу на соломенном тюфяке в палатке на берегу Ганги и пишу тебе письмо. Здесь жарко и шумно, потому что из репродукторов постоянно несутся бхаджаны, киртаны и всевозможные объявления, а еще гудят проходящие мимо частые поезда, но на душе у меня царит покой. Я нашел свой Идеал, дада. Еще в поезде, добираясь сюда, я чувствовал, что именно в Брахмпуре мне откроется, кто я на самом деле и в каком направлении должен двигаться дальше, и у меня даже появилась надежда, что здесь я найду свой Идеал. Но поскольку единственная девушка из Брахмпура, которую я знаю, – это Лата, я волновался, как бы не она оказалась моим Идеалом. Отчасти поэтому я не торопился навестить ее родных и решил встретиться с Савитой и ее мужем Праном только после окончания Пул Мелы. Но теперь я спокоен.

Ее зовут Пушпа, и она воистину цветок! Но человек она серьезный; на свадьбе во время пушпа-лилы мы, наверное, будем забрасывать друг друга идеями и чувствами, хотя я готов осыпать ее лепестками роз и жасмина. Как говорит Роби-бабý:

…что меня одного ожидала твоя любовь,

пробудившись, блуждая по мирам и векам…

Правда ли это?

Что мой голос, губы, глаза во мгновение ока

в жизненных бурях приносили тебе облегченье…

Правда ли это?

Что мой лоб, как открытую книгу, ты

читаешь и видишь бездонную истину…

Правда ли это?

Однако мне для счастья довольно даже просто смотреть на нее и слушать ее речи. Мне кажется, я превозмог физическое влечение, вышел за его пределы. В Пушпе меня больше всего восхищает ее Женское Начало.

Открытка № 2

Какая-то мышка скребется у моих ног, и минувшей ночью я проснулся от этого шороха – и от собственных мыслей, конечно. Но это все «лила», игра Вселенной, и я рад предаться этой игре. Увы, первая открытка моментально закончилась, и я продолжаю на второй из двух дюжин открыток, которые ма уговорила меня взять с собой.

Да, кстати, прошу прощения за ужасный почерк. Вот Пушпа очень красиво пишет. Я видел, как она записала мое имя по-английски в журнал регистрации – над моей «i» она вместо точки нарисовала загадочный полумесяц.

Как поживают ма, бабá, Минакши, Куку, Тапан и Пусик, как ты сам? Я пока что не успел по вам соскучиться и, думая о вас, стараюсь любить отстраненно и незаинтересованно. Я не скучаю даже по своей тростниковой хижине, где так любил медитировать – или «мадитировать», как говорит Пушпа (у нее очаровательный акцент и теплая улыбка). Она считает, что мы должны быть свободны – свободны, как птицы в небе, – и я решил после Мелы отправиться в странствие по всему свету: по-настоящему познать свою душу во всей…

Открытка № 3

…ее Полноте и Сущность Индии. Посещение Пул Мелы помогло мне уяснить, что истинный Духовный Источник Индии – не Ноль, не Единство, не Дуализм и даже не Триада, а сама Бесконечность. Если б я знал, что Пушпа согласится, я позвал бы ее странствовать со мной, но она верна Санаки-бабе´ и решила посвятить ему всю свою жизнь.

А ведь я до сих пор не рассказал тебе, кто он такой. Это святой, баба`, в лагере которого я живу на песках Ганги. Господин Майтра привез меня к нему в гости, и Санаки-баба` решил, что я должен остаться у него. Он человек очень мудрый, ласковый и веселый. Господин Майтра рассказал ему о своем несчастье и непокое, и Санаки-баба` сумел облегчить его страдания, а позже обещал рассказать, как правильно медитировать. Когда господин Майтра ушел, бабаджи повернулся ко мне и сказал: «Дивьякар, – он почему-то любит называть меня Дивьякаром, – если я в темноте случайно стукнусь об стол, то виноват в этом будет не стол, а отсутствие света. В старости очень многое причиняет нам боль, а все почему? Потому что свет медитации не озаряет нашу жизнь». – «Но медитация, бабá, – дело нелегкое, – сказал я. – А вы говорите так, будто это проще простого». – «А засыпать – это просто?» – спросил он. «Да», – ответил я. «Но не для тех, кто страдает бессонницей. Вот и медитировать тоже просто, нужно только вспомнить, как легко тебе это давалось раньше».