– Привратник принес.

Биббо почуяла опасный гнев раджи и не хотела, чтобы он стал свидетелем невольного восторга, который могла проявить хозяйка, услышав имя своего поклонника. К тому же раджа отнюдь не был в добром расположении к дарителю книги, а Биббо, при всей своей любви к проказам, не желала Ману зла. Совсем-совсем не желала.

Тем временем Саида-бай, склонив голову, смотрела на картину, изображавшую старуху, молодую женщину и мальчика, молящихся у окна в закатных сумерках, под тонким полумесяцем.

– Да-да… Но кто же ее прислал? – спросила она и нахмурилась.

Теперь, под давлением, Биббо попыталась упомянуть Мана обиняками, насколько это было возможно. Надеясь, что раджа не заметит, она указала на пятнышко на белом напольном покрывале, где тот пролил виски. Вслух она произнесла:

– Я не знаю, имени не оставили. Позвольте мне удалиться?

– Да-да… вот же дурочка… – сказала хозяйка, встревоженная загадочным поведением Биббо.

Но раджа был сыт по горло этим бесцеремонным вмешательством.

Издав жуткий рык, он потянулся, чтобы выхватить книгу из рук Саиды-бай. Если бы она в последний момент не убрала ее стремительным движением, он бы разорвал книгу надвое. Тяжело пыхтя, раджа спросил:

– Кто он? Сколько стоит его ничтожная жизнь? Как его имя? Эта выставка – часть моих утех?

– Нет-нет, – сказала Саида-бай. – Пожалуйста, простите глупую девчонку. Этих простушек невозможно обучить этикету и сообразному поведению. – Затем, чтобы смягчить его, она прибавила: – Но вы только взгляните на эту картину – как она прекрасна: их руки воздеты в молитве – закат, белый купол мечети и минарет…

Ах, не те слова она сказала. Издав утробный рык, раджа Марха вырвал из книги страницу, которую она ему показывала. Саида в ужасе уставилась на него, окаменев.

– Играйте! – хрипло заорал он Моту и Исхаку. А затем повернул яростное лицо к Саиде. – Пой! Заверши газель… Нет! Пой ее сначала. Помни, кто купил тебя на этот вечер.

Саида-бай вложила измятую страницу в книгу, закрыла ее и села за фисгармонию. Закрыв глаза, она заново запела слова любви. Голос ее дрожал, и строчки звучали безжизненно. Конечно, она даже не задумывалась о них. Слезы скрывали ее добела раскаленный гнев. Будь ее воля, она накинулась бы на раджу, выплеснула виски в его наглые красные глаза, отхлестала бы его по лицу и вышвырнула на улицу. Но Саида-бай знала, что при всей своей житейской мудрости она совершенно бессильна. Чтобы отвлечься от этих мыслей, она стала раздумывать над таинственным жестом Биббо.

«Виски? Вино? Пол? Покрывало?» – перебирала она в уме.

И вдруг ее осенило, что же именно хотела сказать ей Биббо. Это было слово, означающее пятно, – «даг»!

Теперь не только ее губы пели – пело ее сердце. Саида открыла глаза и улыбнулась, глядя на пятно от пролитого виски. «Похоже на черного пса, задравшего лапу! – подумала она. – Надо бы сделать подарок этой находчивой девчонке».

Она подумала о Мане, мужчине – по сути единственном мужчине, – который и нравился ей, и был полностью в ее власти. Наверное, она не слишком хорошо обращалась с ним, – возможно, он был слишком куртуазен в своей страсти. Газель, которую она пела, расцвела пышным цветом жизни. Исхак Хан изумленно выпучил на нее глаза, не понимая, что произошло. Даже Моту Чанд растерялся.

Чары эти смогли усмирить даже дикого зверя. Раджа Марха уронил голову на грудь и вскоре мирно захрапел.

2.20

Назавтра вечером, когда Ман справился у привратника о здоровье Саиды-бай, тот сообщил, что ему велено проводить гостя наверх. Это было поразительно, учитывая, что он ни на словах, ни запиской не уведомил хозяйку, что намерен прийти.

Перед тем как подняться по лестнице в конце холла, он остановился перед зеркалом – полюбоваться на себя и вполголоса поздороваться: «Адаб арз, Даг-сахиб», подняв сложенную лодочкой правую ладонь ко лбу в радостном приветственном жесте. Он был одет как всегда элегантно, безукоризненная курта-паджама его была накрахмалена до хруста. На голове – все та же белая шапочка, которая удостоилась внимания Саиды-бай.

Оказавшись на галерее, что обрамляла холл внизу, он остановился. Не было слышно ни музыки, ни голосов. Саида, наверное, была одна. Мана охватили сладостные предвкушения, сердце его заколотилось. Она, вероятно, заслышала его шаги: отложив тонкую книжицу, которую читала – роман, судя по иллюстрации на обложке, – Саида-бай встала ему навстречу.

Когда он вошел, она произнесла:

– Даг-сахиб, Даг-сахиб, не стоило этого делать.

Он посмотрел на нее – она казалась слегка уставшей. На ней было надето то же красное сари, в котором она выступала в Прем-Нивасе. Он улыбнулся и сказал:

– Каждый предмет стремится занять свое место. Книга жаждет оказаться рядом со своим истинным ценителем. Как вот этот беззащитный мотылек стремится к своей возлюбленной свече.

– Но, Ман-сахиб, книги выбираются с любовью и бережно хранятся, – сказала Саида-бай, обращаясь к нему нежно по имени – что это? Неужели! Впервые! – и совершенно игнорируя его традиционную галантную ремарку. – Эта книга, наверное, хранилась в вашей библиотеке многие годы. Вам не следовало расставаться с ней.

У Мана и в самом деле стояла на полке эта книга, но в Варанаси. Он вспомнил о ней почему-то, и немедленно подумал о Саиде-бай, и после некоторых изысканий приобрел превосходный букинистический экземпляр в книжном магазине Чоука. Но его охватил такой восторг от ее нежного обращения, что он только и смог сказать:

– Урду, даже в тех стихах, что я знаю наизусть, бесполезен для меня. Я не могу читать в подлиннике. А вам понравилась книга?

– Да, – ответила Саида-бай очень тихо. – Все дарят мне украшения и блестящие побрякушки, но ничто так не тронуло мой взор и мое сердце, как этот ваш подарок. Но что же вы стоите! Пожалуйста, садитесь.

Ман сел. Все тот же слабый аромат роз витал в этой комнате. Но к прежней розовой эссенции примешивался острый мускусный дух – из-за этого сочетания запахов у физически крепкого Мана начинали подкашиваться ноги от страстного желания.

– Выпьете виски, Даг-сахиб? – предложила Саида-бай. – Извините, у нас только такой, – прибавила она, кивнув на полупустую бутылку «Черного пса».

– Но это отменный виски, Саида-бегум, – ответил Ман.

– У нас он недавно появился, – сказала она, протягивая ему бокал.

Какое-то время Ман сидел безмолвно, опираясь на длинную цилиндрическую подушку и потягивая скотч. Затем он произнес:

– Я всегда хотел знать, что за стихи вдохновили Чугтая на создание картин, но мне не у кого было спросить, не было рядом никого, кто умел бы перевести мне с урду. К примеру, есть там одна картина, которая всегда меня очень интересовала. Я могу описать ее, даже не открывая книгу. Там изображен водный пейзаж в оранжевых и коричневых тонах. И дерево, высохшее дерево, поднимающееся прямо из воды. А почти в самом центре картины плывет по воде цветок лотоса, а в нем покоится маленькая, закопченная масляная лампа. Вы знаете, о какой картине я говорю? Она где-то в самом начале книги. На папиросной бумаге, что покрывает картину, по-английски написано лишь одно слово: «Жизнь!» Это очень таинственно, потому что под картиной целая строфа на урду. Может, вы расскажете мне, о чем он?

Саида-бай достала книгу. Она села слева от Мана и, пока он переворачивал страницы своего роскошного подарка, молилась, чтобы он не дошел до вырванной страницы, которую она аккуратно вклеила заново. Английские заголовки были до странности лаконичны. Пролистав «Вокруг возлюбленной», «Полную чашу» и «Напрасное бдение», он наконец добрался до заглавия «Жизнь!».

– Да, это она, – сказал он, когда они принялись рассматривать таинственную картину.

– У Галиба есть много стихов, в которых упоминаются лампы. Интересно, который из них. – Саида-бай вернула на место папиросный листок, и на мгновение их руки соприкоснулись. Слегка вдохнув, Саида-бай мысленно прочла строфу на урду, а затем произнесла ее вслух:

Быстро же скачет времени конь, и мы всё гадаем: где остановится он? Никто не удержит поводья и не опрется на стремя…

Ман рассмеялся:

– Будет мне наука, как опасно делать выводы, основанные на шатких предположениях.

Они прочитали еще несколько строф, а потом Саида-бай сказала:

– Когда я утром просматривала стихи, меня поразило, что на английском всего несколько страниц в самом конце.

«В самом начале книги, с моей точки обзора», – подумал Ман и улыбнулся. Вслух же он сказал:

– Я думаю, что это, наверное, перевод с урду, с другого конца, – но почему бы нам самим не убедиться в этом?

– Действительно, – сказала Саида-бай. – Но тогда нам нужно поменяться местами, вам нужно сесть слева от меня. Тогда вы сможете читать предложение по-английски, а я смогу прочесть перевод с урду. Это как учиться у частного преподавателя, – прибавила она с легкой улыбкой на губах.

Такая близость Саиды-бай в эти последние несколько минут, сколь бы восхитительной она ни была, стала причиной маленького конфуза для Мана. Прежде чем встать, чтобы поменяться с ней местами, ему пришлось малость оправить свой гардероб, чтобы она не увидела, как он возбудился. Но когда он снова сел, ему показалось, что Саида-бай развеселилась пуще прежнего. «Настоящая ситам-зариф, – подумал он, – тиран с улыбкой на устах».

– Итак, устад-сахиб, начнем наш урок, – сказала она, приподняв бровь.

– Ну что же, – сказал Ман, не глядя на нее, но остро чувствуя ее близость. – Первая глава – это вступление некоего Джеймса Казинса касательно иллюстраций Чугтая.

– О, – сказала Саида-бай, – а на урду все начинается со слов художника о том, какие надежды он питает в связи с выходом в печать этой книги.

– Так, – продолжил Ман. – Вторая глава – это предисловие поэта Икбала^[153] о книге в целом.

– А у меня, – сказала Саида-бай, – длинная статья снова таки самого Чугтая на разные темы, включая его взгляды на искусство.

– Вы только взгляните, – воскликнул Ман, внезапно увлекшись тем, что он читал. – Я и забыл, до чего напыщенные предисловия писал Икбал. Кажется, он только и говорит, что о собственных сочинениях, а не о книге, что должен здесь представить: «В такой-то моей книге я сказал то-то, а в такой-то моей книге я написал то-то», и только пара покровительственных упоминаний Чугтая, мол, как он молод…

Он умолк, кипя негодованием.

– А вы не на шутку разгорячились, Даг-сахиб, – заметила Саида-бай.

Они посмотрели друг другу в глаза, и Ман чуть не потерял равновесие от такой ее прямоты. Ему казалось, она с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться в открытую.

– Возможно, я смогу остудить вас меланхолической газелью? – продолжила Саида-бай.

– Да, почему бы не попробовать? – обрадовался Ман, хорошо помня, что она однажды сказала о газелях. – Давайте посмотрим, как она на меня подействует.

– Позвольте, я вызову музыкантов, – сказала Саида-бай.

– Нет, – сказал Ман, накрыв ее руки своими. – Только вы и фисгармония – и все.

– Может, хотя бы таблаиста?

– Я буду сердцем отбивать вам ритм, – ответил Ман.

Легким кивком – от этого движения у Мана ёкнуло в груди – Саида-бай выразила согласие.

– Вы в состоянии подняться и принести мне фисгармонию? – коварно поинтересовалась она.

– Угу, – кивнул он, но остался сидеть.

– К тому же я вижу, у вас бокал пустой, – прибавила Саида-бай.

На этот раз отринув ложный стыд, Ман встал. Он принес ей фисгармонию и налил себе виски. Саида-бай помурлыкала несколько секунд себе под нос и сказала:

– Да, я знаю, что я вам спою.

И она запела пленительно-загадочные строчки:

Каждой песчинке в садике нашем сыщется дело.
Даже тропинку тюльпан украсит ярким пятном.

[153]  Икбал, Аллама Мухаммад (1877–1938) – поэт, политик и общественный деятель Британской Индии, ученый, адвокат; философ и мыслитель, считающийся «духовным отцом Пакистана», провозвестником создания этой страны. Ключевая фигура в литературе урду.