Удар ослепил чудище на всю левую сторону морды, и теперь ему приходилось щелкать зубами чуть ли не наугад. Зато силищи в чешуйчатом громадном теле было столько, что вагон снова заходил ходуном, грозясь вот-вот развалиться на части.

– Вставай! – Я перемахнул через сиденье, склонился над скрючившейся на полу точеной фигуркой в синем и протянул руку. – Бежим отсюда!

Кого-то страх заставляет двигаться, буквально удесятеряя силы и прыть. А кого-то, наоборот, примораживает к месту и сковывает по рукам и ногам. Девчонка оказалась из вторых: вместо того, чтобы вскочить и удрать, пока раненая тварь верещала и пыталась избавиться от засевшей в глазнице железки, она все сильнее забивалась в угол. Будто надеялась каким-то магическим образом просочиться сквозь стенку. И уже даже не кричала – только негромко всхлипывала, закрывая лицо ладонями.

Времени на уговоры не оставалось, так что я ухватил страдалицу за ворот плаща и потянул. Изо всех сил, так, что в пояснице что-то хрустнуло – и все-таки выдернул вверх. Кое-как пристроил на деревянную спинку сиденья, подхватил, закинул на плечо – и потащил к выходу. Трамвай уже вовсю дрожал, стонал рвущимся железом и явно собирался завалиться на бок, перекрыв нам путь к отступлению. Но мы все-таки успели: в самый последний момент, за мгновение до того, как тварь опрокинула вагон и пролезла внутрь.

– Беги! – пропыхтел я, отпуская девчонку.

Опасность отчасти миновала, но сил у бедняжки так и не прибавилось: вместо того, чтобы броситься прочь, она едва слышно всхлипнула и уселась прямо на асфальт. Видимо, ноги ее до сих пор не держали. И я уже начал соображать, успею ли добежать до ближайшей подворотни с такой ношей на плечах, когда за спиной загремели выстрелы.

Помощь все-таки подоспела – хоть и чуть позже, чем хотелось бы. Невысокий, но коренастый мужик в белом кителе и фуражке палил по чешуйчатой твари из револьвера, подойдя к трамваю чуть ли не вплотную, шагов на десять. Смелости ему было не занимать, а вот меткость явно оставляла желать лучшего. То ли полицейские чины не слишком часто упражнялись в стрельбе, то ли подводили глаза – судя по седой бороде, городовому было уже лет шестьдесят, не меньше.

Две пули угодили в вагон – я видел, как они выбивали из железа искры. Остальные попали в цель, но особого вреда, похоже, не причинили: для такой туши явно нужен был калибр посолиднее.

«Утёс» бы сюда…

Тварь заревела и снова принялась крушить трамвай – на этот раз чтобы выбраться наружу. Городовой сообразил, что дело пахнет керосином, попятился и запоздало принялся перезаряжать оружие… Нет, слишком медленно. Похоже, руки дрожали: бедняга уронил не только опустевшие гильзы, но и патроны, которые держал в кулаке. Латунные цилиндрики со звоном посыпались на асфальт, а поднимать их было уже некогда.

Тварь снесла переднюю стенку вагона – и оказалась на свободе.

Только сейчас я наконец смог рассмотреть ее целиком. Она действительно больше всего напоминала увеличенную до монструозных размеров уродливую лягушку… или скорее жабу. Не только приплюснутой широкой мордой с расставленными в стороны глазами, но и всей формой тела – бесхвостого, круглого, рыхлого, но скрывающего под чешуей и слоем жира могучие мышцы. Передние лапы хоть и были размером чуть ли не с мое тело, все-таки заметно уступали задним: длинным и мощным.

Тварь одним прыжком махнула на два десятка шагов и ударом тупой морды опрокинула городового на асфальт.

– Эй, образина! – заорал я, бросаясь вперед. – Иди сюда! Кушать подано!

Ноль внимания. Жаба-переросток уже выбрала себе жертву и, похоже, собиралась поужинать: придавила городового передними лапами и раскрыла пасть, в которую он мог поместиться целиком. Бедняга кричал, отбивался руками и ногами, но силы явно были неравны. Он кое-как вытянул из ножен саблю, но не успел даже замахнуться. Тварь щелкнула зубами, снова мотнула головой – и клинок лязгнул об асфальт, отлетев в сторону.

Я сам не понял, как оказался рядом. Адреналин бурлил в крови, заставляя сердце бешено колотиться в ушах и разгоняя тело так, что время будто размазывалось – как в замедленной съемке. Тварь сердито пыхтела, уже совсем рядом, так близко, что я при желании мог бы коснуться рукой грязной чешуи… но вместо этого потянулся к оружию.

Когда мои пальцы сомкнулись на обмотанной кожаными полосками рукояти, мир вокруг вернулся к прежней скорости. Но я уже никуда не торопился: подхватил саблю, крутанул кистью, пробуя клинок, – и остался доволен. Конечно, мне приходилось орудовать образцами и поинтереснее: лучше сбалансированными, из отличной гибкой стали, прочными и острыми как бритва. А оружие городового было просто кое-как заточенным куском стали. Дешевым, неудобным – да еще и слишком длинным и громоздким для Володи Волкова.

Впрочем, какая разница? Мне в руки попала сабля. Пусть не самая крутая, но все же настоящее оружие, а не перочинный ножик и не обломанный кусок трамвайного поручня. Она чуть оттягивала плечо, но эта тяжесть сейчас казалась приятной. Внушала если не спокойствие, то хотя бы уверенность в собственных силах.

Я шагнул вперед и ударил. Снизу вверх, с оттяжкой, целясь не в плечо или ребра, а в круглое брюхо твари. И то ли в тощей руке гимназиста было куда больше сил, чем я думал, то ли чешуя оказалась не такой уж прочной – на меня снова брызнуло темной жижей, а края раны покорно расступились, обнажая беззащитное нутро.

Тварь выпустила городового и с визгом дернулась, разворачиваясь ко мне. Здоровенные задние лапы отлично годились для гигантских прыжков на десятки метров, но движение на месте далось чудищу не без труда. Слишком медленно – когда в воздухе лязгнули зубы, меня там уже не было. Я отступил на пару шагов и снова ударил наотмашь – на этот раз прямо по тупоносой морде. Снова сместился вбок, заходя под ослепший левый глаз, чтобы не дать твари прицелиться и придавить меня гигантской тушей.

Она все-таки прыгнула. Неточно, коряво, зато так проворно, что я увернулся, только перекатившись в сторону. Плечо тут же отозвалось болью: твердая поверхность асфальта явно не слишком подходит для такой акробатики. Но пару секунд я все-таки выиграл, и их оказалось вполне достаточно, чтобы подрубить твари заднюю лапу на сгибе.

Это изрядно поубавило ей прыти – зато злобы, похоже, стало больше. Огромная жабья туша с ревом развернулась и попыталась меня достать. Когти вспороли воздух буквально в волоске от моего лица, но я все-таки успел отпрыгнуть, занес саблю – и ударил. Изо всех сил, почти как топором, обхватив пальцами левой руки гарду снаружи.

Тварь снова заверещала, только теперь скорее жалобно, а не грозно, и, не найдя опоры, завалилась на бок. Отрубленная трехпалая конечность, несколько раз дернувшись на асфальте, затихла. А я шагнул к извивающейся чешуйчатой туше, наступил ботинком на запрокинутую приплюснутую морду, навалился всем весом – и вогнал саблю под челюсть. По самую гарду, снова заливая пальцы липкой черной жижей, пока усталое железо не лопнуло с жалобным звоном. В моих руках остался только эфес с обломком клинка сантиметров в десять-пятнадцать длиной.

Бой закончился: чешуйчатая тварь упокоилась у моих ног. И все стихло. Только где-то далеко на Малом проспекте громыхал по рельсам трамвай. Пожалуй, мне стоило оглядеться, поискать раненых… заодно проведать спасенную девчонку в темно-синем плащике. Или как следует осмотреть самого себя: когти убитой жабы вполне могли если не выпустить мне кишки, то уж точно оставить глубокие царапины – а то и вовсе оказаться ядовитыми. Но вместо этого я продолжал стоять над поверженным врагом, сжимая в руках бесполезный обломок сабли – пока где-то за спиной не раздались крики и сердитое рычание автомобильных моторов.

Обернувшись, я увидел, как в паре десятков шагов останавливаются две черные машины и грузовик, из которого прямо на ходу выпрыгивают солдаты с винтовками.

Вовремя, блин…

Глава 4

Вояки работали резво, но без особой суеты: подбежали, на ходу выстраиваясь полукругом и выцеливая мертвую тварь. Потом оттерли меня в сторону, потыкали в неподвижную чешуйчатую тушу штыками – видимо, на всякий случай – и разошлись, будто в один момент потеряв интерес к невесть откуда выползшей гигантской плотоядной жабе. Бородач с широкой золотой полоской на пурпурного цвета погонах зашагал к машинам – наверное, докладывать кому-то из старших. А рядовые чины тут же принялись рыскать вокруг: искали то ли раненых… то ли еще одно чудище – судя по тому, что двигались они осторожно, не выпуская оружия из рук.

Чего я так и не заметил – так это всеобщего удивления. Будто появление на Васильевском острове кровожадного создания, способного чуть ли не надвое разорвать трамвайный вагон, было чем-то обыденным. Но именно так все вокруг и выглядело. Солдаты занимались своей работой: расчищали рельсы от обломков, оттаскивали в сторону крупные куски железа, подцепив на трос к грузовику, и бродили вокруг с винтовками, выцеливая темные углы. Офицеры раздавали команды, и даже редкие вечерние прохожие, похоже, не слишком-то интересовались происходящим. Несколько человек остановились на тротуаре – то ли поглазеть, то ли вполголоса обсудить что-то – а остальные шли мимо. Спешили по своим делам, бросив разве что беглый взгляд на бездыханную огромную тушу в полусотне шагов от раскуроченного трамвая.

И уж точно никто не спешил удовлетворить мое любопытство. Не то чтобы я ожидал какой-то особенной награды за свои героические выкрутасы с саблей, но оставаться без ответов уж точно не собирался. Прохожие вряд ли стали бы болтать с перепачканным черной жижей гимназистом, у солдат и так хватало дел, офицеры выглядели слишком уж важными, а вот городовой… В конце концов, он мне еще и задолжал – раз уж я ради него полез в драку с чудищем.

Старик уже успел подняться на ноги и выглядел в целом вполне живым, хоть и изрядно помятым. Белый рукав кителя пропитался кровью – похоже, один из когтей твари все-таки прошелся по коже. Но рана была не слишком серьезной, иначе городовой вряд ли стал бы так проворно хромать за невысоким худощавым мужчиной в штатском.

До меня донеслись обрывки разговора.

– …Прорыв должен быть где-то здесь. Вы не видели?

– Вестимо, на кладбище, ваше преподобие. Откуда еще тут жабе взяться? – Городовой чуть ускорил шаг, чтобы не отставать от своего спутника. – Место такое – сами понимаете… непростое. Оттого и лезет всякое. Уже в январе было, аккурат под Рождество Христово. Но тогда поменьше вышло, только упыри и пролезли. А тут – такая образина, что…

– Вы помните место? – коротко бросил мужчина в штатском. – Сможете показать?

– Помню, ваше преподобие, как не помнить, – закивал городовой. – Тут за калиткой пройти всего ничего – и направо.

Кладбище – в моем мире его называли Смоленским – располагалось там, где ему и положено – выходило южной стороной прямо на Малый проспект. Многострадальный трамвай проехал его почти целиком: я без труда разглядел угол чугунной ограды. Еще немного, и мы наверняка разминулись бы с выползшей оттуда жабой…

Похоже, для каждого вида неведомых тварей местные придумали имя – и уже давно. Упыри явно были рангом пониже… Но кто еще мог вылезти из… Как там сказал городовой – Прорывов?

И что это вообще, блин, такое?

Я чуть прибавил шагу, чтобы не отстать от городового и этого самого… Городовой обращался к нему «ваше преподобие», но на священника мужчина в штатском походил мало. Скорее уж он выглядел как военный или кто-то из полицейских чинов. Даже в покрое одежды – чуть приталенного длинного кожаного плаща с квадратными плечами – было что-то от армейской шинели. Да и выправка чувствовалась. Я бы не удивился, узнав, что когда-то «преподобию» приходилось носить форму, да еще и с офицерскими погонами.