Все опять помолчали. Прохоров решил все-таки взять инициативу на себя, потому что никто из присутствующих не мог просто встать и уйти – такой вариант должен был предложить им хозяин кабинета.

– Вот что, товарищи легко и тяжело раненые. Я вижу, какие вы сегодня замученные, понимаю, что толку от вас мало, поэтому предлагаю следующее, – Саша полистал настольный календарь. – Завтра, нет, послезавтра, часиков в десять жду у себя Нину Павловну, а к двенадцати подъезжайте вы, – он потыкал пальцем в сторону Наташи и Виктора, – супруги Райсы. А на завтра я вызову Елену Михайловну. Вы меня заинтриговали, хочется на нее посмотреть.

Вся троица взглянула на майора сочувственно, зашевелилась, задышала, даже как-то с облегчением, и потянулась к двери.

– У меня к вам будет одна просьба, – глядя в спины уходящих, попросил Прохоров. – Не гоните от себя мысли о случившемся, а наоборот: попробуйте вернуться немного назад, вспомнить, что происходило последние пару месяцев. Возможно что-то неординарное, странное, необычное. Все, что угодно. И еще. Мне очень хотелось бы знать, что вы сами думаете о смерти Евгения Аркадьевича?

Троица замерла в дверях.

– А Евгений Аркадьевич – это мой Женька? – не оборачиваясь, спросила Нина. – Как интересно! При жизни был Женечкой, Женькой, Жекой, а теперь, после смерти стал Евгением Аркадьевичем. Поистине тетка с косой способна высоко продвинуть своего подопечного в табеле о рангах…

Нина вернулась к столу, но не села. Разница в росте между девушкой, которая стояла, и майором Прохоровым, который сидел, была таковой, что они смотрели друг другу в глаза.

– Мы очень редко виделись с мужем последние полгода: когда мы с дочкой уходили утром по своим делам, Женя еще спал, а когда приходили вечером, он уже спал, – сказала Нина со всхлипом, и Наташа всем телом подалась к ней от дверей. – Мой муж был непростым человеком, любящим и заботливым, ласковым и трепетным, но не в меру прямолинейным, причем со всеми, и со мной в том числе. Это отсутствие гибкости, правдолюбие во всех его, не всегда приглядных, проявлениях, на мой взгляд, очень мешали ему жить. А еще ему нельзя было пить. Совсем.

Нина перевела дыхание и продолжила:

– Все по-разному переносят алкоголь. Кто-то становится веселым, я бы даже сказала шальным, кто-то засыпает после третьей рюмки, к счастью для жён, а кто-то становится злым, угрюмым, агрессивным в вербальном смысле, искателем правды, которая является таковой исключительно в его воспаленном мозгу и которую никто не просит искать. Женька был именно таким, когда выпьет. Последние полгода он, по-моему, трезвым и не был ни разу, поэтому, если вы меня понимаете, я его боялась, старалась обходить мужа стороной и по возможности не пересекаться. К сожалению, это не всегда удавалось, и нам приходилось изредка разговаривать, хотя трудно назвать разговором площадную брань на фоне выяснения отношений.

Нина опять замолчала, взглянула в сторону двери, где так и стояли ее друзья, убедилась, что они никуда не делись, и посмотрела на Прохорова, который в свою очередь смотрел на нее внимательно и сочувственно. Под его взглядом глаза Нины предательски наполнились слезами, она заморгала ресницами и глубоко задышала, чтобы не разрыдаться. Справилась и заговорила снова:

– Вот вы спросили – было ли что-то странное в поведении Жени? Не знаю, как это объяснить, но что-то было, это точно. Каждая жена знает своего мужа, как облупленного! Вот и я знала. И пьяного, и трезвого, и веселого, и грустного, и здорового, и больного, и «по тому, как он ключ в дверь вставляет, знала, какая сволочь какую гадость ему на троих предложила». А в последнее время в наших редких разговорах я порой его не узнавала… Выражение лица было такое, как будто он хочет вынырнуть и не может… Господи, почему я ему не помогла?! К врачу надо было, я просила, а он не шел. И вещи эти проклятущие! Женька их из дома выносил с наслаждением. Господи, что же делать?..

Было ощущение, что Нина разговаривает сама с собой. Ни слова не говоря, Прохоров встал, налил воды, подал девушке, и в тишине стало слышно, как застучали ее зубы о край стакана.

– Я ничего не думаю о смерти Жени. Ничего хорошего. Только я уверена, что он сам не мог себя убить, – Нина поставила стакан на стол и вытерла губы. – Организм, скорее всего, не выдержал, а я не помогла ему…

Она опять направилась на выход, вслед ей прозвучал вопрос:

– А вам не приходило в голову, что смерть Евгения Аркадьевича могла быть насильственной, что его убили?

Троица очередной раз застряла в проеме, Нина обернулась и сказала:

– Нет, мне не приходило в голову, но, как кощунственно это не звучит, Елене Михайловне такой вариант развития событий очень понравится: сын не захлебнулся водкой, умер не в пьяном угаре – это же неприлично, что люди скажут – а пал жертвой… неважно кого, главное, принял мученическую смерть. Об этом можно поговорить с людьми. Это абсолютно в ее духе. И придумывать ничего не надо.

Нина резко повернулась и решительно покинула кабинет Прохорова. А он сел за стол и попытался представить женщину, которая к смерти сына относится так не по-людски…

Из воспоминаний

ЛЕНОЧКА АРБЕЦКАЯ

– Здравствуйте, переводческая контора «Радикал». Я вас слушаю, – с этого традиционного текста Леночка Арбецкая начинала все телефонные разговоры вот уже два года пять дней в неделю.

После смерти Аркаши Елена Михайловна трудно приходила в себя. И дело было не в материальных проблемах, которые, естественно, тут же возникли, и даже не в моральных, которые сопровождают потерю любимого человека. Леночку больше всего волновало, как смерть Аркадия Виленовича будут воспринимать окружающие ее посторонние, то есть не родные, люди – друзья, соседи, коллеги по работе. Все они точно знали, что Аркаша не был летчиком-испытателем и не погиб, выполняя секретное задание Родины, что Аркашу сгубило пристрастие к «зеленому змию», что причиной его ухода в мир иной стал банальный цирроз печени, о чем и было написано в свидетельстве о смерти.

Лену это не устраивало: ей надо было сделать из Аркаши героя. Для Женечки и для себя. Она была из той категории людей, которые сами создавали легенды о своих близких и свято в них верили. Елена Михайловна начала лепить героический образ, причем лично для нее было совершенно не важно – будет ли Аркадий Виленович моряком-подводником, получившим дозу радиации, которая привела к трагической кончине, или космонавтом, который при аварийной посадке облучился в верхний слоях атмосферы и в последствии тихо скончался у нее на руках. Важна была возможность на вопрос незнакомого (вот она суть!) человека: «Вы – такая молодая, такая красивая, а уже вдова. Что случилось с вашим мужем?», ответить сначала таинственным молчанием, робкой улыбкой, слезинкой на ресницах, а потом тихо произнести: «Погиб…». Чтобы иметь такую возможность, надо было срочно избавиться от людей из их семейного окружения, которые знали правду.

Проще всего было с коллегами: достаточно было поменять место работы, и эта часть знакомых отсекалась безвозвратно. Что Леночка и сделала, и вот уже два года она трудилась в небольшой переводческой конторе. Начальник конторы, интеллигентного вида старикашка, тщательно скрывавший свое родственное отношение к семье русских аристократов, где французским владели даже горничные, был в шоке, когда принимал на работу нового сотрудника. На вопрос, заданный по-французски, «Вы когда-нибудь переводили тексты с этого языка?», он получил в ответ знаменитое «Жаме!» и посадил Леночку отвечать на телефонные звонки, чем она и занималась довольно успешно. Таким образом проблема с коллегами по работе была закрыта.

С соседями было сложнее: поменять в Москве в то время одну квартиру на другую (это называлось обменом) было очень непросто, очень долго и практически нереально. Про «купить» вообще не было речи, и значит заменить этих соседей, на глазах у которых разворачивалась трагедия семьи Арбецких, на других не представлялось возможным. Надо было искать иные пути, и Леночка нашла. Она перестала соседей замечать с гордо поднятой головой. Они ей «Здрасте!», она молчит, они ей «Как дела?», она опять молчит и лишь поглядывает недоуменно «Что простите? Это вы мне?»… Через какое-то время соседи тоже перестали ее замечать. Леночка ликовала!

Сложнее всего было с друзьями. Не с собутыльниками Аркаши – эти отвалились сами собой без соответствующей подпитки – а с настоящими, проверенными временем и житейскими испытаниями. Теми, кто ездил в больницу и устанавливал дежурства, кто доставал необходимые лекарства и дефицитные продукты, кто брал на себя заботу о Женечке, когда Лена пропадала в больнице, и заботу о ней, когда ездить в больницу уже не было необходимости. Они не отставали и не могли понять, почему они должны отстать. С ними Елена Михайловна просто извелась, но придумала в конце концов, как избавиться и от друзей. Она решила их перессорить.

Оказалось, что сделать это совсем не трудно. Достаточно было каждому в отдельности сказать какую-то гадость о другом, приписав авторство кому-то из друзей. И все. Будучи людьми воспитанными, никто не стал выяснять отношений, устраивать сцены с битьем физиономий и бесед на повышенных тонах. Бывшие друзья просто перестали общаться, и с Леночкой, и, что обиднее всего, между собой. Ленок была в восторге: ей нравилось жить в придуманном мире.

Более того, постепенно, по мере убывания количества друзей, стало понятно, что это были друзья Аркаши. После того, как его не стало, не стало и их. Елена Михайловна с гордостью могла сказать: свою первоначальную задачу я выполнила – поставила жирный крест на прошлой жизни, разрушила ее до основания, теперь буду строить новую.

Жека смотрел на все манипуляции матери сначала с недоверием, потом с интересом, а потом с восхищением: ему тоже больше нравилось быть сыном героя-разведчика, чем стоматологаалкоголика…

Глава 8
в которой появляется… экскаватор

МОСКВА, 1981

– Ну, что смогли нарыть за первый день, коллеги? С кого начнем? – майор Прохоров обвел глазами свой, опять битком набитый, кабинет. – Петр Семенович, может с вас, нашего эрудита и мэтра? – обратился он к медэксперту.

– Можно, конечно, и с меня, но то, что я скажу, друзья, вам вряд ли понравится. И нечего подлизываться. Мэтр!.. – Евстигнеев затянулся, закашлялся и продолжил. – Если коротко, то на всех двенадцати жертвах отчетливо просматриваются следы сексуального насилия. Тихо, тихо, ребятки! Это первое. Причины смерти пока не ясны. Это второе. Я вскрыл только трех: все параметры идентичны, но почему они умерли – представьте себе, не понятно. Никаких отравляющих веществ, никаких следов уколов на теле, не говоря уже об огнестрельных или ножевых ранениях. Ничего! Разве что небольшое количество снотворного в крови. Такое впечатление, что они уснули на морозе и замерзли в сугробе. Кстати сказать, из-за этого иносказательного сугроба время смерти определить практически невозможно. Вот такая фигня получается, извините за мой французский. Буду думать, конечно…

Петр Семенович замолчал, и в кабинете повисла жуткая, гнетущая тишина. Нарушил ее майор Прохоров:

– Все всё слышали. Ситуация еще хуже, чем мы думали. Живут же такие нелюди! Давайте дальше работать, а то мы свихнемся. Предлагаю послушать Диму. Что у тебя?

– А у меня вообще голый Вася! Никаких пересечений! Те фотографии, которые есть в делах «потеряшек» по Москве и Московской области, с нашими девчонками не бьются совсем. С уверенностью могу сказать, что в течение последних трех лет наши жертвы в Москве и области не терялись. А это значит, что надо либо временной интервал расширять, либо региональное покрытие увеличить, – Дима был настроен решительно. – Чем я и займусь…

– И я, кстати, могу помочь, – встрял в разговор Миши Горштейн. – У меня, коллеги, в отличии от вас, улик полна коробочка. Такое впечатление, что их оставляли нарочно, то есть специально.