– Да, мы вместе танцевали. Он не уходил. – Ленуара удивило, что такая юная мадемуазель ведет себя на допросе так спокойно. Видимо, сказывается опыт общения с журналистами.

– Вы слышали звук выстрела или какой-то странный шум с верхних этажей?

– У нас же здесь оркестр, музыканты играют. Ничего из того, что происходит наверху, не слышно. А что, Чумаков действительно был убит? Это не шутка?

– Почему вы спрашиваете?

– Я думала, что он застрелился. Не понимаю, кто мог желать ему зла… – ответила Карсавина.

– Как вы относились к Чумакову?

Карсавина встрепенулась и снова выпрямила спину.

– Чумаков был душка! Сергей Павлович ценил талант обоих: и Нижинского, и Чумакова, даже называл их «своими детьми».

– Вы знали, что Григорий Чумаков приехал в Париж? – спросил Ленуар.

– А он был в Париже уже несколько дней? Если так, то нет, не знала. Он не жил в нашем отеле… Жаль его.

– А как вы относились к Нижинскому?

Карсавина снова поправила волосы и, помедлив, ответила:

– Он очень способный артист. Хотя иногда, только иногда, его драматическая интерпретация ролей недотягивает. У Чумакова и Больма некоторые роли выходили ярче.

– Вы солистка «Русских балетов Дягилева», почему вы не приняли участие в «Послеполуденном отдыхе фавна»? Если бы вы согласились танцевать, то на сцене бы появились сразу две звезды балета, что может лучше привлечь внимание публики? – спросила Николь.

– Он звал меня танцевать одну из нимф в своем «Фавне», но я отказалась, – ответила Карсавина и добавила, словно хотела оправдаться: – Там все будто вытесаны из камня. Нет ни одного танцевального движения. Никакой свободы, нет танца. Разве это балет? И потом у меня и так много главных ролей в балетах Фокина. Фокин понимает суть движений.

– Я слышала, что Нижинский сначала хотел пригласить на роль главной нимфы Иду Рубинштейн. Он предложил вам эту роль до или после отказа Рубинштейн? – спросила Николь.

Ленуар украдкой посмотрел на свою помощницу. Для журналистки девушка хлопала ресницами слишком невинно. Карсавина смутилась.

– Да, Ида же танцевала Клеопатру… Она сказала, что в балете Вацлава будет участвовать только через свой труп. Потом он предложил эту роль мне… И я… Ида же была ученицей Михаила Фокина. Как она могла согласиться танцевать под руководством Вацлава?

– Как вы считаете, кто убил Чумакова? – спросил Ленуар, наблюдая за реакцией балерины.

– Не знаю. Нижинский?.. – вырвалось у Карсавиной. Девушка залилась краской и добавила: – Они всегда друг друга недолюбливали…

Следующим на допрос спустился бледный молодой танцовщик. Ленуар записал его имя «Александр Кочетовский» и снова задал те же вопросы. Кочетовский подтвердил, что Нижинский был во время репетиции «Дафниса и Хлои» на сцене. В отличие от Карсавиной, он не скрывал своего волнения:

– Мы все собрались внизу. Когда на носу премьера, никто не сидит на месте! На премьере решается судьба спектакля. Потом уже ничего не изменишь. Спектакль запомнится таким, каким его увидели на первом представлении. Мы собрались все вместе. Еще ходила уборщица, но остальные все наши. Может, среди французов-фигурантов были незнакомцы, я до сих пор их не всех знаю. Запомнил только тех, кто участвовал в «Петрушке». Там француженки не хотели подвязывать платки под подбородком, а надевали их по-модному, набок, чтобы из-под платка торчали локоны… Они нам всем тогда изрядно потрепали нервы, особенно Броне. Но в любом случае Дягилев незнакомцев бы не пропустил… А Чуме правда вышибли мозги?

– Правда, – сухо ответил Ленуар. Артист балета оказался очень разговорчивым, этим следовало воспользоваться. Сыщик задал свой следующий вопрос: – Как к Григорию Чумакову относились в труппе?

– Его все любили. Чумаков хорошо танцевал характерные танцы. Не хуже Нижинского, между прочим, только прыгать так высоко не умел. Но из нас никто так высоко не умеет прыгать, мы с этим давно смирились. Можно сказать, наелись этих кислых щей, – рассмеялся Кочетовский. – Ваце тоже несладко. Публика ведь на него с Карсавиной собирается. Весь успех лежит на их плечах. Но говорят, что Дягилев хотел заменить Вацу. Я не верю, конечно. Мы с Гришкой много вместе работали, он бы мне о таком рассказал. С другой стороны, зачем бы Дягилев его вызвал в Париж?

– А как вы сами относились к Нижинскому? С ним вы тоже дружили? – спросила Николь.

– Он гений танца и фаворит Дягилева, как можно к нему относиться? – Кочетовский моргнул и потер кончик уха. – Я с ним дружил, да. Но с ним сложно дружить, он одиночка. Революционер. Фокина тоже считают революционером, а тут появился Нижинский. Вот такой у нас в театре новый расклад.

– Как Фокин относится к Нижинскому? – спросил Ленуар.

– Фокин очень чувствительный. И Нижинский тоже. Они оба очень талантливы и упрямы. Нижинский молод, но тоже умеет постоять за себя. Даже Дягилев хотел заставить его изменить балет, но тот сказал, что скорее уйдет из «Русских балетов», чем изменит что-то в своей постановке. Говорят, что его очень поддержал Лев Бакст. Это потому, что они оба ходили в Лувр изучать вазовую живопись. Говорят даже, что скоро Фокин уйдет от Дягилева, что создаст собственную антрепризу. Только это я так, между нами. Хочется, чтобы это дело побыстрее закрыли. Очень уж Броня переживает из-за всего.

– Вы имеете в виду Брониславу Нижинскую? Где она сейчас? Почему ее нет на репетиции? – Ленуар еще раз обвел глазами сцену. Сестра Нижинского до сих пор не появлялась.

– А вы не знали?..

– Чего я не знал? – спросил Ленуар.

– Броня сегодня пошла на службу в церковь. Она очень набожная. Сергей Павлович ей позволил…

Ленуар отпустил танцовщика и подчеркнул в своей записной книжке название церкви.

– Можно я следующая? Иначе мы не успеем потом на репетицию «Фавна», – спросила молодая танцовщица у Николь. Журналистка в ответ показала ей на кресло перед Ленуаром.

– Как вас зовут? – спросил сыщик.

– Лидия Нелидова. – У артистки балета была благородная осанка и длинные волосы, а в глазах ее горел почти такой же огонек любопытства, как у Николь, когда она чуяла, что может добыть еще не известные никому сведения. Словно уже выучив свою роль, девушка сразу перешла к делу: – Во время репетиции я танцевала с другими артистами, было так много работы, что, даже если бы захотели, мы бы не смогли подняться в уборную к Нижинскому. Да и сам Вацлав был с нами. Он спустился только один раз в партер, чтобы поговорить с Сергеем Павловичем.

– Хорошо, вы заметили среди присутствующих незнакомых людей? – спросил Ленуар.

– Здесь театр. В театре везде гримеры, одевальщицы, реквизиторы, монтировщики сцены, рабочие… Всех не упомнишь! Вернее, мы знаем всех наших, но Сергей Павлович каждый день приглашает в театр газетчиков, дипломатов, балетоманов, чтобы показать, как мы работаем. Многих из них мы не знаем. И потом в день премьеры я ни на кого не смотрю, просто молюсь, чтобы все прошло хорошо.

– Это была важная для вас премьера? – спросила Николь.

– Да, мы же показывали «Фавна». Столько репетиций…

– Вы участвовали в спектакле? – продолжила Николь.

– Да, я танцую одну из нимф.

– Почему вы согласились танцевать в спектакле Нижинского? – спросил Ленуар. – Ида Рубинштейн и Тамара Карсавина отказались…

– На самом деле Ида Рубинштейн сразу поняла, что не потянет эту роль. Когда мы начали репетировать, я тоже сначала очень пожалела, что согласилась танцевать нимфу. В этом балете все наоборот: нет ни одного удобного шага. Если ноги и голова повернуты влево, то корпус обязательно вправо… Очень-очень сложно. Вацлав долго не мог понять, почему, когда он или Броня показывали движения, у них все легко получалось, а мы перемещались неуклюже, как куклы. Это сейчас я выучила движения. Может, балет и выглядит нелепо, но это новое слово в танце. Нет, я не жалею, что согласилась. – Нелидова говорила одними губами, как завороженная. Ее тонкое тело, казалось, постепенно поднималось и парило над креслом. – Вацлав – выдающийся актер. Вы видели, как он играл Петрушку? Ему очень хорошо удаются сцены смерти.

– А как вы относились к Чумакову? – спросил Ленуар.

– Он всегда был заводилой, любил пошутить, любил розыгрыши. Но я не знала, что он приехал в Париж. Я думала, что он болеет. Мы ждали его только в Монте-Карло. Нам так Фокин сказал.

– Вы работали и с Нижинским, и с Фокиным, у них разный подход к постановке балета? – спросил Ленуар, снова делая пометки в записной книжке.

– Фокин на репетициях всегда кричит. Но он предоставляет нам свободу. Фокин дает рисунок танца и показывает основные па, предоставляя нам самим разрабатывать свои роли. А Нижинский просто приходил в ярость и диктовал нам все, все детали. Он постоянно повторяет, что каждое движение точно должно соответствовать музыке и его замыслу. Если бы только он умел четко объяснить свой замысел, а не без конца показывать нам одни и те же позы, то было бы проще. Но я никогда не пошла бы в новую антрепризу Фокина: у него нет организаторских способностей. Раньше он и себя не мог организовать: всегда приходил на репетиции с опозданием. Разве может ожидать успех балетмейстера без делового чутья? Каждый должен заниматься своим делом, а в этом году, наоборот, каждый претендует на место другого. Бакст говорит, где и как танцевать, Фокин указывает Дягилеву, как организовывать спектакли, Нижинский ставит новый балет, а Стравинский говорит, какого цвета рисовать декорации…

Николь и Ленуар переглянулись. Для таких здравых утверждений Лидочка Нелидова выглядела еще совсем юной.

– Как вы думаете, кто мог застрелить Чумакова? – спросил сыщик.

Артистка опустила глаза. На этот раз ее ответ полностью соответствовал ее возрасту:

– Его убила любовь к искусству. Я думаю, он застрелился. Из-за несчастной любви к искусству.

Ленуар отпустил девушку и помассировал себе виски. Здесь каждый второй любил искусство и недолюбливал ближнего своего.

– Прекрасная балерина… – вздохнул сыщик. – Жаль, что на репетициях они не в белых тюниках, как на фотографических открытках.

– Что? Белые тюники уже давно в прошлом. Но, кстати, их тоже ввели русские.

– Они напоминали вам снежинки?

– Какой вздор! – закатила глаза Николь. – Стоит заговорить о России, все только и твердят, что о холоде и снеге! Нет, простые белые тарлатановые тюники ввели для кордебалета «Жизель». К тому же по правилам противопожарной безопасности их предварительно смачивали специальным раствором, поэтому тюники не снежно-белые, а кремовые. Танцовщицы должны были исполнять роли вилис, умерших до свадьбы невест. Белый цвет тюник – это цвет смерти, белых привидений. В балете вилисы собираются убить Альберта, но погибшая Жизель спасает ему жизнь.

– Как романтично! У русских все балеты про смерть? – повел усами сыщик.

– У русских все балеты про любовь, Ленуар! Любовь сильнее смерти! И дело здесь не в том, русский это танец или греческий. Ты просто, как любой француз, думаешь, что воплощаешь цивилизацию! И это позволяет тебе с заведомым невежеством относиться к культуре моих предков.

– Древние греки были не только твоими предками…

– А скифы?

– У нас тоже в истории были свои «скифы». Мы называли их «галлами». Каждая цивилизация построена на смеси собственных «галлов» и «римлян». И в разные эпохи люди ассоциируют себя либо с варварами, либо с цивилизацией завоевателей.

– А ты себя с кем ассоциируешь?

– Я француз, и от этого никуда не денешься. Мои предки уже десять веков живут на этой земле. Как ты понимаешь, воображению есть где развернуться в семейной ретроспективе.

Опросив еще полдюжины артистов, Ленуару очень захотелось поговорить с кем-то по-французски без перевода.

Пьер Монтё! Дирижер Русских сезонов этого года, вот кто был ему нужен! Когда Николь увидела свою подругу Люси и пошла с ней поговорить, Ленуар направился к музыкантам.

– Господин Монтё? Могу я задать вам пару вопросов?