Вот площадка превратилась в коридор, тянувшийся вдоль внешней стены. Справа через равные промежутки располагались четыре двери. Все они были закрыты. Кэт проскользнула по коридору к третьей двери. Потом застыла и вся обратилась в слух.

До нее донесся низкий ритмичный храп. Кэт опустила узел на пол. Она села, потом прижалась щекой к полу. Через щель под дверью проникал сквозняк. Но главное, в комнате было темно.

Кэт встала, поморщившись от резкой боли. Соседние комнаты не заняты: они обставлены как спальни для гостей, но в доме Олдерли редко кто-то останавливается. Раньше Эдвард ночевал в третьей спальне рядом с опочивальнями отца и мачехи, но его привычка возвращаться домой под утро, вдобавок пьяным, доводила господина Олдерли до белого каления, и в конце концов он велел сыну перебраться в дальнее крыло.

Кэт сунула руку в карман платья, вытащила нож и подняла щеколду.

Дверь распахнулась беззвучно: Оливия не терпит в своем доме скрипучих петель. Храп зазвучал громче. Кэт почувствовала омерзительное зловоние, напомнившее ей о диких животных в зверинце Тауэра.

Прикрыв ладонью огонек свечи, Кэт шагнула в темноту. При слабом свете она разглядела, что балдахин вокруг кровати задернут. А еще она заметила рядом темную фигуру, похожую на силуэт карлика в высоком парике. На одну кошмарную секунду Кэт испугалась, что ее подстерег сэр Дензил Кроутон. Подсвечник в ее руке дрогнул, и Кэт чуть его не выронила. Но к ней быстро вернулась способность соображать здраво: это всего лишь подставка с париком Эдварда.

Кузен продолжал храпеть. Кэт отдернула полог и посветила на кровать.

Эдвард раскинулся на спине. В первое мгновение она его не узнала: он снял шелковую косынку, которую носил дома, когда ходил без парика. Его лысая голова оказалась совсем голой, как только что почищенная картофелина, да и формой она мало чем отличалась от нее. Из-за жары Эдвард сбросил одеяло. На нем была белая льняная сорочка с распахнутым воротом.

Храп оборвался без предупреждения. Внезапно наступила зловещая тишина, и Эдвард устремил взгляд на Кэт. Свеча отражалась в его глазах, в каждом зрачке по огоньку.

Думать было некогда. Кэт ткнула ножом в глаз, который был ближе к ней. На секунду острие встретило сопротивление, а потом вонзилось в глазное яблоко, отчего то затряслось, будто вареное яйцо без скорлупы, когда режешь его ножом.

Все тело Эдварда дернулось, и он завизжал – пронзительно, будто девушка. Его рука потянулась к ней. Кэт отпрянула. Свеча в подсвечнике качнулась, и огонь перекинулся на край полога.

В тусклом свете кровь казалась черной. Она сияла, будто жидкое черное дерево.

Огонь взбежал вверх по пологу, и вот он уже полыхал в двух, а потом и в трех местах.

Эдвард с завываниями и рыданиями корчился на матрасе, закрыв лицо руками.

Кэт повернулась и бросилась бежать. В руке у нее по-прежнему была свеча. Каким-то чудом она не погасла, но огонек подпрыгивал и дергался в диком танце.

В спину Кэт неслись крики, а пламя разгоралось все сильнее, заливая спальню ярким светом.

– Госпожа…

Она ахнула и выронила узел.

Шепот донесся слева. Кэт уловила тяжелое дыхание, впрочем она сама едва переводила дух. В подвале, где сквозь стену просачивалось зловоние от выгребной ямы, стояла звенящая тишина. Отсюда было не видно и не слышно ничего, что происходило наверху. Ни криков, ни огня.

– Джем. – Слова вылетали у нее изо рта отрывисто, по одному зараз. – Что ты здесь делаешь?

– Жду вас, госпожа.

В темноте Джем пошевельнулся рядом с ней. Кэт подняла свечу и увидела рядом бледное лицо старого слуги.

– Ты же отказался мне помогать, – произнесла девушка.

– Я здесь не за этим. – Дыхание Джема с хрипом вырывалось из груди. – Я боялся, что вы уйдете. Я должен вам помешать. Вы ведь совсем не подумали. Очень может быть, что вашего отца нет в живых.

Кэт нагнулась за своим узлом:

– После нашего разговора произошли события, которые все меняют.

– В городе ничего не изменилось. На улицах так же опасно.

Кэт не стала подбирать слова:

– В доме еще опасней. Эдвард взял меня силой.

– Взял силой?..

Ужас в голосе старика доставил Кэт извращенное удовольствие. Она добавила:

– Вечером он зашел в мою спальню и подкараулил меня. Эдвард меня изнасиловал.

– Вы же еще совсем дитя!

– Не говори глупостей, я уже взрослая, – сердито бросила Кэт, от возмущения забыв понизить голос. – А когда Эдвард уснул, я пошла к нему в спальню и ударила его ножом в глаз.

Джем коснулся рукой ее локтя. Не сдержавшись, девушка громко всхлипнула.

– Он мертв? – спросил Джем.

– Надеюсь, что да. – Кэт набрала полную грудь воздуха и выпалила: – Мне надо бежать. Куда угодно. Здесь я оставаться не могу.

– Тогда я вам помогу.

– Но ведь мне некуда идти. Везде опасно.

– Есть одно место.

Кэт повернулась и наугад шагнула к Джему. Он обнял ее. Девушка вся дрожала, но не плакала.

– Дитя мое, – произнес старый слуга. – Вы должны уйти одна. Я вас только задержу. Идите в «Три петуха», это рядом со Стрэндом. Заходите в дом слева, на нем висит вывеска с зеленой ступой и пестиком. Спросите госпожу Марту Ноксон. Она моя племянница, в доме Олдерли про нее не знают. Отдайте ей это, и она поймет, кто вы. Может быть, там вас найдет отец.

Джем вложил что-то Кэт в руку – какой-то маленький гладкий предмет, изогнутый, холодный и твердый.

– Спрячьте в карман, – велел Джем и чуть-чуть подтолкнул ее в спину. – А теперь идите, и побыстрее.

Издалека донесся приглушенный лай, однако его резкие звуки становились все громче. Подали голос Гром, Лев, Жадина и Голозадый.

Глава 8

Я и так уже рассердил Уильямсона, поэтому не мог допустить, чтобы он осерчал на меня еще больше. В тот день я работал допоздна, а на следующее утро прибыл в Уайтхолл пораньше. Это был четверг, пятый день Пожара.

Новости радовали. Ветер стих и сменил направление: теперь он дул на север, и бороться с огнем стало проще. Докладывали, что возле Темпла герцог Йоркский остановил продвижение огня в западном направлении. Даст Бог, особняки на Стрэнде уцелеют, а вместе с ними и Уайтхолл. В других частях города огонь еще полыхал вовсю, однако его упорное наступление почти везде удавалось сдерживать.

Когда Уильямсон вошел в свой кабинет в Скотленд-Ярде, я уже работал. Я заранее знал, что он сейчас придет, потому что видел его в окно: мой начальник стоял во дворе и увлеченно разговаривал с дородным джентльменом с бородавкой на подбородке. Я ожидал, что Уильямсон будет в добром расположении духа, ведь Пожар утихал, однако его лицо было мрачным и встревоженным. Едва войдя, Уильямсон сразу подозвал меня, велев принести список погибших, а затем быстро проглядел его.

– Хорошо. За ночь ни одной новой жертвы. Господь к нам милостив. – Уильямсон понизил голос. – Но кстати, о погибших. Марвуд, одного человека в этом списке нет.

Уильямсон выдержал паузу, будто обдумывая некий важный вопрос, который выходил за пределы моего понимания. Я привык к этой его манере: к подобной тактике Уильямсон прибегал, чтобы усилить чувство собственной значимости, и, возможно, не только у других, но и у самого себя.

– Обнаружено тело, – сообщил Уильямсон. – Полагаю, вам следует взглянуть на него прямо сейчас.

Мы спустились по каменным ступеням, и от наших шагов вокруг разносилось гулкое эхо. Уильямсон шел впереди. На первом этаже он отправил привратника за фонарем, а пока мы ждали, Уильямсон обратился ко мне.

– На рассвете дозорные проходили возле собора Святого Павла, – понизив голос, стал рассказывать мой начальник. – Там до сих пор жарко, как в печи. Нищий сказал им, что в проходе Святого Павла лежит тело. Слева, в северной часовне, – вернее, в том, что от нее осталось.

– Там еще торговал продавец баллад, – припомнил я.

Проход Святого Павла в последние годы превратился в нечто среднее между рынком и местом для прогулок, а также для тайных свиданий. Основную часть дохода продавец баллад получал благодаря своему второму ремеслу – сводничеству.

Уильямсон кивнул:

– Перед тем как зайти в собор, двое сторожей оставили свой порох за его пределами и вытащили тело.

– Этот человек погиб при Пожаре, сэр?

– Он определенно не торговец. И вряд ли тело пролежало в часовне долго. Иначе кто-нибудь заметил бы его до Пожара.

– Но зачем тело привезли в Уайтхолл, сэр? – Я был так удивлен, что в моем голосе не прозвучало должного уважения.

Ответом мне была хмурая гримаса.

Привратник принес фонарь. Уильямсон жестом велел мне идти первым и освещать ему путь.

Мы спустились в подвал еще по одной лестнице. Раньше я ни разу здесь не бывал: дворец напоминает гигантский лабиринт, и мне знакома только малая его часть, и то приблизительно. Через весь подвал тянулся коридор с низкими сводами. В верхней части стены слева были проделаны маленькие зарешеченные отверстия, через которые внутрь проникало немного света и воздуха. Справа тянулся ряд запертых дверей.

Уильямсон достал из кармана ключ и отпер самую последнюю дверь. Мы вошли в комнату без окон, с низким цилиндрическим сводом из кирпича. Единственным предметом мебели здесь был стоявший посередине массивный стол. В подвале, как и во всем Лондоне, сильно пахло гарью, а также нечистотами и сыростью.

Под простыней на столе высился неровный бугор.

– Уберите простыню, – велел Уильямсон.

Я поставил фонарь на стол и подчинился. Передо мной предстал обнаженный мужчина. Он лежал на боку лицом ко мне.

– Господь милосердный, – выговорил я.

Мужчина лежал на столе в неловкой позе: его руки были заведены за спину, отчего плечи выпятились вперед, а туловище выгнулось вбок. Казалось, мужчина хотел скатиться со стола, да так и застыл.

Свалявшиеся волосы до плеч казались серыми – видимо, и от пепла, и от седины. Мужчина был очень худ – кожа да кости. Голова поднята, шея вытянута – ни дать ни взять нос баржи.

– Кто он, сэр?

– Не знаю.

Уильямсон взял фонарь и посветил на тело. Оно было усыпано пеплом. Вблизи я заметил, что под слоем грязи кожа трупа желтая, как пергамент. От жара она вся сморщилась и покрылась волдырями. Смрад от тела не исходил, но это еще не значило, что смерть недавняя: под воздействием горячего воздуха оно быстро превратилось в мумию.

Подбородок мужчины зацепился за край стола, и его рот был открыт, отчего погибший казался удивленным. Уцелевшие зубы были обнажены в оскале. На виске темнел синяк.

– Его так и нашли – без одежды? – спросил я, поняв, что Уильямсон ждет от меня вопросов.

– Нет. Одежда здесь. – Уильямсон кивком указал на скамью у стены.

– Должно быть, когда собор загорелся, этот несчастный не смог выбраться наружу.

Уильямсон пожал плечами.

– Переверните его, – распорядился он таким небрежным тоном, будто приказывал мне перевернуть страницу или отпереть дверь.

Перед моим мысленным взором неотступно стояла картина: под сводами подвала парит душа этого человека и наблюдает за нами. Одной рукой я взялся за плечо трупа, другой – за бедро. Прохладная плоть на ощупь была податливой. Казалось, будто у меня в руках кусок вареной свинины. Я осторожно потянул тело на себя.

Телу не хватало жесткости, присущей недавно умершим, что делало его пугающе непредсказуемым, и я все время боялся, что от моих манипуляций оно упадет со стола. А еще оно оказалось неожиданно тяжелым. Наконец труп сдвинулся с места и со стуком перевалился на грудь.

Теперь руки торчали кверху.

– Видите? – тихо спросил Уильямсон.

Мы с ним стояли бок о бок, в свете фонаря разглядывая кисти рук погибшего. Большие пальцы связали шнуром так туго, что они почернели.

– Почему связаны пальцы? – спросил я. – Обычно связывают запястья.

– Не знаю. Но взгляните на его затылок, Марвуд.

Прямо под основанием черепа я разглядел на шее узкую рану.