Он даже не успевает договорить, как прямо на наших глазах на портретах начинают проступать неясные дымчатые лики с искажёнными в немом крике ртами и крепко зажмуренными глазами.

Я резко отшатываюсь от стены, изумлённая и испуганная одновременно. Вместе со мной в сторону синхронно отпрыгивают Лера и Дима. Лица же безмолвно и медленно продолжают появляться на портретах как расплывающиеся пятна гнили. Их становится всё больше, и уже через минуту они полностью заполняют собой все стены аудитории, застыв на картинах.

– Ничего себе! – выдыхает Дима, нервно сжимая и разжимая свои вспотевшие кулачки.

– Как видите, вот так у нас обстоят дела… – кашлянув, изрекает директор.

Тётя Анфиса вплотную подступает к ближайшей к ней картине и вглядывается в одно из лиц. Оно не двигается. Совсем. Будто нарисованное, но при этом невооружённым глазом видно, насколько оно чужеродно на этом портрете.

– Я не чую, откуда идёт запах вредителя, – тихо говорит Ольга, старательно принюхиваясь к воздуху вокруг.

– Я его вообще не ощущаю, – признаюсь я. В аудитории пахнет лишь старой рассохшейся древесиной, мелом, свежевыкрашенными полами и едва уловимо – металлом, но ничего подозрительного.

– Так и я о том же, – старшая сестра чуть ли не носом утыкается в картины.

– Не может такого быть, чтобы запаха не было, – раздражённо шипит Анфиса. – Вы, пигалицы, совсем не умеете чутьём пользоваться. А если не умеете, то зачем было тогда сегодня в помощницы напрашиваться, а? Проку от вас никакого!

Мы с сёстрами сразу же обиженно поджимаем губы, но ответить нам особенно нечего, потому что тётя права – наше чутьё ещё слишком слабое, и пользоваться мы им умеем довольно посредственно. И, похоже, в данной ситуации имеющихся у нас возможностей попросту не хватает.

Зато Анфиса, довольная, что ей удалось уязвить нас, задирает нос и начинает расхаживать по аудитории, вынюхивая запах гнили как охотничья собака. Это продолжается минуту, две, три – и вот мы уже не без злорадства наблюдаем, как постепенно на лице тёти самоуверенность сменяется неверием, а затем уже и хмуростью.

– Здесь ничего нет, – наконец заявляет она.

– А я что говорила! – сразу же восклицает Ольга – и получает в ответ испепеляющий взгляд Анфисы.

– Может оказаться, что вредитель засел в этой школе гораздо глубже, чем я думала, – тем временем продолжает тётя с нарочито серьёзным видом. – Если его нет в этой аудитории, это значит, что он разросся до таких размеров, что вполне способен безобразничать в разных помещениях.

– А может, он просто там, – Лерочка указывает пальцем вверх, – под потолком?.. И мы ничего не чуем отсюда.

– Это тоже не лишено смысла, – неожиданно соглашается Анфиса и начинает снимать у себя с пояса различные травяные скрутки, раскладывая их на одной из парт. – Раз вы напросились на эту работу – вот и будете этим заниматься. Давайте приступайте. Найдите мне древоточца или хотя бы избавьтесь от этих лиц.

Мы с Олей одинаково кривим губы, но делать нечего. И правда: сами ведь хотели, чтобы нам доверили сложное дело – значит, возмущаться не имеем права.

Пока Анфиса, с удобством расположившись за партой, любуется своим маникюром, всем видом демонстрируя нам, как ей глубоко безразлично, что мы будем делать, мы с Олей снаряжаем Лерочку подожжённой скруткой из полыни и отправляем бегать по всему помещению.

– Гляди внимательно, – кричу я вслед убегающей сестре, – если где погаснет – там присмотрись и принюхайся получше.

Запах горькой полыни многим противен, но вредители не любят его особенно, и выкуривать их из логова пучком травы подчас оказывается проще всего. Лера задорно носится по аудитории, размахивая над головой дымящейся скруткой. Удушливый горький запах заполняет всю комнату, и даже мы уже начинаем морщить носы. Бедный парень, который что-то мирно себе дописывал в тетради в углу, и вовсе заходится кашлем и косится на нас с ещё большим изумлением. Он явно никогда раньше не видел нашу семью в этих стенах и ничего не знает о методах нашей работы. Хотя, казалось бы, после нашего последнего посещения школы слухи об Инессе и её «ритуалах и обрядах», приравненных детьми к ведьмовской магии, расползлись по всему району за пару дней, обеспечив нам беспрерывный поток заказов на целый месяц.

Спустя некоторое время скрутка гаснет. Правда, не по воле вредителя, а оттого, что она закончилась.

– Бесполезно, – недовольно ворчит Ольга. – Что там у нас дальше по списку? Пора уже обнаружить, где он засел.

А дальше по списку у нас разнообразие всяческих средств. Не зря же мы несли эти мешки и корзины! Нет, не зря!

Пока Оля расставляет по помещению зажжённые свечи всех цветов и размеров, наблюдая за поведением огня и окрашиванием воска, мы с Лерой и Димой, разделив между собой горсти минеральных камней, как лунатики бродим по аудитории, не сводя глаз со своих ладоней. Камни такие же чуткие инструменты, как и травы со свечами. Одних притягивают эманации вредителей, другие помогают отследить остаточный след древоточца, а третьи выявляют многие странности нашего и чужих миров.

– У меня что-то есть! – кричит Дима из дальнего угла.

Мы с сёстрами сразу же бросаемся к нему. В его сложенных лодочкой ладонях все камни выглядят по-старому, кроме небольшого осколка зелёного флюорита, который рассыпался в труху, усыпав пальцы Димы изумрудного цвета крошкой.

– Я не помню, что это значит, – хнычет брат, раздосадованный, что память так его подводит.

– Это значит, что здесь есть открытый проход, из которого тянет воздухом с другого дерева, – без запинки отвечаю я, вспоминая старые уроки тётушки Инессы. – Зелёный флюорит – хрупкий камень, он не выдерживает дуновения ветра из иного мира.

– Тройняшки, что вы там раскопали? – окликает нас Анфиса.

Хотя на самом деле мы не сёстры-тройняшки, а лишь погодки, но в гнезде давно уже существует негласная традиция называть нас так для удобства, что меня, например, всегда раздражало. Нас словно все пытаются воспринимать как одно целое, а не как трёх разных личностей!

Мы сразу же все синхронно поворачиваем головы к тёте.

– Здесь где-то есть лаз в соседний мир – ветви деревьев соприкасаются, – отвечает Оля.

– И что с того? – Анфиса скептично поднимает одну бровь. – Этих проходов всюду немыслимое количество, и естественных, и рукотворных. Если мы будем каждый обследовать или закрывать – жизни не хватит! Вы мне обещали древоточца найти, а не по веткам лазать в соседние измерения!

Оля кисло кривится и предлагает нам продолжить обход. Однако в конце концов это так ни к чему и не приводит. Ни один из камней, кроме зелёного флюорита Димы, на творящееся в аудитории не реагирует.

Теперь в ход идут верёвки, узелки, перья и прочие мелочи, но ситуация так и не меняется. Где засел вредитель, никто по-прежнему не понимает.

Андрей Васильевич от скуки уже облокотился подбородком на руку и тихо дремлет за учительским столом, а парень, сидящий за дальней партой, забыл обо всех своих записях и только с глуповатой улыбкой следит за нашими бестолковыми попытками найти древоточца. Мне даже становится немного стыдно, что без тётушек мы такие пустоголовые неумёхи.

– Ладно, сдаюсь, – заявляет наконец Оля. – Не знаю, где он засел, но все наши средства и инструменты до вредителя попросту не достают. Давайте тогда пойдём от обратного.

– А это как? – любопытствует Лера, поправляя заколки на своих коротких светлых волосах.

– Попытаемся избавиться от лиц. Глядишь, найдём след или заставим этого древоточца показаться.

– Да как будто ты знаешь, как от них избавиться! – подаю я голос, скрещивая руки на груди. – Я такого раньше не видела и о подобном не читала. Как заставить исчезнуть призрачные лица?..

– Любому действию есть противодействие! Нужно лишь понять, что им может не нравиться.

– Будь я лицом, – углубляюсь я в рассуждения, – мне было бы очень неприятно, если бы меня стал кто-то обзывать… Когда всё, что у тебя есть – это нос, рот и два глаза, то за неимением чего-то другого поневоле начинаешь ценить их безмерно. И грубые слова уязвляют вдвое сильнее.

Со стороны Димы раздаётся короткий смешок.

– Ну давай! – с сомнением велит Ольга. – Твоя идея, ты и пробуй!

Я приближаюсь к стене, взглядом скольжу по портретам, пока не останавливаюсь на одном, который кажется мне довольно примечательным. На нём изображён высокий рыцарь в потемневших латных доспехах и с длинным мечом. Забрало его блестящего шлема с пышным красным плюмажем поднято, а на месте лица – лишь искажённая криком гримаса с закрытыми глазами.

– До чего же ты уродлив! – несмело начинаю я шептать портрету. – Кожа вся висит, глаза запали, рот огромный, а губы тонкие, как две ниточки! На тебя даже смотреть жутко! Встретишь такую рожу ночью в тёмном переулке – убежишь, сверкая пятками!

Лицо на картине никак не реагирует, будто не слышит. Это распаляет меня ещё больше, и я уже завожусь не на шутку.

– Да ещё к такой страшной физиономии подобрал под стать и всё остальное! Доспехи грязные, ноги кривые – будто по ним кто-то палкой прошёлся! Небось под этими доспехами ещё и такие уродства есть, что неохота даже латы снимать! Ну и висеть бы тебе в самом тёмном углу подвала, а не в центре аудитории!..

Я не свожу с картины глаз, но лицо даже не шелохнётся.

– Ладно тебе, Варька, хватит грязными словами язык пачкать, – поморщившись, просит Анфиса.

– А ещё идеи у тебя есть? – интересуется Оля, с любопытством наблюдающая за мной со стороны.

– Есть одна! – восклицаю я. – Никакому лицу не понравится, если его расцарапать! – Я начинаю корябать портрет своими короткими, но острыми ногтями. Забыла их недавно подстричь – и вот они пригодились!

Краска с картины забивается мне под ногти, но я не обращаю на это внимания и продолжаю свои варварские действия. За учительским столом начинает недовольно ворчать Андрей Васильевич, возмущённый тем, что портят школьное имущество, а вернее – работы его учеников. Но Анфиса лишь шикает, и директор замолкает.

А тем временем моя идея начинает давать плоды!

Изрезанное царапинами лицо неожиданно распахивает глаза и начинает кричать. Нет, даже не кричать, а вопить! Вопить жутко и протяжно, будто его терзает реальная боль. Мне становится так не по себе от этого крика, что я спешно отскакиваю в сторону и замираю на месте, слыша, как ходуном ходит сердце в груди.

– Что ты наделала?! – испуганно пищит Дима, как будто сжимают и разжимают резиновую игрушку. – Ему это явно не понравилось!..

Лица на всех картинах в аудитории поднимают веки, под которыми чернотой сочится пустота глазниц. Из их прежде немых ртов вырывается единый протяжный горестный плач, заполняющий в одночасье весь кабинет. От этого чудовищного воя в окнах звенят стёкла, а маленькая Лера зажимает уши ладонями.

Директор, побелев как полотно, что-то испуганно бормочет со своего места, наполовину спрятавшись за столом. Сидящий в углу парень, едва успев подхватить свой рюкзак, пулей вылетает из аудитории с выпученными глазами.

А через полминуты всё это резко обрывается. Крик замолкает, и лишь последние его звуки ещё дрожат в оконных стёклах и мечутся в прозрачных плафонах люстры высоко под потолком.

Лица одно за другим исчезают со всех портретов в аудитории.

Глава 4
Валафамида

Дома непривычно пусто. Обычно мы стараемся кого-нибудь из членов семьи на всякий случай всегда оставлять в гнезде, но в этот раз Инесса всех нас проводила в художественную школу и сама тоже куда-то убежала. Ближе к полднику в замочной скважине двери нашей детской раздаётся лязганье ключа, и в прихожей появляется тётушка, отряхивая чёрную юбку и блузку от налипшей на неё белой шерсти.

– А, вы уже вернулись? – едва заметив нас, сидящих в комнате Анфисы, спрашивает Инесса, вешая свой медный ключ на шею и убирая его под одежду.

– Ой, тётушка! – Лера бросается ей навстречу, раскинув руки в разные стороны. – Мы сейчас тебе такое расскажем!..