– Венецианец до мозга костей! – Чинта рассмеялась. – Любит покупать и продавать, в чем весьма умел. Родители мои счастливы вместе.

– Они живут в Венеции?

– Да, всю жизнь, и я там родилась и выросла. Я из последних венецианок. – Чинта усмехнулась и пыхнула сигаретой. – Basta, хватит обо мне. Давайте о вас. Что привело вас на Средний Запад?

– Желание получить образование и ученую степень.

– Так вы, значит, ученый? И приехали сюда только ради учебы?

Не знаю, что на меня нашло, ибо я редко распространялся об обстоятельствах своего отъезда из Калькутты, но Чинта была так открыта со мной, и потому я, сам того не ожидая, выпалил:

– Нет, не только.

– Была и другая причина?

Я кивнул. Казалось, черные глаза ее смотрели мне прямо в душу.

– Женщина?

– Да.

– Пустились на ее поиски? Или бежали от нее?

– Ни то ни другое. Она внезапно умерла, и мне пришлось уехать. – Я глубоко вздохнул. – Это долгая история.

Чинта слегка сощурилась, но не стала ничего выпытывать.

– А где вы росли?

– В Калькутте, в Индии.

– Кальку-у-утта? – протянула она в своей неподражаемой манере. – Это ведь там Индийская национальная библиотека, верно?

Оказалось, что в конце своего академического отпуска Чинта собиралась возвращаться домой через Азию и неделю посидеть в Индийской национальной библиотеке. Зачем? А затем, что ее нынешнее исследование было посвящено роли Венеции в средневековой торговле пряностями.

Я знать не знал, что у Венеции была какая-то роль в той торговле. Но Чинта заверила, что дело обстояло именно так.

– Пряности занимали значительную долю в экономике города. Столетиями Венеция владела монополией на торговлю специями в Европе. – Чинта запрокинула голову и выпустила колечко дыма. – Огромные доходы ее вызывали всеобщую зависть, и португальцы вкупе с испанцами затеяли поиск иных источников, дабы разрушить венецианскую монополию.

Не знаю, что меня пленило больше – сам рассказ в столь непринужденной манере или невероятная оригинальность ситуации: человек собрался в Индию ради изучения истории Венеции! Учитывая социальный статус Чинты, я полагал, что путешествие ее будет обеспечено всем возможным комфортом, а все бытовые вопросы уже улажены. И никак не ожидал, что у меня, всего лишь младшего библиотекаря, знаменитость спросит совета, где ей лучше поселиться. Но она спросила, и я, поразмыслив, ответил:

– Я думаю, вы можете остановиться в “Гранд-отеле”.

– Он и впрямь “гранд”?

– Бесспорно, это самый шикарный отель в Калькутте, – сказал я, ибо в ту пору так оно и было.

– Тогда это не для меня. – Чинта покачала головой. – Хотелось бы этакое тихое местечко, скромное, но чистое, какое в самый раз для серьезного ученого. – Она вновь выдула дымное кольцо и рукой его отогнала. Потом, не глядя на меня, тихо сказала: – Знаете, мне желательно сохранить инкогнито, если вы в курсе, о чем речь. Я хочу спокойно поработать и осмотреть город, понимаете? Совсем ни к чему, чтобы публика и тем более газетчики знали о моем приезде.

За те две недели это был единственный раз, когда Чинта обмолвилась о своей утрате и последующем шквале праздного любопытства.

– Да, конечно, я понимаю, – сказал я. – Есть именно такое место – тихий и чистый гостевой дом неподалеку от моей квартиры. Зиму я проведу в Калькутте и, если угодно, с радостью стану вашим экскурсоводом.

Чинта одарила меня своей знаменитой улыбкой, от которой сбоило сердце.

– Да, я была бы вам признательна… Grazie!

На второй день ее пребывания в Калькутте мы прогулялись по Майдану. В то время на огромном пространстве парка частенько возводили свои шатры всякие бродячие труппы. Помнится, в тот день один шатер пользовался особой популярностью, со всех сторон к нему стекались зрители.

Перед входом красовалась большая (и, на мой взгляд, ужасная) афиша, где была изображена обвитая змеями женщина. Плакат, конечно, зацепил взгляд Чинты, попросившей объяснить его смысл. Я сказал, что здесь дают представление, основанное на известной легенде о повелительнице змей. Я намеренно говорил вяло, без воодушевления, надеясь, что этим объяснением гостья и удовольствуется, однако слова мои только разожгли ее любопытство.

– Posso? – Чинта показала на вход. – Можно взглянуть?

У меня упало сердце. Я не люблю джатру, это многочасовое представление, в котором нелепо костюмированные персонажи пищат фальцетом. Хуже всего, что в подобных “спектаклях” классический текст упрощался до незамысловатой байки.

Но объяснять это было долго, и я шагнул ко входу в шатер, не преминув отпустить саркастическую реплику:

– Сейчас перед тобой предстанет Индия, какую ты ожидала увидеть.

Чинта взглянула удивленно.

– Почему ты так говоришь?

– Ну как же, экзотика. Тем более что многие иностранцы считают Индию страной заклинателей змей.

– А что, все эти зрители тоже иностранцы? – Вскинув бровь, Чинта оглядела заполненные скамьи. – И для них это экзотика?

Я пожал плечами:

– Да нет, обычные люди, желающие убить время.

– Похоже, и у меня есть чуточка времени, которое надо убить, – улыбнулась Чинта. – Ты не против, если я немного посмотрю представление?

– Ничуть. А ты, я надеюсь, не против, если я тебя покину и немного прогуляюсь? Я вернусь, скажем, через пятнадцать минут.

– Да, прекрасно.

Когда я вернулся к шатру, Чинта уже ждала меня у входа.

– Ну как, понравилось? – спросил я.

– Очень! – Она энергично кивнула. – Разумеется, я ни слова не поняла, но мне было интересно наблюдать за публикой. Я никогда не видела столь завороженных зрителей. Они были точно stregato, околдованы.

– Не сомневаюсь. Такой народ поверит чему угодно, верно?

– Тебе вправду не нравится эта история? – удивилась Чинта. – Ты считаешь ее слишком вульгарной и заурядной?

Слова эти ожгли, точно крапива.

– Видимо, ты неверно поняла меня, – возразил я. – Я вырос на этой легенде. Вообще-то она была темой моей научной работы, я даже опубликовал статью об эпической поэме, основе сего представления.

Вдруг мне пришло в голову, что для моей карьеры было бы весьма полезно, если бы великая Джачинта Скьявон прочла мой опус (а еще лучше, дала о нем отзыв).

– Если хочешь, я покажу тебе статью, – сказал я. – Она небольшая, десяток страниц.

– Конечно, покажи. Я с большим удовольствием ее прочту.

Горячность, с какой я ухватился за сию возможность, сейчас, наверное, покажется странной, но в свое оправдание скажу следующее: я почувствовал, что несколько пал в глазах Чинты, представ самодовольным европеизированным снобом, и возжелал себя обелить. Уже наутро я отправился в гостевой дом Миссии Рамакришны, где квартировала Чинта, и оставил для нее экземпляр своей статьи “Заметки о датировке бенгальского народного эпоса”.

Мы условились вечером поужинать в ресторане, что был в двадцати минутах ходьбы от гостевого дома. Чинта уже ждала меня, когда я за ней зашел, и, шагая по тихому Южному проспекту, сказала:

– Я прочла статью, закончила прямо перед твоим приходом.

– И что скажешь?

– Браво! Очень интересно. Ты, безусловно, прав насчет картофеля.

Насмешливая нотка в ее тоне подсказала, что будет продолжение. Я ждал.

– Мне понравился твой слог. Возникает образ археолога, исследующего глиняный черепок. Язык твой хорош и точен.

– Спасибо, – сказал я. – Твоя похвала дорогого стоит.

Мы проходили под фонарем, и Чинта озадаченно покосилась на меня.

– Так что, для тебя эта поэма сродни безжизненному обломку, который интересен лишь тем, что может быть датирован по своему углеродному составу?

– Наверное, так. Я же, в конце концов, не литературный критик.

– Знаешь, те зрители на вчерашнем представлении, они ведь тоже не критики. Но как они слушали! Судя по их лицам, для них легенда не мертва.

– В смысле?

– Видел бы ты, как они были поглощены действом! Почти все до единого! В Европе сейчас такого не увидишь. Если б кто-нибудь надумал инсценировать “Неистового Роланда”, на спектакль пришли бы несколько ученых критиков и профессоров. Но вот такую публику – простых людей, юных и старых, мужчин и женщин – постановка не привлекла бы. Подобную толпу соберет лишь кальчо, футбол. Но и там ты не увидишь столько женщин. Нет, для вчерашних зрителей поэма жива! Она о том, что происходит здесь и сейчас. Для них она реальнее жизни.

– А чего ты хочешь? – парировал я. – Эти, как ты выражаешься, простые люди невежественны. Кажется, Маркс сказал, что крестьяне подобны мешку с картошкой. Ничего удивительного, что в их жизни полно всяких богов, богинь и демонов.

Чинта опять глянула искоса.

– Ты в самом деле не любишь простой народ?

Обвинение в снобизме заставило меня ощетиниться.

– Ты глубоко заблуждаешься! Я придерживаюсь левых взглядов. В студенческие годы я общался с маоистами и всегда был солидарен с рабочими и крестьянами.

– Ну да, certo! – Чинта подавила смешок. – В Италии у меня много знакомых маоистов и их попутчиков, которые усиленно пекутся о желудке простого люда, но не о том, что у него в голове.

– Которая набита черт знает чем. Я горжусь тем, что я разумный, светский человек научного склада ума. Извини, если это не соответствует стереотипам об индусах, но я не религиозен, не верю в сверхъестественное и ни в коем разе не примкну к целому сонму суеверных мумбо-юмбо.

Чинта помолчала, затем негромко спросила:

– Если все так, почему ты используешь религиозные слова?

– Это какие же?

– Например, “суеверный” и “сверхъестественный”. – Чинта изобразила пальцами кавычки. – Разве ты не знаешь, что они пущены в обиход Святой инквизицией? Задачей инквизитора было выкорчевать “суеверие”, заменив его истинной верой. Именно он решал, что “естественно”, а что “сверхъестественно”. Когда ты говоришь о своем неверии в “сверхъестественное”, возникает противоречие, поскольку это означает, что ты не веришь и в “естественное”. Одно без другого не существует.

– Да ладно тебе, это же просто понятия, – сказал я досадливо.

– Да, ты прав. Однако мир состоит из понятий, а эти два восходят к семнадцатому веку, хоть ты и мнишь себя таким современным.

Она попала в мою болевую точку, и ответил я грубовато:

– По-твоему, индусам не дано быть современными и разумными? Все они верят в богинь, ведьм и демонов, так, что ли?

– О мадонна! – Чинта внезапно остановилась и всплеснула руками. – Ты думаешь, в других местах люди в них не верят? Сильно ошибаешься! В Италии и Франции до сих пор полно тех, для кого колдовство и одержимость бесами самые обычные вещи.

– Не может быть! – не сдержавшись, выкрикнул я, ибо это противоречило моему представлению о Европе как кладезе здравого смысла. – Я не верю!

– Но это так. Ты, возможно, слышал о тарантизме?

– Нет, что это?

– Термин происходит от слова tarantola, названия ядовитого паука, обитающего на юге Италии. Тамошние жители верят, что с его укусом в человека вселяются бесы. Изгоняют их музыкой и особым танцем, известным как тарантелла.

– Но это же просто старинная музыкальная форма, появившаяся, кажется, в семнадцатом веке. Наверняка подобные предрассудки давно отмерли.

– А вот и нет. Тарантизм существует. Не так уж давно человек, которого я знала, опубликовал блестящее исследование по этому вопросу. Ты слышал об Эрнесто де Мартино?

– Нет, имя это ничего не говорит.