После ужина небо совсем заволокло тучами, стало темно. В воздухе чувствовался запах грозы. Я сидела у окна и смотрела на небо, гадая, пойдет ли дождь и насколько сильным он будет. Бабушка сидела рядом и вязала мне кофту на зиму. Внезапно я увидела в темном небе яркую вспышку молнии, отпечатавшуюся на облаках. Затем прогремел гром. Я давно не слышала такого сильного грома. Он даже оглушил меня на несколько секунд. Я была уверена, что стекла нашего домика не выдержат такого ужасающего звука.

И тут все повторилось. Молния, прорезающая тьму, а потом грохот раскатов совсем близко. Капли, сначала одиночные и крупные, а затем целый водопад, обрушились на наш дом. А шум все повторялся.

– Дыня! – закричала я вслух и кинулась к входной двери.

Я скинула свои тапочки и пыталась найти взглядом резиновые сапоги, но нигде не могла их обнаружить. Зато увидела на крючке свой розовый дождевик. Схватив его, я босая выбежала на улицу. Я бежала к сторожке, не думая ни о чем, кроме Дыни. Ей, должно быть, было так страшно! Когда я добежала до сторожки, я услышала, как она скулит внутри.

– Дыня! Дыня, я здесь, – пытаясь выломать выскальзывающий из рук навесной замок, кричала я. – Не бойся!

– Отойди, я открою, – прокричал Денис над моим ухом, пытаясь перекричать шум дождя.

Я сделала шаг назад и чуть не упала в грязь. Денис поймал меня за руку и удержал. А потом он открыл дверь, и мы забежали внутрь. Денис достал из угла фонарик, который на всякий случай принес сюда еще давным-давно, и включил его.

Дыня испуганная, но все же счастливая, виляла поджатым хвостом и терлась о нас, щекотно обнюхивая и слизывая с нас капли дождя. Мы с Денисом посмотрели друг на друга. У него не было дождевика, так что он стоял, насквозь промокший, зато были галоши, а у меня не было обуви, зато был дождевик. Осмотрев друг друга, мы засмеялись.

– Где ты был сегодня утром? – отсмеявшись, сказала я. – Я приходила сюда. Хотела сказать тебе кое-что важное.

– Знаю, что приходила. Я… Не хотел я с тобой встречаться. Ждал, пока ты уйдешь.

– Фу, как некрасиво. А я тебе ТАКОЕ хотела сказать.

– Ну, говори сейчас.

– Я попросила у бабушки, а она поговорила с родителями…

– Ну, и что они сказали? – нетерпеливо спросил Денис, переступая с ноги на ногу своими большими черными галошами.

– Что я могу остаться еще на месяц!

– Всего лишь месяц…

В голосе Дениса слышалось разочарование, луч фонаря упал вниз и освещал теперь только небольшой кружок сторожки пола. За стенами все еще бушевала непогода, Дыня сидела между нами и смотрела поочередно на каждого. Хвост ее усиленно мел пол, поднимая пыль в воздух.

– Вот вы где! – открывая дверь сторожки, сказала бабушка. – Что вы здесь…

Бабушка не договорила, обводя сердитым взглядом внутренность сторожки, собаку и мои босые грязные ноги. И тут я поняла, что дома меня ждет серьезный разговор. Но Дениса он тоже ждал, судя по нахмуренным бровям мужчины, стоящего рядом с бабушкой.

– Живо домой! – скомандовала бабушка.

– Ба, мы не можем бросить Дыню здесь! Ей же страшно…

– Еще как можете! Что с ней случится?

– Много чего с ней может случиться! – резко выступив вперед и закрывая собой Дыню, как в первую нашу встречу, сказал Денис. – Ее эти мальчишки опять могут обидеть! Или она может испугаться, и сама в лес убежать, а она там заблудится! Мы не можем ее оставить так! Деда…

Седой мужчина горько вздохнул и опустил плечи, смиряясь со своей судьбой.

– Ладно, – мягко сказал он. – Возьмем ее домой. Но ты расскажешь мне всю эту историю от начала и до конца.

– НАМ расскажешь! – грозно поправила его моя бабушка.

– Ну, нам так нам. Пойдемте тогда ко мне. У меня там чай есть.

– И что же? Чай один прихлебывать? Чаем сыт не будешь. Нет уж, – возмущалась моя бабушка. – Лучше уж пойдемте к нам, у нас хоть пирожки с ватрушками есть. И чай найдем.

Дедушка Дениса только развел руками. Ему больше ничего не оставалось, так как спорить с моей бабушкой было бессмысленно, и все в деревне знали это. Он только отвел Дыню к себе домой, привязал ее веревкой к крюку пустой будки, налил воды и дал кусок мяса, взял по указу моей хозяйственной бабули сухую одежду для Дениса, а потом пришел к нам.

Мы сели, выпили чай, съели пирожки и отогрелись. Бабушка заставила Дениса снять всю одежду и надеть сухое, мне же пришлось мыть ноги. Мы с Денисом рассказали каждый свою часть истории, которая сложилась в один большой летний пазл.

Бабушка и дедушка Дениса все выслушали, а потом отправили нас играться, а сами остались сидеть за столом на кухне и разговаривать. На самом деле, разговаривали они недолго. Но, насколько я поняла по спокойному выражению лица бабушки и ее улыбки, они договорились обо всем, о чем хотели договориться.

– Ну, месяц – тоже хорошо, – сказал мне, уходя, Денис. – Я очень рад, что ты останешься со мной еще. До завтра?

– До завтра.

– Приходи тогда сразу к моей калитке, раз Дыня теперь у меня живет.

Я кивнула и помахала ему на прощание рукой. Когда они ушли, я крепко обняла бабушку.

– И что с тобой делать, лиса? – спросила бабушка.

– Спасибо тебе за все, бабуля. Он хороший. И Дыня тоже хорошая. И это лето у тебя… Оно самое лучшее!

– Беги ложись спать. Завтра встанешь пораньше и поможешь мне приготовить завтрак. Договорились?

– Конечно!

Я поцеловала ее в щеку и побежала к себе. Закрыв глаза, я тут же уснула. И спала крепким сном всю ночь, набираясь сил, которые потребуются мне завтра для встречи нового месяца лета и нового захватывающего приключения.

Екатерина Петровская. «Алина»

Всем известно, что люди часто вытесняют болезненные воспоминания, но, как ни странно, я помню тот день до мельчайших деталей. В то далекое июньское утро я, пятилетний и беззаботный, проснулся в своей комнате от яркого света, настойчиво прорывавшегося сквозь занавешенное окно. Солнечный луч шарил по моей кровати, отчего по одеялу разбегались неуловимые крошечные зайчики. Я пытался накрыть их ладонью, казалось, что они были теплыми на ощупь. Мне было легко и спокойно, как может быть только, когда тебе пять лет. Потом в комнату вошла мама в своем летнем платье в мелкий цветочек и синем переднике. В руке ее было ведро, увенчанное плотной шапкой белой мыльной пены, и щетка для мытья окон. Мама раздвинула шторы, и нахальное летнее солнце ворвалось в мою комнату. Я зажмурился, а мама, подхватив из ведра кусок пены, подула на него, и он приземлился прямо на кончик моего носа. Мы вместе смеялись, радуясь только нам понятной новизне наступающего дня, а потом мама крепко обняла меня. Я и сейчас могу вспомнить запах ее духов и прикосновение ее рук.

Мама включила телевизор, и теперь комната наполнилась звуками, затем она забралась на подоконник и ловкими привычными движениями принялась мыть окна. Я завороженно смотрел, как умело она орудует скребком, удаляя мыльные подтеки с радужной поверхности стекла, от чего оно становится идеально прозрачными. Легкий ветерок колыхал занавески, и они надувались как парус. Я представлял себе, что мама капитан пиратского корабля и что мы с ней бороздим просторы океана в поисках острова сокровищ. Сейчас мама крикнет «Отдать швартовы!», спустится с капитанского мостика, мы бросим якорь и вместе пойдем завтракать.

Солнце неожиданно скрылось за облаком, и я, отвлекшись, погрузился в пучину мелодий, доносившихся с экрана, а когда вынырнул на поверхность и посмотрел на окно, мамы уже не было. Ветер все так же играл в занавесках, а по стеклу медленно спускались остатки пены. Я чувствовал, как вязкая и тягучая пустота обволакивает мое тело. Помню, что на экране смеялись, и я уставился в телевизор, не в силах оторваться, хватаясь за него, как за спасательный круг. Непонятная дремотная пелена окутала меня, и я отдался ей полностью.

Фактически в ней я просуществовал до моих тринадцати лет. Конечно, мои папа и бабушка старались сделать все возможное, чтобы я не ощущал горечи потери, но чем чаще они говорили мне, что в случившемся нет моей вины, тем больше я чувствовал себя виноватым, и чем больше они меня опекали, тем более уязвимым я себя ощущал.

Наверное, я и до этого был странным ребенком, слишком домашним, малообщительным и самодостаточным, но все эти качества нисколько не мешали мне находиться в гармонии с собой и с окружающим миром. А после смерти мамы бабушка с папой решили меня социализировать. Я был отдан в детский сад в чуткие руки профессионала с трудно произносимым именем Альфья Рамильевна. Я так и не смог его выговорить, и поэтому сразу же был записан в трудные дети с отставанием в развитии, к тому же я до школы мочился в постель, и это только усугубляло мое и без того безрадостное положение.

Я питал тайные надежды, что с переходом в первый класс что-то изменится, по крайней мере, не будет ежедневных пыток тихим часом и детсадовской едой. И поначалу действительно все было гораздо лучше. Оказалось, что я не такой уж идиот, легко справляюсь с чтением и худо-бедно с математикой. Но к концу третьего класса моя репутация была подмочена одним неприятным инцидентом. Произошло это в раздевалке на уроке физкультуры, когда мои наблюдательные одноклассники заметили, что я до сих пор ношу колготки. Оказывается, это было в высшей степени неприлично для мальчика моего возраста, о чем, конечно, не догадывалась моя бабушка, а я попросту не задумывался. Согласно школьному этикету, под брюки надо было надевать тренировочные штаны в случае сильных морозов или вовсе ничего.

В общем, в школе мало что изменилось, разве что с экрана телевизора я переключился на книги. Моя жизнь протекала во вселенной Нарнии или Средиземья. Я плотно огородился от внешнего мира за стеной вымышленных миров. Наружу я выходил только, чтобы принять пищу, справить естественные потребности или ответить урок.

Все изменилось, когда мне исполнилось тринадцать и на день рождения папа подарил мне настоящий астрономический бинокль со штативом. По замыслу он должен был отвлечь меня от одиночества и сблизить с отцом. Предполагалось, что летом на даче мы вместе будем любоваться звездами. Пару раз мы с папой действительно смотрели на звезды, но почему-то нам все время что-то мешало, то дождь, то облачность, то папа засыпал раньше, чем появлялись звезды, потому что очень уставал на работе. Но вскоре я нашел биноклю новое применение.

В течение всего лета я, как заправский шпион, нес свою ежедневную вахту, наблюдая за соседями. Это занятие действительно заняло меня, а вместе с тем появилось ощущение, что я делаю что-то не совсем законное. Нельзя сказать, чтоб это сильно расстраивало, даже наоборот, меня будоражила мысль, что я знаю больше, чем дозволено. Оказалось, что наши соседи не совсем те, за кого себя выдавали. Так дядя Миша раз в неделю под покровом ночи аккуратно сливал сточные воды на грядки тети Клавы. А утром как ни в чем не бывало выходил на крыльцо в бессменных трениках и майке-алкоголичке и раскатистым баритоном приветствовал соседку. «Доброе утро, Клавдия, какие нынче погоды стоят, урожай будет отменный». Кстати, теперь я предусмотрительно отказывался от предложения тети Клавы поесть клубнику прямо с грядки или сорвать себе огурчик.

Соседи из дома напротив приезжали поздно вечером в пятницу, они под громкую музыку вкатывались в автоматические ворота дачи на новеньком BMW, выгружали кучу сумок с продуктами и алкоголем, а потом по-тихому, самозабвенно тырили дрова для камина у председателя нашего СНТ.

Школьная учительница Ольга Александровна почему-то любила загорать именно тогда, когда к ней приходил косить траву Федя. На самом деле его звали Федул, он выполнял в поселке любую работу от сбора листьев до укладки плитки, то есть был человеком разносторонним. Федя косил траву, постепенно кругами подбираясь к тому месту, где Ольга Александровна принимала солнечные ванны. Тогда Ольга Александровна поднималась, складывала полотенце и говорила: «Федор, вы, должно быть, устали, не хотите ли холодного компота? Только сегодня сварила». И Федя послушно шел за ней в дом. Слов я, конечно, слышать не мог, но мне почему-то казалось, что Ольга Александровна непременно предлагала Феде компот.