Тем августом Алина открывала для меня все новые горизонты простых человеческих радостей. Рядом с нашими дачами протекала речка Воря. Моя семья не находила прелести в купании в холодной воде, и за всю свою жизнь я был на Воре всего пару раз. Мне даже не надо было запрещать купаться, как многим детям, потому что я б ни за что туда сам не полез. Я, но только не Алина. Как только выдавался жаркий день и мы выходили за калитку, ее бабушка тут же предупреждала: «Только недолго и не на речку».

– Ага, – всегда отвечала Алина. И мы садились на велосипеды и прямиком ехали туда. Алина всегда смело заходила в воду, я ж долго мялся на берегу, мое тело покрывалось мурашками, а губы синели, мелкими шажками я медленно продвигался вперед, стараясь не замочить сначала колени, потом бедра, потом трусы.

– Если трусы мокрые, то считай уже окунулся, – говорила Алина и тут же окатывала меня водой с ног до головы. Я верещал и отчаянно колошматил руками по поверхности. Алина смеялась, и, несмотря на холод, мне тоже было радостно. Мы брызгались, топили друг друга, потом обессиленные выходили и падали на берег. В один из таких дней я признался Алине, что не умею плавать. Она очень удивилась, что я не предупредил раньше, особенно учитывая наши игры с потоплением.

– Я тебя научу, это просто.

И действительно, то, что не удавалось тренерам, а надо сказать, мой папа честно пытался научить меня плавать, и я даже проходил пару месяцев в бассейн, удалось Алине. Мы заходили по пояс в реку, она вытягивала под водой руки, и я ложился на них животом и по-лягушачьи разводил руки и ноги. Тогда меня уже не пугала ледяная вода, казалось, я могу так лежать часами. Но по-настоящему плавать я научился при других обстоятельствах.

Мы, как обычно, лежали на берегу и грелись на солнце, я смотрел на ребят, прыгающих неподалеку с тарзанки.

– Пошли, – неожиданно Алина встала и быстрым шагом двинулась к ним, я на секунду замялся, потом потрусил следом.

Все мальчишки почтительно расступились. Она взяла тарзанку двумя руками, отошла подальше, разбежалась и полетела, очень красиво, как гимнастка в цирке, ровно на середине речки она отпустила веревку и мягко вошла в воду. Дальше каждый старался продемонстрировать ей, на что способен, один за другим они прыгали, крутились и ныряли. Я смотрел на крепкие загорелые тела, осознавая всю непростительную худобу и бледность своего тела, пока один из мальчишек не сказал:

– А ты чего, – и сунул мне веревку.

Это был великодушный дружеский жест с его стороны, но внутри у меня все сжалось. Дело в том, что я ужасно, просто панически боялся высоты. Этот страх, конечно, был связан с мамой. Мне было страшно подумать, как это потерять под ногами опору, почувствовать пустоту и стремительно падать вниз, будучи не в силах ничего изменить. Как это, когда не за что ухватиться? Как это, понимать, что это конец? Я всячески отгонял эти мысли, от них становилось трудно дышать, словно тебе на грудь положили свинцовые гири.

Весной, когда бабушка открывала балкон, мне было сложно сделать первый шаг и выйти наружу. Мне казалась, что пол наклоняется и меня, как магнитом, тянет к перилам. Я прямо чувствовал, как в бездну летят сначала мои тапочки, а потом каким-то чудом в зазор между полом и оградой просачиваются мои ноги, и я пытаюсь ухватиться за порог, но все равно скольжу вниз. Тогда я садился на пол и задом выползал обратно на кухню.

Но теперь, склонив голову набок, на меня внимательно смотрела Алина. Я не мог ни прыгнуть, ни остаться на берегу. На ватных ногах я попятился назад и застыл на месте, пытаясь хоть как-то восстановить дыхание. Ноги мои дрожали, и несмотря на жару, я весь покрылся мурашками. Я стоял так пару минут и понимал, что если сейчас не прыгну, то с позором буду изгнан из с таким трудом завоеванного мной рая. Я глубоко вздохнул и побежал, потом зажмурил глаза и взмыл вверх. На это мгновение мне стало все равно, что подумают мальчишки и даже Алина. Мое тело не было чужим и тощим – я, это был я, и я летел. Я открыл глаза и почувствовал, как ветер ласкает мою кожу, а еще невероятную, почти безумную радость. Я был единым целым и с ветром, и с деревьями, и с рекой, и с детьми, стоящими на пригорке. Весь мир принадлежал мне. Мне хотелось, чтобы полет продолжался вечно, но все же я разжал руки. Ледяная река потянула меня вниз, а потом отпустила. Вынырнув на поверхность, я принялся колошматить руками по воде, а потом неожиданно для себя поплыл к берегу.

Когда мы возвращались домой, я был очень горд собой и, чтобы придать еще больше значимости этому событию, заметил:

– А я ведь мог утонуть.

– Не мог, конечно, – ответила Алина. – Я же тебя учила.

И с этим было не поспорить.

Алина научила меня не только плавать, но и жечь костры в лесу и жарить на них хлеб и сосиски, строить шалаши, лазить по деревьям, а еще ни при каких обстоятельствах не отчаиваться и не расстраиваться по пустякам. Мои папа и бабушка были рады этой дружбе, особенно поначалу, но потом я стал замечать, что бабушкино отношение к Алине изменилось. Наверное, потому, что она постепенно теряла удобного во всех отношениях мальчика, а с новым еще не знала, как себя вести. А еще она за меня боялась. Алина была слишком отважная, слишком бесшабашная, слишком не признавала авторитетов.

Однажды мы гуляли по железнодорожной насыпи, и ей пришла идея подкладывать под поезд гвозди и монетки. Занятие мало интеллектуальное, но оно захватило нас на целую неделю. В итоге у нас образовалось множество предметов, расплющенных и отполированных поездами. Мы очень гордились нашей коллекцией. Но постепенно мы усложняли задачу, теперь важно было не просто подложить предмет, но сделать это прямо перед идущим поездом. Конечно, я всегда убегал раньше, но Алине удавалось проскочить прямо перед мчащимся на нее составом. Мое сердце всегда замирало, и я молился, чтоб эта игра поскорее ей наскучила. Как-то раз, когда была моя очередь подкладывать болт, я выждал удачного момента, как всегда, поезд далеко, но уже виден и приближается, я рванул с места, но зацепившись ногой за рельс, упал животом на параллельный. Удар был сильный, прямо по ребрам. Я не мог ни вздохнуть, ни пошевелиться. Драгоценные минуты были потеряны. Я слышал, как Алина кричит «Вставай!», но не мог ничего сделать. Поезд стремительно приближался, тогда Алина подскочила и каким-то чудом одним рывком вытянула меня на обочину. Мы сидели обнявшись, а в нескольких сантиметрах от нас неслась на всех парах электричка. Волосы наши развевал ветер, а шум был такой, что мы закрыли уши руками.

Потом, когда мы уже немного отошли от происшедшего, Алина спросила:

– Ты сильно испугался?

– Нет, – соврал я.

Она, как всегда, посмотрела на меня прямо и серьезно и сказала:

– А я очень.

Больше мы так не делали, чему я был несказанно рад. Но я еще долго вспоминал, что Алина за меня испугалась, и значит, я был ей небезразличен.

Наша дружба крепла, несмотря на то что осенью мы расстались и в течение учебного года почти не общались. Зато следующим летом были практически неразлучны. Иногда я удивлялся, почему из всех мальчишек, которые вечно крутились рядом, она выбрала именно меня. Мы были очень разные. Но этот новый для меня мир людей, живущих по-другому, неизменно меня притягивал. Я все так же сторонился ее отца и не понимал, как такая милая и красивая женщина, как Алинина мама, живет с таким человеком. Особенно когда по субботам в ночи он пьяным голосом орал под караоке про белого лебедя на пруду. От этого завывания у меня бежали по спине мурашки. Алина редко говорила о родителях, но как-то сказала, что я нравлюсь ее маме, и теперь при встрече я старался улыбаться еще шире и быть как можно любезнее.

Рядом с нашими дачами, за небольшим леском находилось клубничное поле, иногда бабушка покупала там клубнику, но мне и в голову не приходило, что эту клубнику можно собирать, попросту воровать. А вот Алина, а что еще странней ее бабушка, не находили в этом ничего зазорного. Алине выдавалось пластиковое ведро, и ее отправляли, как они говорили, «на дело».

– Пойдешь «на дело», – сказала она как-то утром. Звучало заманчиво, и я пошел. И ходил так еще несколько раз. Мы собирали клубнику с крайних грядок, прячась от сторожей, а Алинина бабушка варила из нее джем и пекла пироги, и мы вместе пили чай на улице.

– А вам что, клубника не нужна? – спросила как-то Алина. Может, ей стало неудобно, что я ничего не брал себе. Я представил, как прихожу к бабушке с ведром ворованной клубники и как она спрашивает: «Откуда это у тебя, Данечка?», а потом держится за сердце и пьет корвалол.

– Нет, вроде не нужна, – ответил я. Алина кивнула, как будто и ожидала такого ответа, и мы продолжили сбор.

А еще, как я уже потом понял, в отличие от меня, Алина очень хорошо разбиралась в людях. Однажды вечером мы возвращались от нашего шалаша, тайного укрытия в лесу, становилось прохладно, и собирался дождь. Мы шли через деревню, когда услышали, как кто-то скулит. Мы подошли к забору и увидели крошечного щенка на огромной металлической цепи. Он был еще совсем кутенок с голубыми детскими глазами. Рядом валялась пустая перевернутая миска, щенок весь дрожал и пытался выбраться.

– Кто ж так с тобой? – сказала Алина, потом отодвинула доску ветхого забора и влезла внутрь.

– Ты что? – ужаснулся я. – Он же чужой. Так нельзя.

– А так разве можно? – резонно возразила Алина. Она развязала веревку и вылезла обратно.

– Бежим, – сказала она, и мы побежали. Остановились мы только у наших домов, все это время Алина прижимала щенка к себе. У самой калитки она протянула его мне.

– На, возьми, мне все равно не разрешат его оставить. – И, не оборачиваясь, быстрым шагом пошла к себе.

Я стоял растерянный со щенком на руках, не зная, что делать. Много раз я просил у папы с бабушкой собаку, и всегда они находили аргументы против, но никогда мне не приходило на ум, что можно просто вот так прийти и принести щенка. Алина, как всегда, оказалась права. Ее отец просто бы вышвырнул бедолагу в окно, вот и весь разговор, но мои родные так поступить не могли, и Плут прожил у нас долгих счастливых тринадцать лет.

Конечно, не всегда все было гладко, часто я ревновал, злился, не понимал ее, обижался, но все же был очень счастлив. Как-то раз мы бежали по полю от деревенских мальчишек, не помню, в чем была причина, высокая трава больно хлестала по ногам, но в конце концов мы оторвались и свалились, тяжело дыша, на землю. Был жаркий июль, яркое голубое небо над головой и запах высохшей травы, мы лежали и слушали стрекот кузнечиков, иногда мимо пролетал, жужжа, толстый шмель и садился на цветок ромашки. Неожиданно Алина наклонилась ко мне и, посмотрев своим серьезным, без тени кокетства взглядом, спросила:

– А ты когда-нибудь целовался?

И пока я раздумывал, соврать или сказать правду, поцеловала меня прямо в губы, как в кино. Я чувствовал ее горячее дыхание, неуловимый яблочный запах, ее волосы приятно щекотали мне шею и как будто весь мир остановился и замер.

Наверное, тогда я понял, что та тягучая масленая дремота, в которую я был погружен до встречи с Алиной, хоть и пыталась оградить меня от самого себя, но на самом деле сквозь нее ускользали счастливейшие моменты жизни. И еще, что счастье – это не спокойная и предсказуемая определенность, и оно не может быть постоянным, как бы нам этого ни хотелось. Оно состоит из маленьких кусочков радости, которые дарит нам жизнь, и каждый из нас шьет из них свое лоскутное одеяло, уникальное и неповторимое.

А потом неожиданно Алина уехала учиться в Испанию, где у ее отца был бизнес. Он, как всегда, ни с кем не советовался. Просто в один прекрасный день их дача опустела. Я получил только короткую эсэмэску: «Пока, мы уезжаем». Больше мы с ней не виделись. Мы переписывались какое-то время. Но она всегда была не мастер писать, и вскоре все общение сошло на нет. Я, вопреки протестам моих родных, которые хотели меня видеть физиком, поступил на филологический. И Алина была права, я пишу. Пусть пока не очень успешно, но когда-нибудь я обязательно создам что-нибудь стоящее и посвящу свой роман Алине и моей маме.