Я сделал шаг к ней поближе.

– Что там? – прошептал я ей на ухо, мимоходом коснувшись плеча. Я ничего подозрительного не слышал. Пичужки беспечно щебечут, в траве стрекочут кузнечики.

Она снова стрельнула в меня веселым взглядом, потом сжала ладонью мой локоть. Молчи, мол.

Приложила руку к губам и издала пронзительный птичий крик. Потом ее губы зашевелились, будто она считала до пяти. Повторила трель. Снова пауза. И еще раз.

Появился он не то чтобы внезапно. Наверное, кто другой бы не заметил, но у меня взгляд тренированный, так что перемещение кучи веток и травы я сразу засек.

– Наташка! Живая! – дозорный стащил с головы шапку, утыканную пожухшими уже ветками и порывисто обнял девушку. – А Степка сказал, что тебя того… Повязали… А это кто еще такой пятнистый? Ненашенское лицо какое-то…

– Это Саша, он меня у фрицев отбил, – Наташа торопливо освободилась от его объятий и глянула на меня. Сначала на камуфляж, потом на ботинки. На ботинках взгляд ее задержался надолго… – Степка вернулся, значит? Девчонок привел?

– А мы сегодня свиньей разжились, так что ужин будет барский! – гордо заявил дозорный. – А может этому Саше все-таки глаза-то завязать? Иваныч ругаться будет…

– Он троих фрицев убил! – огрызнулась Наташа и посмотрела на меня как будто виновато.

– А ежели он для отвода глаз только? – дозорный подозрительно прищурился и осмотрел меня с ног до головы. А я его, соответственно. Пожилой уже дядька, под полтос ему, пожалуй. Впалые щеки покрыты пегой щетиной, пальцы на правой руке желтые, курит много, видать. Махорку или беломор какой-нибудь. Такого типуса легче всего представить где-нибудь на завалинке возле сельпо в райцентре. Но винтовку держит уверенно. И взгляд цепкий, а не мутный, как у какого-нибудь деревенского синюгана.

– Ежели он расположение наше потом фрицам сдаст, а? – напирал он.

– Да что ты такое говоришь вообще?! – Наташа нахмурилась. На меня она больше не смотрела, на щеках заиграл румянец. Или злится, или стыдно ей за недоверие этого хмыря.

– Больно ты доверчивая, Наташка! – он погрозил ей пальцем и зыркнул в мою сторону.

– Зато ты такой бдительный, аж тошно! – фыркнула Наташка. – Фрицы все еще под Ольховкой стоят?

– Утром манатки собрали и уехали, – бодро отозвался мужик.

– И танк?

– И танк.

Повисло молчание. Наташа сверлила взглядом ни в чем не повинную елку, партизан-селянин сосредоточенно сопел и нежно поглаживал пальцами свою «мосинку».

– Правила есть правила, – сказал я с демонстративным добродушием. – Валяйте, завязывайте мне глаза. Не те времена нынче, чтобы первому встречному доверять!

– Вот это ты молодец, вот это дело! – партизан сразу засуетился и потащил из кармана сероватый платок. Вместе с тканью из кармана посыпалась табачная крошка и какой-то прочий мелкий мусор. «Фу…» – подумал я. Но виду не показал. Старательно корчил лицо добродушного, но не очень умного парня. Улыбался, руки в стороны разводил, ладони демонстрируя. Глазами хлопал простодушно. Приемчики примитивные, но вполне работают даже на тех, кто знает, что никакой я не пентюх с сельских выселок. Психология, мать ее ети. Даже самый бдительный хрен поневоле расслабится. Правда, по этой методичке много кто воспитывался, так что не думаю, что этот номер прокатит, когда меня начнут с пристрастием расспрашивать о том, кто я такой, откуда взялся и что это за ботинки такие нацепил, и где взял.

Тьфу ты, бл*яха, дались мне эти ботинки… Можно подумать, у меня кроме ботинок докопаться не до чего. Если до трусов разденут, то что? Врать им, что мне мама на трусах имя вышивала, чтобы в школе чужое белье не натянул в раздевалке? Что на самом деле меня Кельвин Кляйн зовут, или что там за лейбл у меня на трусах и майке?

– А звать-то тебя как, дядя? – спросил я, глядя как партизан деловито складывает мятую тряпочку удобной для завязывания глаз полосой. Чуть на заржал над его ответственным лицом, мировую проблему решает мужик, не меньше!

– Для тебя Сергей Гаврилович, – ответил он, старательно сопя. Вредная тряпочка никак не хотела нормально складываться, а еще ему боком приходилось держать винтовку, так что стоял он в позе цапли, решившей одновременно вздремнуть и почесать о дерево задницу. – До моих лет дорастешь, буду Серегой…

– А ты какого года рождения? – спросил я. Партизан нахмурил брови и посмотрел на меня исподлобья. Я радостно оскалил лицо в улыбке доктора Ливси. – Ну эт я чтобы понимать, когда до твоих лет дорасту!

– Одна тысяча девятьсот первый, – с важным видом ответил Серега, у которого наконец получилось превратить платок в нужной ширины полосу. Фиг его знает, чего он так долго с этим возился, мог бы просто мешок какой на башку мне натянуть, делов-то…

– Так это тебе целый сорокет получается? – присвистнул я с уважением. И прикусил язык, чтобы не ляпнуть, что я думал, что все пятьдесят с гаком. – Может мне присесть, дядя Сережа? Тебе тогда вязать будет удобнее…

Платок вонял махоркой и хозяйственным мылом. Но кажется в него не сморкались. Я такие платки помню, у меня бабушка всегда похожим волосы прикрывала. Белый в мелкую точку. А она как раз из этих мест была.

– Все, готово! – заявил Серега. Я его не видел, но отчетливо представил, как он встал, гордо подбоченившись. Орел-мужчина! – Теперь не подсмотрит! Веди в расположение.

– А ты? – спросила Наташа, и я почувствовал, как ее ладонь крепко сжала мои пальцы.

– А я на посту! – ответил Серега, и зашуршали ветки. Ага, шапку маскировочную снова натягивает. – Мне тут еще до ужина куковать! Свининки мне там оставьте только!

Мы двинулись. Глаза мне Серега завязал старательно, но неумело. Я спокойно мог смотреть себе под ноги, видел пятки наташиных кирзачей, траву, выпирающие из едва заметной тропы корни.

– Мы пришли… Саша, – Наташа смущенно споткнулась на моем имени и отпустила мою руку. Я стоял, опустив руки и ждал, когда она снимет с меня повязку. Так-то я и сам мог, руки же не связаны, просто мне хотелось, чтобы Наташа подошла еще ближе и прикоснулась ко мне.

Ее пальцы тронули мои щеки, я прикрыл глаза, чтобы не ослепнуть, когда она снимет повязку. Огляделся.

Я стоял в центре вытоптанной круглой поляны. Справа из-под травяной «челки» виднелся вход в землянку. Рядом с утопленной в землю дощатой дверью, прямо на сосне, доска объявлений. Бл*хя, я даже глазам своим не поверил! Натуральная такая доска объявлений! В правом верхнем углу – гордый профиль Сталина, левую половину фанерного листа занимает желтоватый газетный лист, на правой пришпилено несколько бумажек. И черно-белая фотокарточка бравого парня в тельняшке. А под ней на полоске бумаги выведено четкими чертежными буквами: «Степану Мурзину объявляется торжественная благодарность за проявленные смелость и героизм!»

А еще правее висел треугольный вымпел. Но он был скукожившийся, так что прочитать, что на нем написано, мне не удалось.

Чуть в отдалении стояли, прикрытые лапником, две телеги с прилаженными на них станковыми пулеметами. Тачанки, надо же! Чуть не прослезился от умиления, но тут же выдал себе мысленного леща. Можно ржать сколько угодно, но смертоносность этой штуки была весьма впечатляющей. Но раз тут стоят тачанки, значит и лошади у этого подразделения тоже имеются. И лагерь на самом деле сильно больше, чем кажется на первый взгляд.

Ага… Вон там за сплетенной из мелких сосенок стенкой – кухня. Дальше я заметил вход в еще одну землянку, не такой благоустроенный, как тот, рядом с которым я стоял. Двери на ней не было, просто квадратная нора в земле. Погреб-холодильник явно.

– Ты мне голову-то не морочь, нос не дорос! – донесся до меня чей-то противный сварливый голос. Такой мог принадлежать и бабке, и деду. Причем совсем необязательно это могут быть персоны почтенного возраста, некоторые и в молодости латентные бабки. И говорят точно вот так…

– Да говорю же, сначала надо картоплю закинуть, а уже потом лучок меленько покрошить. Только на картопле сначала должны поджарки появиться, а ежели лук сразу бросить, то получится размазня вареная, хрустеть не будет.

– Умный больно, я смотрю! Молча сиди, советы он мне тут будет давать…

– Так вкуснее же будет!

– Заботливый ты наш! Картошку давай чисти и не возникай! Вкуснее ему!

Видно собеседников мне не было, только слышно.

Вообще, немаленький явно лагерь. И не времянка. Нормально так окопались партизаны. По беглым прикидкам их тут не меньше пары сотен человек. Такая боевая единица не может работать стихийно. Наверняка есть связь с регулярными частями РККА. Хреново, блин. Так просто «Петрушкой» не прикинешься.

Одно дело навешать лапши мужикам с ружьями, другое дело кадровым офицерам. Наверняка командир при звании, а не председатель колхоза. Не удивлюсь, если еще и особист у них свой имеется.

По сути партизанский отряд в сорок первом – сборная солянка из крестьян, чекистов, НКВДшников, перебежчиков (батрачивших на немцев), военных, отбившихся от своих частей, партработников, оставшихся на оккупированной территории и прочих неприкаянных душ. Мне легче было притвориться каким-нибудь заблудшим козликом, дескать, деревню сожгли, и мамку потерял, вот и мыкаюсь по лесам. Возьмите в отряд. Ух, как за деревню свою бить гадов буду!

Но моя чертова одежда и «манеры» поведения с фрицами (три трупа за десять секунд), никак не вяжутся с образом деревенского Ваньки. Получается, что надо косить под армейскую разведку. Это сложнее. Вспомнить бы ее структуру. Такс… ГРУ еще не народилось, значит разведка сейчас относится к какому-нибудь управлению Генштаба Красной армии. Вроде к пятому. Или к четвертому? Эх… Историю разведки в академии лучше надо было учить в свое время.

Мои размышления прервала Наташа.

– Пойдем к командиру, – потянула она меня за рукав в сторону той землянки, возле которой торчала колоритная доска с объявлениями.

Постучала в дощатую дверь и, приоткрыв, просунула голову:

– Разрешите, товарищ капитан?

Землянка в ответ, что-то буркнула. Девушка обернулась ко мне и кивнула, мол, подожди пока, а сама юркнула в темный проем. Через пять минут из землянки вылез моложавый конопатый красноармеец в телогрейке (жара такая, как он не упрел?) и тыкнул пальцем на мою тушку, обвешанную шмайсерами, карабином и прочими трофеями, как елка новогодними игрушками:

– Дядя, оставь оружие у входа, я покараулю.

Я скинул с себя тяжелую ношу. Приятно снова ощутить легкость, но без оружия чувствовал себя будто голым.

– И пистолет тоже, – углядел «Вальтер» рыжий боец.

Пришлось отстегнуть кобуру. Свалил все в кучу у входа. Снял ранец и подсумки с патронами.

Я вошел в подобие пещеры, только стены выложены смолистым нетёсаным кругляком. Внутри помещение оказалось просторнее, чем выглядело с улицы.

Дощатый стол, лежанка, полки. Вместо табуретов – пни. Похоже на штаб и жилую комнату командира одновременно. За столом на единственной лавке сидел усатый мужик с лицом хмурого гусара. Даже усы подкручены совсем не по-пролетарски. Гимнастерка с петлицами капитана Красной армии никак не вязалась с аккуратно выбритой бородкой и по-графски белой необветренной кожей. Так и хотелось спросить: «Ваше благородие, что вы забыли в партизанском отряде?».

Рядом переминалась Наташа. Поглядывала то на меня, то на капитана.

– Садитесь, – кивнул тот на сосновый пень напротив него. – Я командир партизанского отряда капитан Слободский Федор Ильич. Расскажите о себе. Фамилия, звание. Какие у вас задачи?

Прежде чем усесться на «табурет» я хотел протянуть руку местному «боссу», но тот восседал с каменным лицом и не собирался делать ответных поползновений. Что ж… Будем держать марку. Раз ты капитан. Значит, я не ниже.

– Капитан Волков Александр Николаевич. Первое отделение войсковой разведки штаба фронта, – проговорил я, добавив в голос официоза и холода.