Возможно, все, что вы сейчас прочитали, кажется вам странным, если вы не привыкли рассуждать о понятиях или эмоциях у животных. Если это ваш случай, то прошу вас довериться мне, поскольку книга рассчитана на неспециалистов и не требует от читателя специальных познаний в психологии животных. С другой стороны, возможно, вы относитесь к людям, которые сомневаются, что животные обладают сознанием. В таком случае вам повезло! Я не только буду рассуждать о том, как животные относятся к смерти, но и рассмотрю философские аргументы и множество эмпирических свидетельств, которые подтверждают, что человек – далеко не единственное существо, обладающее ментальной жизнью. Поэтому, если вы настроены скептически, в этой книге вы наверняка как минимум найдете пищу для размышлений.

На страницах этой книги мы будем порой будем отвлекаться от философии и углубляться в сравнительную танатологию и другие смежные эмпирические науки. Я задумывала книгу для широкой аудитории и поэтому стремилась свести технические подробности к минимуму, а там, где без них никак не обойтись, постаралась тщательно и доступно все объяснить. А еще, чтобы читатель не заскучал, я везде, где могла, вставила шутки (порой, возможно, не самые удачные). Библиографические ссылки вынесены в конец книги, чтобы не мешать чтению. Читателей, которые с трудом воспринимают философию, я прошу набраться терпения. Тем, кому хочется рассказов о животных, обещаю: они обязательно будут. Итак, дорогой читатель, без дальнейших рассуждений благодарю вас за то, что вы выбрали эту книгу. Искренне надеюсь, что она вам понравится.

Глава 1
Муравей, который наблюдал собственное погребение

Когда мне было восемь лет, Санта-Клаус подарил мне микроскоп. Я мечтала о нем с тех пор, как увидела по телевизору рекламу, в которой дети в очках и белых халатах рассматривали в этот прибор всевозможные обычные предметы: под увеличением они становились гораздо интереснее. От такого подарка я должна была прийти в восторг; по крайней мере так предполагалось.

Начав играть с подарком, я скоро поняла, что он куда скучнее, чем в рекламе. К микроскопу прилагались образцы для изучения, но их было слишком мало, и они были далеко не такими интересными, как мне обещали. А те предметы, которые можно было найти дома, не годились для рассматривания под микроскопом: они были слишком темными, или слишком большими, или бесцветными. Нет, мне нужно было что-то более занимательное.

Тогда-то мне и пришла в голову гениальная идея – увеличить муравья. Кого не изумлял инопланетный облик этих насекомых – эти их огромные глаза, свирепые челюсти, шевелящиеся антенны? Казалось, что здесь-то меня и ждет увлекательное приключение, которого я так ждала.

В моем плане была лишь одна загвоздка: мне нужен был мертвый муравей. Ведь рассмотреть во всех подробностях шевелящееся насекомое было бы невозможно. Однако единственный известный мне способ убить муравья – раздавить его. Этот способ идеально подошел бы, если бы я решила поразглядывать пюре из членистоногих, но меня интересовал целый муравей.

Итак, однажды утром я взяла одну из пробирок, которые прилагались к микроскопу, и поймала в нее муравья. Я решила оставить его там, пока у него не кончится кислород. Мне стыдно в этом признаваться, но я целый день проходила с закрытой пробиркой в кармане штанов, время от времени доставая ее, чтобы посмотреть, не согласился ли уже муравей сотрудничать со мной в деле развития науки и не соизволил ли он наконец протянуть лапки. Но нет. Он был жив. Живехонек. В конце концов это-то неуместное стремление к жизни его и спасло.

Поздно вечером, допивая какао, я окончательно осознала, что делаю. Я почему-то вдруг поставила себя на место муравья, и меня охватила невыносимая печаль (я была любопытной, но все же не бессердечной). Как я могла пожелать ему смерти? Кто я такая, чтобы отнять жизнь у невинного существа? Это вдруг показалось мне недопустимой жестокостью.

Я помню, что пошла к красивому розовому кусту, который рос недалеко от дома, осторожно открыла пробирку, и муравей, наконец свободный, убежал по одному из листиков. Бедняга вышел из пробирки медленно и растерянно, как бы удивляясь, зачем его похищали. Скорее всего, вскоре после этого он умер, но в тот момент я почувствовала, что спасла его. Что поступила правильно. Что я эдакая Капитан Марвел ростом метр двадцать.

Тот момент сострадания к муравью, взаимосвязи с ним ясно отпечатался у меня в памяти – и, наверное, повлиял на то, кем я стала. Тогда, в детстве, я была уверена, что буду художником, однако в итоге я посвятила себя изучению этики животных.

Этика будет фоном последующих рассуждений, но это не единственная причина, по которой я рассказала эту историю. Мы будем говорить о том, как животные воспринимают смерть. Естественно, люди – тоже животные, и поэтому на протяжении всей книги мы будем возвращаться к нашему представлению о смерти. Оно послужит контрапунктом и проводником в моих размышлениях.

История о муравье показывает, как я воспринимала смерть в тот момент. Я знала, что муравей относится к классу вещей, которые могут умереть (в отличие от, например, камня, который ни жив ни мертв). Я могла предсказать, что когда муравей умрет, он перестанет двигаться и поэтому я смогу рассмотреть его под микроскопом. Я также ясно осознавала, что сама могу стать причиной смерти муравья (хотя, судя по вопиюще неэффективному способу, который я выбрала, приходится признать, что осознание это было не слишком глубоким и изощренным). Кроме того, я была способна определить, что муравей еще жив, и понять, что он умер, если бы это случилось. И, наконец, я смогла проявить сочувствие к муравью и отнестись к его смерти как к трагедии, к чему-то отрицательному, чего нужно избежать. Все это свидетельствует о том, что у меня было достаточно сложное представление о смерти.

Мы можем увидеть некоторое сходство между этой историей и тем, как сами муравьи отреагировали бы на смерть своего собрата. Во-первых, муравьи тоже готовы приложить усилия, чтобы не допустить смерти одного из своих. В рамках недавнего эксперимента^[3] исследователи сымитировали ситуацию, которая часто возникает в природе, когда муравьи попадаются в паутину. Для этого одного из насекомых поймали сетью из нейлоновых нитей. Как обнаружили исследователи, другие муравьи поспешили ему на помощь. Сначала они копали песок и тянули муравья за конечности, пытаясь его высвободить. Это не сработало, и тогда они сосредоточились на самой ловушке: стали обкусывать нейлоновую нить, пока не разорвали ее и не освободили жертву.

Во-вторых, муравьи также способны понять, когда один из них умирает. Если это происходит, муравьи могут отличить его от живых собратьев и вынести труп из гнезда. Этот процесс называется некрофорез.

Несмотря на описанные сходства, можно с достаточной уверенностью утверждать, что у муравьев нет представления о смерти. Муравей, который выручает своего запутавшегося сородича, на самом деле не опасается, что тот умрет, и не старается его спасти, а реагирует на химический сигнал, который посылает муравей, оказавшийся в опасности. Если бы мы применили к пойманному муравью анестезию, остальные не стали бы ему помогать. Чтобы вызвать у них такую поведенческую реакцию, необходима химическая команда.

Похожим образом происходит и некрофорез. Дело не в том, что муравьи осознают, что другой муравей скончался. Они просто выдают запрограммированную реакцию на химический стимул. Некрофорез запускает олеиновая кислота, которую выделяют трупы этих насекомых. При ее обнаружении другие муравьи незамедлительно реагируют на мертвого сородича как на мусор, который нужно выкинуть из гнезда. Из-за жесткости этого механизма их можно очень легко обмануть. Если бы мы поймали живого муравья и капнули ему на брюшко олеиновой кислоты, другие муравьи посчитали бы его мертвым. То есть они бы подхватили его и вынесли прочь из муравейника^[4]. Как бы «труп» ни двигался и ни пытался освободиться, они бы не признали его живым.

Однако тот факт, что такое поведение контролируется обменом химическими веществами, не значит, что оно не допускает и некоторой гибкости. Муравьи, занимающиеся спасением товарища, пойманного в ловушку, демонстрируют определенное понимание ситуации. Если одна линия поведения не срабатывает, они могут сменить тактику и в итоге понять, что проблема – в самой ловушке, хотя в природе они и не сталкиваются с такими объектами.

Нечто похожее происходит и в случае некрофореза. Хотя речь идет о поведении, которое продиктовано механизмом «стимул – реакция», на него могут влиять и другие факторы. Прежде всего, олеиновая кислота – не единственный стимул, способный запустить процесс некрофореза. Свою роль могут сыграть и другие химические вещества, вырабатывающиеся в процессе разложения организма. Некоторые виды муравьев даже могут почуять что-то неладное еще до начала разложения: для них достаточно заметить отсутствие химического сигнала, свидетельствующего о жизни (например определенных феромонов, которые вырабатывают насекомые). Есть виды, представители которых различают свежие и старые трупы, причем первые они закапывают, а вторые выносят из гнезда^[5]. Важную роль играет и контекст: разлагающийся труп муравья, обнаруженный во время поисков пищи, не вызывает процесс некрофореза, если только труп не находится слишком близко к муравейнику. А если труп нельзя вынести из колонии из-за каких-то условий окружающей среды, например из-за мороза или наводнения, муравьи могут выбрать другие способы его утилизации, например погребение и даже каннибализм^[6].

Учитывая такую гибкость в поведении муравьев, можем ли мы быть уверенными в том, что они не обладают понятием смерти? Прежде чем ответить на этот вопрос, нужно сделать небольшой философский экскурс и выяснить, что вообще такое понятие^[7].

Понятия – это базовые компоненты многих наших мыслей. К примеру, мысль «стол качается» состоит из понятий «стол» и «качание». Как мы убедимся, не все формы мышления требуют понятий, однако существо, не способное мыслить, понятий точно иметь не будет. Поэтому, прежде чем подобраться к конкретному вопросу о том, обладают ли животные понятиями, необходимо попытаться ответить на более общий вопрос: есть ли у животных разум?

В знаменитой статье 1982 года философ Дональд Дэвидсон доказывал, что ответить на этот вопрос следует отрицательно^[8]. Дэвидсон предлагает представить собаку, которая гонится за соседской кошкой в саду. Кошка бежит к дубу, но в последний момент сворачивает и забирается на другое дерево, в данном случае – на клен. Собака этого маневра не замечает и упрямо бежит к дубу. Она останавливается у дерева, упирается передними лапами в ствол и начинает лаять в сторону кроны. Увидев такую сцену, мы бы, скорее всего, решили: «Собака думает, что кошка на дубе!»^[9] То есть мы объяснили бы поведение собаки, приписав ей определенное убеждение, – а это один из видов мышления. Но Дэвидсон обнаруживает здесь две большие проблемы.