Закат – 21:30

1 ноября

На терракотовой равнине за пределами космопорта конвертоплан отыскал в пыли параллельные сдвоенные следы шин и, словно игла в магнитном поле планеты, развернулся вдоль дороги на запад. Из окна кабины Тринидад наблюдала, как следы шин превращаются в дорожное покрытие, шоссе, скоростную автостраду, обрастая неизбежной свитой вульгарных маркитантов: заправочными станциями, дешевыми закусочными, складами, ковром распростершимися по земле, мелкооптовыми магазинами, мотелями – домами свиданий. А вот городок: аккуратная, хорошо снабженная водой сеть домов с примыкающими садами, блестящими бассейнами, красными прямоугольниками теннисных кортов, и… Все исчезло в тени ветрогенератора на вершине Хиллхоппинг; конвертоплан едва не задел лопасти ветровых ферм на гребне горного хребта, после чего нырнул в долину, следуя за упрямой линией магистрали через большие сады, так низко, что генетизированные деревья колыхались позади, а мертвые работники поднимали головы, когда прохладная тень падала на их спины с фотохромными клеймами.

Взбудораженные убийством охотники радостно атаковали бар на борту, стремясь выпить, покурить или закинуться чем-нибудь. Они смеялись, громко разговаривали. Белисарио открыто флиртовал с Вайей Монтес: эти красивые бедра вскоре раздвинутся, подумала Тринидад. Смерть – величайший из афродизиаков. Перед ускоряющимся конвертопланом простиралась грандиозная вакханалия: Ночь мертвых. Зачем еще мясо спускалось с холмов, проходило через сияющие врата в Город мертвых, как не ради того, чтобы пафосно провозгласить «Я существую!», подчеркнув заявление брызгами мутной жидкости и трепетом яичников?

Прелюдия в режиме горизонтального полета. В глухом уголке души Тринидад таилась радость от того, что отношения с Белисарио завершились. Теперь она свободна, вольна больше не притворяться и вновь заняться поисками, надеясь на встречу с тем, с кем можно будет испытать нечто большее, чем… что-то.

Возможно – мертвый пилот поднял конвертоплан над вершиной последнего холма и направил вниз, во влажную прибрежную равнину, – в итоге окажется, что никто ей не нужен; что искомое нечто надо искать внутри себя, а не в зеркале чужих жизней.

В конце длинной дороги, ведущей на запад, был только испачканный следами шин бетон пригородной посадочной площадки, на которой конвертоплан сидел, как пришпиленный жук, растопырив лапы и распахнув крылья, демонстрируя сложные механизмы внутри. Турбины взвизгнули и остановились. Тектопластик-оборотень остывал, пощелкивая. Дверь кабины открылась. Особый мускус города – ее города – прильнул к Тринидад, когда она вышла на поле: феромон пота этой гиперагломерации из двадцати с чем-то миллионов душ, живых и мертвых. В основном сложные углеводороды. Но также кипарис и плющ. Странные травы, старые испанские специи. Телесное тепло. Длинноязыкие цветы, отяжелевшие от нектара; медленно набухающие плоды на ветке. Цитрусовые и виноградная лоза, бугенвиллея и иерихонская роза. Запахи земли: пыль, грязь, раскаленный асфальт. Масла и эссенции. Густые ноты дерьма и скверны, похотливая примесь озона и неона. Древесный дым, тимьян и нечеловеческие ароматы мертвых. Лазеры и сталь; а под ними изысканная, вездесущая база – глубокий, прохладный, далекий океан.

Ароматы проникали в машину, пока Сула везла Тринидад через некогда процветающие, а ныне разоренные поселения нонконтратистос; районы с названиями вроде Помона, Монклер и Чартер-Оук добавили к пьянящей смеси верхние ноты отчаяния, разложения и собачатины, зажаренной на вертеле. Через контрольно-пропускные пункты сегуридадос в покрытые листвой петли и извилины дорог в холмах Ла-Крессенты. Здесь другие акценты: растущая влажная зелень, плесень на листьях и тяжелые тропические фрукты на ветвях, нависающих над автомобилем.

Городской мускус. Духи некровиля. Аромат прилипал к коже. Тринидад попыталась смыть его под душем, но дневная жара заставляла запах сочиться из каждой поры. Он заразил свежую одежду, на которую она поменяла охотничье снаряжение. В прохладе своей residencia в Ла Крессенте Тринидад поняла, что от нее перестанет пахнуть страхом, когда она вернет его в родные места – туда, где любое «что-то» становится ничем. И рождается заново.

Терракотовые святые из сонма Укуромбе – модной среди золотой молодежи гибридной религии, возникшей в результате скрещения бразильского анимизма и посткатолицизма, – молчаливо взирали из святилищ среди корней большого дерева Бодхи на то, как Тринидад откупорила свою серебряную флягу с мексиканским мужеством и совершила щедрые возлияния в их честь. У ног богов лежали хрупкие кости и изодранные шкуры маленьких животных, которых Тринидад мелочным образом принесла в жертву, чтобы ей рассказали, как превратить «что-то» в любовь.

И вот пришел ответ.

– Я не могу, – умоляла она. – Только не туда.

«Другого пути нет», – изрекли тупые идолы.

Тринидад пнула богов в их маленьких святилищах и, позвав Сулу, бросилась обратно в дом, зная: если притормозить хоть на секунду, страх уже не выпустит ее из своих когтей.

Ни мертвецы, ни толпы ее не пугали. А вот толпы мертвецов – да. Их индивидуальные, чужеродные запахи смешивались и усиливались, превращаясь в мощные феромоны чего-то нечеловеческого. Тектопластический пузырь машины оказался слабой защитой в потоке воскрешенных тел, текущем по широким улицам к большому светящемуся знаку V, вратам некровиля. Хрупкое яйцо, внутри которого свернулся эмбрион.

Большие сочлененные электробусы высокомерно раскачивались, следуя по выделенным полосам; чудовищные автопоезда – по три, четыре прицепа – нетерпеливо фыркали позади и впереди; велорикши метались от просвета к просвету, как пикадоры вокруг быка, и под их навесами покачивались пришпиленные иконы. Велосипеды и мопеды со спиртовыми двигателями проезжали вдоль рядов медленно ползущего транспорта, опасно к нему приближаясь; повсюду давили, толкались и пихались десять миллионов мертвецов некровиля, возвращавшихся на отведенные им места до того, как вечерний небесный знак исчезнет.

Тринидад уже не могла повернуть назад, даже если бы захотела.

Глендейлские ворота в некровиль Святого Иоанна – некровиль из некровилей – возвышались над толпой, загнанной под их светящуюся поперечину. Вооруженные теслерами сегуридадос бросали быстрые взгляды на знаки смерти и пропуска, прежде чем дать дорогу рабочим. Их заботили те, кто пытался выбраться, а не войти. Тринидад неумолимо влекло к сияющим вратам, словно она должна была через них появиться на свет. Мимо проехал автобус и стая веломобилей, везущих живых гуляк на карнавал. Фуру впереди пропустили, контейнеры едва пересекли поперечную полосу большого неонового знака смерти, как настала ее очередь.

Сотрудник службы безопасности наклонился к открытому окну. Она увидела свое отражение в стекле смартшлема. Неужели опасения и впрямь читаются по ее лицу? Проги автомобиля послали информацию стражу ворот, и цифры потекли по блеклой картинке. Сканеры и сенсоры, обученные различать живых и мертвых, осторожно обнюхали Тринидад.

– На карнавал? – спросил полицейский. Тринидад кивнула. Под зеркальным забралом появилась улыбка. – Что ж, желаю хорошо развлечься, только не пейте слишком много. С виду им все равно, что вы там учудите, но они просто знают – однажды вы вернетесь.

И она въехала в город Святого Иоанна, обитель мертвецов. Некровиль.

Здесь не было стариков. Все выглядели прекрасно. Не было детей, только мертвые повсюду, тесно прижимающиеся друг к другу, облаченные в вечно юные, совершенные тела. Некоторые носили облик звезд Золотого века Голливуда, вторя большим киноэкранам, установленным вдоль крыш и нависающим над перекрестками.

Тринидад поехала дальше, углубляясь в Город мертвых. Бульвар пульсировал, как резонаторный ящик гитары длиной в десять километров. В свете горящих выхлопных газов она мельком увидела танцующие фигуры, сверкающие экстравагантные костюмы. Фейерверки взлетали и взрывались на фоне небесного знака.

Наконец она добралась до кафе «Конечная станция». Эта химера, плод противоестественного союза музыкального автомата и авианосца, стояла на перекрестке, под сенью пыльных миндальных деревьев. Мерцающая, поразительно розовая вывеска с кричащей надписью: «КОНЕЧНАЯ СТАНЦИЯ КОНЕЧНАЯ СТАНЦИЯ КОНЕЧНАЯ СТАНЦИЯ». На стене дома напротив беззвучно воспроизводился черно-белый «Метрополис»^[58]. Фигуры в фантастических костюмах – или это были не просто костюмы? – спешили на бесконечный парад. Когда Тринидад вышла из машины, какой-то мертвец приостановился и предложил пригоршню подергивающихся пауков. Она покачала головой: «Нет». Мужчина побежал дальше. У него была голова шакала. За столиком под миндальными деревьями душераздирающе красивая мертвая женщина импровизировала на маленькой гитаре, и откуда-то издалека ей отвечали барабаны.

Тринидад остановилась в дверях, чтобы поправить свое терракотовое платье, ботинки, звенящие серебряные браслеты. Она откинула волосы назад, ее любовные шрамы в свете неоновой вывески казались белыми. Путь к отступлению закрыт. Она толкнула дверь и вошла в кафе «Конечная станция».

Сантьяго сидел в кабинке у окна полуэтажа, откуда открывался вид на шумный бульвар. Пламя настольной масляной лампы освещало его лицо, придавая сходство с кающимся Люцифером. По опыту Тринидад, мужчины раскрывали свое истинное «я», когда не подозревали, что за ними наблюдают, и эго не требовало от них нацепить маску.

– Сантьяго.

– Тринидад! – Его удивление и восторг были искренними. – Ты пришла… Нет, я не буду задавать никаких вопросов – вдруг они продемонстрируют, что ты голограмма.

– Чертовски плотная голограмма, Сантьяго.

– Иисус, Иосиф и Мария, ты выглядишь… Я закажу тебе выпить. – Он поднял руку, чтобы вызвать mesero^[59]. – Ты так хорошо выглядишь. Пять лет, Трини.

Официантка с лицом Джин Харлоу прошла по сложной траектории между переполненными столиками, чтобы принять заказ Сантьяго.

– Давай посмотрим, правильно ли я запомнил. «Сангре Кристе»? Верно? Или что-нибудь покрепче.

Его кулак разжался. На ладони дремал, подобрав лапки, кроваво-красный паук.

«Cariño, – прочитала Тринидад нацарапанное на столешнице. – Muerte^[60]».

Кулак резко сжался. Сантьяго коротко, театрально рассмеялся.

– Нет, конечно нет. Не Тринидад. Кто угодно, только не Тринидад. Она будет лить «Кровь Христову» себе в горло, пока ее не придется отнести обратно в домик на холмах… – Джин Харлоу поставила перед Тринидад подставку под бокал, а на нее – высокий красный коктейль, гремящий льдом, – …но более тонкие, более изысканные нюансы химикатов ручной работы она отрицает. В то время как Сантьяго пьет только чистейшую, сладчайшую минеральную воду, – он откупорил бутылку gaseoso, которую Джин Харлоу принесла с «Кровью Христовой», – но целовал Бога взасос. Если дело дойдет до соревнования, кто сколько нейронов угробил, я бы предпочел, чтобы мои элегантно рассекли рапирой, а не забили до смерти бейсбольной битой.

Он снова раскрыл большую ладонь. Паук исчез. Дешевый фокус.

– Не волнуйся, сегодня вечером я ограничил ресурсы собственной нейрохимией. Скажи-ка… – Он устроил свое крупное тело на железном стуле, изображая расслабленность, – …зачем ты пришла? Что заставило Тринидад покинуть свой высокий замок в эту Ночь мертвых и спуститься на Терминальный бульвар? Тебе наконец удалось потерять Переса в толпе красивых молодых тел, которые прошли через твою постель?

– А я думала, ты будешь рад меня видеть, – спокойно сказала Тринидад.

«Chingar, – прошептали царапины на столе. – Joder^[61]».

– Прости. Это было низко. Сделай заметку в своем дневнике: Сантьяго Колумбар приносит свои извинения. Это зависть, с какой стороны ни посмотри. Чистая зависть. Я пугаю тебя, не так ли? Я всегда пугал тебя.