Она, совершенно точно, была неспособна высказать, что именно её пугает и тревожит – потому что, вопреки всем её защитам и стараниям, она уже всем сердцем погрязла в надеждах на любовь, и мысль, что он-то видит в ней лишь постельное развлечение и, получив своё, скоро остынет… и она останется не только с разбитым сердцем – она ещё и потеряет друга… а может, и друзей вообще – потому что Дерек, очевидно, встанет на сторону Райтэна…

Ни на минуту, ни на секунду Олив не допускала мысли, что может быть интересна Райтэну больше, чем просто случайная любовница, – потому, что ей отчаянно, глубоко и безудержно хотелось быть именно чем-то большим. Потому что для неё Райтэн и был уже этим чем-то гораздо большим – и тем страшнее было бы осознать, что для него она таковым не является.

Ей сделалось настолько мучительно, по-звериному страшно, что она, пожалуй, тут же и вытолкала бы его за дверь – да вот ноги отказывались держать. Всё, на что её хватило – опереться здоровой рукой на стол за своей спиной.

Райтэн чем дальше, тем меньше понимал. За эту неделю он передумал уже все на свете причины, какие, на его взгляд, могли бы повергать Олив в такие метания. Он даже думал было, что, может, не понравился ей как любовник – в конце концов, что ещё можно предположить, если женщина после близости с вами в слезах выставляет вас наружу, угрожая ножом?

Мысль об истинной причине её страхов в его голову даже не постучалась. У него, правда, в жизни хватало любовниц, с которыми он спал чисто для развлечения, но всё это были женщины, которым был по душе такой образ жизни и которые и не претендовали на серьёзную связь. Он отродясь не пытался соблазнить женщину – он всегда предлагал прямо и не настаивал, если получал отказ. Олив, ко всему, была не просто случайной женщиной, а боевой подругой – он бы в жизни к ней не прикоснулся, если бы не был готов к серьёзным отношениям и если бы не хотел этих самых отношений с ней. Это была бы подлость, а Райтэн не был способен на подлость и не предполагал, что она может считать его способным на неё. Поэтому он, в конце концов, пришёл к болезненной, подрывающей его уверенность в себе мысли, что он со всеми своими чувствами ей даром не сдался, и что она боится, что он начнёт давить и принуждать её к постоянным отношениям и к браку, а ей всего этого не надо и не хочется – ей его, Райтэна, не надо и не хочется.

Непонимание между ними было в высшей степени фатально. Ни один из них не мог заговорить о своих страхах первым, потому что оба они мучительно, безнадёжно боялись быть отвергнутыми.

Если бы Олив осмелилась поделиться, что ей хочется большего, чем просто интимной связи, он тут же бы отдал ей всего себя с потрохами. Если бы он сам осмелился сказать, что просто боится, что он ей совсем не нужен и нежеланен, она тут же бы горячо разуверила бы его в этом.

Но всё, что у них получалось, – это глазеть друг на друга, и бояться, и отчаянно скрывать этот страх друг от друга.

Они бы, наверно, так и разошлись бы в этот вечер – каждый от имени другого отказал бы себе в любви – и, скорее всего, уже никогда бы не решились бы сойтись вновь, слишком уверенные в том, что их чувства не взаимны.

К счастью, небеса порой сжаливаются над такими идиотами и посылают им удачную случайность – в этот раз случайность эта вылилась из небес в прямом смысле слова: неожиданным ливнем. Райтэн, который уже всерьёз было думал уйти – ему была бесконечна унизительна мысль, что он навязывается женщине, которой он не нужен, – чуть вздрогнул, услышав, как подхваченные ветром потоки дождя забились в дверь и окно.

– Чаю? – тихо предложила Олив, невольно чувствуя радость от того, что не может теперь просто его выставить.

Оба они невольно обрадовались поводу побыть наедине ещё немного.

– Если позволишь, – согласился Райтэн и, не позволив ей заняться хлопотами, принялся сам разводить огонь.

Она молча наблюдала, как он возится с печуркой, чайником, заваркой. Ей в этот момент казалось, что не бывает красивее его рук, и что всё, чего ей хотелось бы – видеть эти руки каждый день. С чашкой, с банкой заварки, с чем угодно!

Она заплакала.

Руки его бессильно опустились.

– Это была редчайшая волшебная заварка, которую ты берегла для особого дня? – бесцветно спросил он, потому что фантазия его отказывалась предполагать, что в этот раз он сделал не так.

Она замотала головой и прижала ладонь к губам: с губ этих отчаянно, неудержимо рвалось признание в любви, и она пыталась вжать его обратно внутрь себя.

– Хорошо, – он сложил руки на груди и принялся играть в угадайку. – Ты предложила чаю чисто из вежливости, и мне следовало благородно отказаться и уйти?

Она снова помотала головой.

– Ах да, – язвительно припомнил он свою обиду, – как это я забыл, что попал сюда только на правах работника борделя…

Договорить он не успел; она, резко перестав плакать, взвилась от возмущения и с криком:

– Да это тебе только работницы борделя и нужны! – зашвырнула в его сторону чашкой, которую держала в руках и, отвернувшись к нему спиной, попутно своротила ещё часть посуды на пол.

Чашка до него, впрочем, не долетела. Он вздрогнул от громкого звона и треска.

Порассматривал с большим удивлением её унылую спину, от которой так и веяло отчаянием.

Он был всё-таки весьма умён – и поэтому до него дошло.

– Се-Стирен, – за язвительностью в его голосе слышалось ласковое веселье, поскольку он весьма воспрял духом, осознав причину её обиды, – если бы ты позволила бы мне поговорить с тобой, а не выставляла бы меня за двери, грозя то ножами, то чашками, то, возможно, ты бы не чувствовала себя теперь работницей борделя, да?

Она пробормотала что-то упрямое и ругательное, пытаясь не позволить надежде разгореться в её сердце. Тщетно! От его ласкового тона, от его любящего взгляда, от его близости, наконец, надежда эта разгорелась самым ярким огнём, поглощая всё её сердце.

Он просто подошёл и обнял её со спины. За этим её упрёком, за этими летающими по кухне чашками, за этими ругательствами, наконец, – он разглядел её собственный страх. И понял, что, если женщина так боится, что вы видите в неё лишь развлечение, она сама определённо, не видит в вас – лишь развлечение.

Он обнимал её очень бережно, тщательно оберегая повреждённую руку – в этой его заботе было столько нежности, что у неё задрожали губы.

Она с ужасом поняла, что слова любви снова отчаянно рвутся из её сердца наружу – и поспешно заменила их новой порцией ругательств.

Впрочем, ей ничего не удалось сделать с интонацией – так что Райтэн понял поток её ругани правильно и тихо рассмеялся.

– Я люблю тебя, Олив, – наконец, отважился он раскрыться первым.

Она замерла в его руках.

Затем не больно пнула его локтем под рёбра, пробурчав:

– Знаем мы такую любовь!..

Но он, не давая ей сбить себя с толку, продолжил гнуть свою линию:

– Выходи за меня, Се-Стирен.

Она взвилась и, повернувшись к нему, заявила раздражённо:

– Но это же мезальянс!

Ей теперь казалось, что он точно дурит ей голову – и было особенно обидно, что он делает это такими шаблонными, гадкими, бесчестными способами, как фальшивые признания в любви и пустые обещания жениться позже.

Такого возражения он совершенно не ожидал, поэтому в край опешил.

– Вообще-то, – обиженно и задето проговорил он, – Тогнары довольно знатный род!

В Анджелии не существовало института дворянства, поэтому он решил, что Олив, которая происходит из райанского дворянского рода, была недовольна именно этим.

На деле же Олив имела в виду прямого противоположное.

– Вот именно! – закатила она глаза. – Кто ты, Тогнар, и кто я! – на её взгляд, разница их положений безжалостно и бескомпромиссно обличала его ложь. – Что скажет твоя семья? – с горечью воскликнула она.

Он хотел ответить серьёзно, но не выдержал и рассмеялся.

Она обиженно оттолкнула его.

Отсмеявшись, он весело переспросил:

– Моя семья? Это мой старший брат, стало быть, который тебя обожает? Сестра, для которой ты пример и кумир? Отец, может быть, который сам вон пустился во все тяжкие не хуже тебя? Ах, остаётся Кэн, конечно, но кто ж его спрашивает, он же младший! – сочувственно покивал он головой.

Олив нахмурилась.

– Ну, допустим… – согласилась она, отводя взгляд, потому что тут возразить было нечего.

– Допустим – выйдешь? – деловито уточнил он.

– Допустим, да, – настороженно подтвердила она, не веря, что он это всерьёз, и пытаясь поймать его на лжи.

Удовлетворённо кивнул, он вернулся к двери, открыл её, выглянул наружу, оценил уровень непогоды – дождь ещё не закончился – присвистнул и резюмировал:

– Через пять минут можно идти.

– Куда это? – сложив руки на груди, настороженно поинтересовалась Олив, которая полагала, что после столь качественного задуривания её головы должна следовать собственно постель, а не походы куда-то, да ещё в дождь.

– Жениться, конечно, – любезно объяснил ей Райтэн.

– Тогнар, – холодно отметила она, – вообще-то, на дворе ночь.

– А вдруг ты к утру передумаешь? – насмешливо фыркнул он.

Взгляд его, радостный, светлый, наполненный глубоким чувством, прошёлся по всей её фигуре – и она по этому взгляду вдруг осознала, что он не шутит, не играет, что он в самом деле только что признался ей в любви и сделал ей предложение, и что она приняла это предложение – и это совсем вам не шутки!

Руки её растерянно и безвольно опустились вдоль тела.

«Да как же это так?» – бегая потерянным взглядом по окружающему интерьеру, спросила она саму себя, не понимая, не решаясь поверить, не зная, как быть, что думать и что чувствовать.

Мысль о том, как жить дальше, если она сейчас поверит, а потом окажется, что это была ложь, оказалась мучительна. Олив подумалось, что она не сможет такого вынести.

Нужно было решить вопрос сразу, сейчас – так она говорила себе, хотя защищаться было уже катастрофически поздно, потому что она уже поверила.

Ринувшись к нему, она крепко схватила его за руку и потянула наружу:

– Пойдём сейчас же!

Он, запрокинув голову, совершенно счастливо расхохотался.

– Тогнар! – почти прорычала она, дёргая его за руку вновь.

– Документы возьми, – весело и довольно напомнил он, и вскоре они, держась за руки, прямо под дождём помчались к тому домику, который Райтэн уже осаждал однажды.

В этот раз обитатель вышел на стук сразу и выглядел вполне презентабельно – он был поздней птицей.

– Тогнар? – нехорошо прищурился чиновник, чувствуя подвох – тащиться куда-то в дождливую ночь ему совершенно не хотелось.

Чутьё его не подвело.

– Нам пожениться надо, – рассмеялся Райтэн, прижимая к себе Олив.

– Ночь на дворе, – буркнул чиновник обречённо.

– Нам сейчас надо! – сквозь смех осчастливил его Райтэн.

Пробурчав что-то ругательное, чиновник с тоской обернулся на тёплый уютный дом, потом досадливо махнул рукой и вышел к ним под дождь.

В уже давно закрытую ратушу они вошли с чёрного хода. В этот раз, естественно, никакой старушки внутри не обнаружилось, и чиновник всё оформил сам.

Олив и Райтэн, переглядываясь в нетерпении, сдержанно фыркали.

Получив от Райтэна очередную взятку, чиновник пересчитал монеты и мечтательно заметил:

– Эх! Ещё бы тебе три жены – и я бы такой домик купил!..

Прежде, чем Олив успела возмутиться, Райтэн рассмеялся и со словами:

– Нет уж, эта – последняя! – отдал чиновнику весь кошелёк и потащил Олив наружу.

По дороге они ржали самым беспечным образом – кажется, их накрыла истерика после недели драматичных переживаний и страхов. Обоих чуть шатало, словно они были пьяны – кажется, ни один из них не успел до конца осознать, что всё действительно случилось, что она приняла его, а он принял её.

Оказавшись на улице, Райтэн растерянно поглядел по сторонам и уточнил:

– К тебе или ко мне?

Олив тоже посмотрела по сторонам и заметила:

– Ко мне ближе!

Райтэн рассмеялся:

– Если ближе, то вон за тем углом у меня склад есть!

– Тогнар! – стукнула его по плечу Олив.