Первая тетрадь, я начала её ещё на старом месте. Шестая клиентка, решившаяся обратиться к юной деве, потому что остальные ей отказывали. Тогда по империи расползалась чёрная смерть, всем было не до красоты, тут бы не сдохнуть от заразы или от голода, а этой несчастной, с жёсткой шерстью на лице, напоминающей звериную, нужно было другое лицо.

Я старалась, ведомая жалостью и любопытством, жгучим желанием испытать границы своего дара.

Всё получилось со второго раза. Во вторую ночь после новолуния, как было написано в той тонкой книжонке, что я откапала в библиотеке местного служителя церкви. Если бы не отче Файненс, я бы не пережила зиму на улице, никто не давал крова отродью греха двоюродных брата и сестры.

Я излечила ту шерстлявую, её лицо очистилось, а кожа сделалась мягче, чем у младенца, взамен она отдала свой дар к изменению внешности. Эту склянку я хранила до сих пор, она и сейчас лежала на бархатной подушке в моём шкафу. Нетронутая, опечатанная.

И всё же кто-то пролил чернила на записи, вымарав именно этот случай.

Я промокнула лист, но записи с печатью дознавателя были уничтожены.

Ладно, оставалось надеяться, что на этом мои беды и кончатся. В глубине души я знала, что это не так.

Приведя мастерскую в порядок, опечатав окна и двери, я велела приготовить ванну и подать завтрак. Когда нервничаешь, еда так и запрыгивает в рот. Почему никто из моих клиенток не пожертвовал за красоту умение есть и не прибавлять в теле?

– Какой сегодня день? – спросила я у Марты после того, как закончила трапезу.

– Субботний, госпожа.

– Хорошо, что не воскресный. А то местный отче не простит мне, если я пропущу мессу, – пошутила я, радуясь про себя, что сегодня инквизиция будет занята чтением молитв и постами. Хотя бы с этой стороны беды можно не опасаться.

Не успела додумать, как входная дверь содрогнулась под ударами крепкой руки. Три раза по три через краткую паузу— знак Святого ордена. «Накаркала», – так говорили в гильдии Добронравных магических сущностей.

Зря только вина за завтраком не выпила.

Все беды от того, что ты хочешь казаться лучше, чем есть.

***

– Именем Бога, откройте!

– Уже открыли, святейший визитатор, – я спускалась медленно, не желая падать ниц перед тем, кто пришёл далеко не с миром. Когда дело плёвое, вызывают в департамент с выдолбленной над входом каменной розой. «Имя Богу – роза, имя Сатане – дьяволица» – написано в Святом писании одним из обиженных на женщину мужчин. – Вашей спутнице понадобилась одна из моих склянок? Не стоило утруждать себя, я бы с радостью и со всей поспешностью, на которую способна, привезла бы её в отделение лично.

Я болтала без умолку и улыбалась, а в голову лезли всякие обрывочные мысли: «Хорошо, что я одеться и причесаться успела, нехорошо выйдет, если меня потащат в застенки босую и взлохмаченную». «Хоть бы это был не инквизитор, а новенький дознаватель!» «Зря только постилась по субботам, надо было есть от пуза!»

– Я пока каноник, госпожа Гестия Виндикта. Криан Аларис, таково моё имя. Где мы можем поговорить?

Вежливый, но холодный. Никогда не видела у мужчин безо всяких морщин на лбу, едва ли инквизитору больше тридцати, такой ангельской внешности, сочетающейся с демоническим огнём в глазах. Серых и непроницаемых, как туман вокруг границ империи.

И девица в плаще с низко надвинутым на лицо капюшоном, где я её видела? Почему прячется в его тени?

Инквизиторы не таскают за собой женщин без видимой причины.

– Госпожа Виндикта, если вы будете и дальше стоять молча, я вызову стражников, и беседа продолжится в Главном департаменте. Вам ли не знать, что это означает?

– Что я оттуда живой не выберусь.

– Вас признают виновной в тяжком преступлении. Я предлагаю вам пока поговорить с глазу на глаз, как со свидетелем.

За дверьми, ведущими в комнаты для слуг, послышались мужские стенания вперемешку с руганью и женские молитвы. И то и другое от инквизиции не спасает.

И свидетелей эта братия тоже не жалует, мигом переводит их в грешников, нуждающихся в Очищении.

– Прошу вас в мой кабинет. На второй этаж, сами посмотрите, виновна ли я в чём бы то ни было.

Можно было пригласить в гостиную, обставленную вполне в духе современных дам высшего света, но служителя Святого ордена этим не обмануть. Пусть увидит, что мне скрывать нечего. Повезёт, так и подумает: раз сразу зовёт в средоточие греха, значит, не боится.

– Ваша спутница может снять плащ, у меня тепло.

Пусть снимет, а я сразу пойму, кто она. Пойму и то зачем эти двое явились по мою душу, о таком лучше знать до того, как обвинения полетят в лицо.

– Лето выдалось холодным, но я дров и тепловых огней не жалею.

Зачем я это говорю?!

– У вас жарко, это верно, – инквизитор расстегнул сюртук. Оделся, будто осень уже наступила. – Как в адовом пекле.

– Вам виднее, каноник. Я о таком месте и знать ничего не хочу.

Надеюсь, холод в моём голосе остудит священный пыл гостя. Его спутница не шелохнулась.

Ну и пусть, я склонила голову и повернулась к ним спиной, чтобы показать дорогу. Жарко? Да здесь нестерпимо холодно, я вся дрожу!

Через десять ступеней остановилась, почувствовав, что сейчас упаду. Инквизитор, конечно, сочтёт это за признак вины. У них, что ни делает женщина, всё тот самый признак.

Преодолев последнюю ступень, обнаружила, что пальцы не желают разжиматься, я не могу отрывать от перил, будто они могут меня защитить. Глупости – никто не сможет! Не боялась, когда замерзала около своего бывшего дома, а теперь вот боюсь. Инквизиции я нужна, никто в Арекорде не обладает даром, подобным моему!

– Вот сюда, налево, третья дверь!

– Зачем вам такой большой дом?

Инквизитор не без интереса рассматривал картины, развешанные по стенам. Я не любила простого подражания сановитым домам, не волокла к себе всё то, чем торговали модные лавки на Кремовом бульваре, но искусство любила. Если оно не говорит со зрителем на религиозные темы.

– Тщеславие, каноник. Я каждую неделю исповедуюсь в этом грехе местному отче в окружной церкви.

Старалась выглядеть спокойной, но не могла заставить себя посмотреть в его сторону. Спутница инквизитора держалась поодаль, сжалась вся, словно боялась не меньше моего, но ведьмой не была, я бы почувствовала.

– Видимо, не слишком усердно, госпожа Виндикта, вы и сейчас не раскаялись.

– Уповаю на Бога и его милосердие, каноник. И на ваше. Не будьте столь строги к людям, мы не имеем вашей твёрдости духа.

– Некоторые и Бога в душе не имеют. Не будем задерживаться.

С инквизитором о чём ни начни разговаривать, всё сведётся к одному: вы грешники, я же чист душой. Сказала бы я, что это не меньшее тщеславие, чем желание слабой одинокой женщины окружить себя красивыми вещами. Более того, попахивает гордыней – одним из смертных грехов, но говорить такое вслух – святотатство, а думать – почти ересь.

Вот и мой визитёр – хоть и закован в форму на все пуговицы, но тщательно следит за собой. Весь такой правильный, а ароматом шипра за пятнадцать зольденов за флакон не пренебрегает.

– Не запираете кабинет? – поднял красиво изогнутые брови каноник, войдя вслед за мной. Ему пришлось пригнуть голову, я специально приказала сделать дверной проём такой высоты, чтобы с прямой спиной могла проходить только я, а остальные кланялись. Тщеславие. Маленькая шпилька в адрес тех, кто считает подобных мне грязью под ногами.

– Присаживайтесь, прошу прощения, что у меня только табуреты, хотите, каноник, займите моё кресло.

– Денег не хватило? Всё на обстановку гостиной и коридора ушло?

Инквизитор сделал знак спутнице войти и сам принялся осматриваться. Вёл он себя не так, как другие, это и настораживало: не спешил сказать о цели визита, изучал окружающую обстановку с подлинным интересом, как декоратор, не как тот, кто жаждет побыстрее найти сосуд греха и убраться восвояси, поставив галочку в отчёте.

И держал руки в карманах. Что там у него – артефакт-взрыватель? А что? Кинуть в ведьму, и дело с концом? Нет обвиняемой, нет проблем!

Зря я понадеялась. Зря.

– Сними капюшон, – приказал инквизитор, когда пауза, во время которой он молча пялился на мой пустой стол, затянулась. Не повернул головы к спутнице, знал, что подчинится. Их приказы дважды не повторяют.

– Джеральдина Оливерс, вы признаёте в этой ведьме ту, к кому ходили четыре дня назад?

Внешностью девица была самой обычной для юга империи. И всё же я её узнала.

– Признаю, каноник, – говорила еле слышно, опустила голову, чтобы не сойтись со мной взглядами.

– Я тоже признаю. Эта девица приходила за услугами госпожи, но я её отослала.

Что она там наплела? Доносить побежала из вредности или по наущению госпожи? Плата в сто зольденов показалось слишком большой для сиятельной госпожи, чем муж регулярно запускал лапу в казну империи?

– Я вас пока не спрашивал, госпожа Виндикта, – прервал мой праведный гнев инквизитор, сидящий столь прямо, будто кол проглотил.

– Итак, Джеральдина Оливерс, вы сопровождали свою госпожу до этого дома второго дня как?

– Сопровождала, – снова кивнула и задышала так часто, что я даже подумала, что сейчас задохнётся. Играет, доносчики всегда имеют прекрасное здоровье.

– И ушла она отсюда довольной?

– Мне показалось, что так, каноник.

– Довольной ушла. Получила что хотела. У меня и запись в книге имеется, – тут я не выдержала и вскочила с места, готовая не то бежать за тетрадями с печатью дознавателя, не то накинуться с ответными обвинениями на доносчицу.

– Сядьте, немедленно, если не хотите оказаться в оковах! До ваших записей дело дойдёт, в этом не сомневайтесь! Радуйтесь, что я вообще веду допрос в вашем присутствии, не всем везёт так, – инквизитор заговорил жёстко, отрывисто и спокойно. Достал руки из карманов, и я заметила на безымянном пальце левой руки неканоничный перстень с голубым камнем, сверкающим так ярко, что заболела голова.

Я тяжело опустилась в кресло, почувствовав, что хочу заснуть и проснуться три дня назад. Отказать всем этим недовольным курицам, и пусть жалуются хоть Богу!

– Если госпожа Лонгрен недовольна внешностью, тут нет моей вины. Я могу вернуть ей деньги за услугу.

– Госпожа Лонгрен уже всем довольна, – оборвал меня инквизитор и пристально посмотрел на меня. – Вчера она была найдена мёртвой. Сначала ей превратили в безобразную старуху злокозненной магией, а потом удушили.

Джеральдина вскрикнула и закрыла лицо руками. Я же сидела, вцепившись в подлокотники кресла, и не могла думать ни о чём, кроме одного: «Боже, за что ты меня так ненавидишь?»

Криан Аларис

Когда грешника возвращают к Богу, в этом нет ничего славного. И менее всего хочется встать и запеть псалом, чтобы ангелы порадовались за раскаявшихся.

Инквизиция не поёт в церквях, я, например, не знаю ни одного псалма до конца, но зато мне известны десятки способов вырвать у мага его дар и заставить говорить правду. Все они оканчивались смертью грешника, ибо тому, кто начал убивать с помощью злокозненной магии, нет места на небесах.

И раскаяние, даже если я слышал его, ничего не могло изменить в естественном ходе вещей. Я не любил пытки, не применял их самолично ни разу, но знал, что этот день настанет, и приблизит его женщина. Ведьма, которая и не подумает признать вину добровольно.

Одна из них была сейчас передо мной. Красивая, темноволосая, с алыми губами, белоснежными зубами и манящим взглядом голубых, как мой аквамарин в перстне, глаз. Я впервые почувствовал, что хочу поверить в её скудные оправдания. Вероятно, всему виной моя природная магия, имевшая сродство к её дару.

Моя мать была ведьмой, мне передалась её способность к камням, я умел их слушать и использовать, когда имел дело с чем-то природным, стихийным, как буря по весне или наводнение во время разлива рек. В этом доме я взывал к силе аметиста на серебряной цепочке.