Имелись в виду книги: «Памятник веры, представляющий благочестивому взору христианина празднества, православной церковью установленные св. угодникам Божиим с кратким описанием их жития» (М., 1838); «Хозяйственная статистика России» В. Андросова (М., 1827); «Материалы для статистики Российской империи, издаваемые при Статистическом отделении Совета Министерства внутренних дел» (СПб., 1839–1841), «О России в царствование Алексея Михайловича» Г. К. Кошихина (СПб., 1840).

Девять месяцев спустя в письме от 7 (19) апреля 1843 года из Рима Гоголь просит теперь уже Н. Я. Прокоповича прислать ему издание Ф. В. Булгарина «Россия в историческом, статистическом, географическом и литературном отношениях» (СПб., 1837). Н. Н. Шереметеву он просит извещать его «обо всех христианских подвигах, высоких душевных подвигах, кем бы ни были они произведены» (письмо от ноября 1842 г., Рим).

Все это были книги и материалы, нужные Гоголю для второго тома – для изображения повседневной русской жизни³⁰.

Друзья на просьбы Гоголя реагировали несколько лениво. С. Т. Аксаков эту леность прокомментировал впоследствии следующим образом:

Надобно признаться, что почти все поручения Гоголя насчет присылки статистических и других книг, а также выписок из дел и деловых регистров исполнялись очень плохо; а между тем очевидно, что все это было ему очень нужно для второго тома «Мертвых душ»³¹.

Старший брат поэта Н. М. Языкова П. М. Языков, этнограф, геолог и историк, сходным образом медлил с исполнением обещания прислать Гоголю «собрание слов и описание крестьянских ремесел», им составленное. «Гоголь ждет: ему теперь нужны эти оба предмета», – жаловался родным Н. М. Языков в письме от 28 декабря 1842 года (9 января 1843 года) из Рима³².

Но при этом вопросы московских друзей, скоро ли будет окончен новый труд, не прекращались. Гоголь отвечал:

Верь, что я употребляю все силы производить успешно свою работу, что вне ее я не живу и что давно умер для других наслаждений. Но вследствие устройства головы моей я могу работать вследствие только глубоких обдумываний и соображений… (письмо С. П. Шевыреву от 16 (28) февраля 1843 г., Рим³³).

О том, с какого времени Гоголь за границей начал всерьез работать над вторым томом, существуют разные мнения. Комментаторы старого академического издания считают, что Гоголь принялся за продолжение «Мертвых душ» лишь к осени 1843 года³⁴. По мнению Ю. В. Манна, ссылающегося на римское письмо Н. М. Языкова брату (в нем, правда, о втором томе конкретно не говорится), работа возобновилась раньше:

Гоголь ведет жизнь очень деятельную, пишет много; поутру, т<о> е<сть> до 5 ч<асов> пополудни, никто к нему не впускается, ни в будни, ни в праздник; это время все посвящено у него авторству, творческому уединению, своему делу, а после обеда отдыхает у меня. Что же он сочиняет? – Не знаю… (письмо от 4 (16) февраля 1843 г.)³⁵.

В уже упомянутом выше письме С. П. Шевыреву от 16 (28) февраля 1843 года из Рима Гоголь, хотя и менее уверенно, чем на прощальном обеде, говорил о необходимых ему двух годах для завершения тома:

После сих и других подвигов, предпринятых во глубине души, я, разумеется, могу теперь двигать работу далеко успешнее и быстрее, чем прежде; но нужно знать и то, что горизонт мой стал чрез то необходимо шире и пространнее, что мне теперь нужно обхватить более того, что верно бы не вошло прежде. Итак, если предположить самую беспрерывную и ничем не останавливаемую работу, то два года – это самый короткий срок. Но я не смею об этом и думать, зная мою необеспеченную нынешнюю жизнь и многие житейские дела, которые иногда в силе будут расстроить меня, хотя употребляю все силы держать себя от них подале и меньше сколько можно о них думать и заботиться.

При этом русские, с которыми Гоголь в это время общался и которые оставили воспоминания об этих встречах (Ф. Иордан и Ф. Чижов), о работе над вторым томом ничего не сообщали. Таким образом, единственным прямым свидетельством того, что Гоголь ранней весной 1843 года продолжил работу над вторым томом, является все то же его письмо С. П. Шевыреву. В нем по поводу речи Шевырева «Об отношении семейного воспитания к государственному», произнесенной в торжественном собрании Императорского Московского университета 16 июня 1842 года (на обложке издания значится 18 июня) и тогда же опубликованной (М.: Унив. тип., 1842. – 110 с.), Гоголь писал:

Ты, без сомнения, и не подозреваешь, что в этой статье твоей есть много, много того, к чему стремятся мои мысли, но когда выдет продолжение М<ертвых> д<уш>, тогда ты узнаешь истину и значение слов этих, и ты увидишь, как мы сошлись, никогда не говоря и не рассуждая друг с другом (письмо от 18 февраля (2 марта) 1843 г., Рим³⁶).

А между тем в Москве второй том «Мертвых душ» становится одной из «модных» тем для обсуждения в литературной среде. «Но все ждут второго тома, – пишет Н. М. Языкову Д. Н. Свербеев 2 января 1843 года, – друзья Гоголя с некоторым опасением, а завистники и порицатели, говоря: „Посмотрим, как-то он тут вывернется“»³⁷. С. Т. Аксаков тоже торопит Гоголя:

Хотя я очень знаю, что действия ваши, относительно появления ваших созданий, заранее обдуманы, что поэт лучше нас, рядовых людей, прозревает в будущее, но (следую, впрочем, более убеждениям других, любящих также вас людей) теперь много обстоятельств требуют, чтоб вы, если это возможно, ускорили выход второго тома «Мертвых душ». Подумайте об этом, милый друг, хорошенько… Много людей, истинно вас любящих, просили меня написать вам этот совет. Впрочем, ведь мы не знаем, такое ли содержание второго тома, чтобы зажать рот врагам вашим? Может быть, полная казнь их заключается в третьем томе (письмо от 6–8 февраля 1843 г.)³⁸.

Гоголь же лапидарно отвечает из Рима С. Т. Аксакову, сославшись на свое письмо Шевыреву от 16 (28) февраля 1843 года, которое мы уже приводили выше:

Относительно 2‐го тома «М<ертвых> д<уш>» я уже дал ответ Шевыреву, который вам его перескажет (письмо от 6 (18) марта 1843 г.).

Отголосок этой эпистолярной беседы, в которой доминировал недовольный голос Гоголя, можно услышать в третьем письме из «Четырех писем по поводу „Мертвых душ“» (1843):

И откуда вывел ты заключенье, что второй том именно теперь нужен? Залез ты разве в мою голову? почувствовал существо второго тома? По-твоему, он нужен теперь, а по-моему, не раньше, как через два-три года, да и то еще, принимая в соображенье попутный ход обстоятельств и времени. Кто ж из нас прав? Тот ли, у которого второй том уже сидит в голове, или тот, кто даже и не знает, в чем состоит второй том?³⁹

16 (28) марта 1843 года Гоголь в письме из Рима сообщил В. А. Жуковскому, что желает поселиться вместе с ним в Дюссельдорфе, и в письме этом звучит тема второго тома «Мертвых душ»:

А я думаю даже пожить в Дюссельдорфе, и мысль эта занимает меня сильно. Мы там в совершенном уединении и покое займемся работой, вы Одиссеей, а я Мертвыми душами.

Однако из летнего письма С. Т. Аксакову можно понять, что к работе Гоголь, во всяком случае до середины июля 1843 года, не приступал. «Слухи, которые дошли до вас о М<ертвых> д<ушах>, всё ложь и пустяки. Никому я не читал ничего из них в Риме, и верно нет такого человека, который бы сказал, что я читал что-либо вам неизвестное. Прежде всего я бы прочел Жуковскому, если бы что-нибудь было готового, – писал он. – Но, увы, ничего почти не сделано мною во всю зиму, выключая немногих умственных материалов, забранных в голову» (письмо от 12 (24) июля 1843 г., Баден-Баден). Эта информация подтверждается и письмом Н. М. Языкова А. М. Языкову и П. М. Бестужевой от 26 мая (7 июня) 1843 года из Гастейна: «Слух, будто бы Гоголь читал в Риме великой княгине <Марии Николаевне> вторую часть „Мертвых душ“, несправедлив – тем паче, что эта вторая часть еще не написана»⁴⁰.

Та же полемика с друзьями присутствует и в письме Гоголя Н. Я. Прокоповичу от 16 (28) мая 1843 года из Мюнхена, в котором он чуть не впервые сам называет «Мертвые души» эпопеей:

Говорил ли я когда-нибудь тебе, что буду сим летом в Петербург? или что буду печатать 2 том в этом году? и что значат твои слова: Не хочу тебя обижать подозрением до такой степени, что будто ты не приготовил 2‐го тома М<ертвых> д<уш> к печати? Точно М<ертвые> д<уши> блин, который можно вдруг испечь. <…> Где ж ты видел, чтобы произведший эпопею произвел сверх того пять-шесть других. Загляни в жизнеописание сколько-нибудь знаменитого автора или даже хоть замечательного. Что ему стоила большая обдуманная вещь, которой он отдал всего себя, и сколько времени заняла? Всю жизнь, ни больше ни меньше. <…> От меня менее всего можно требовать скорости тому, кто сколько-нибудь меня знает. Во-первых, уже потому, что я терпеливее, склонен к строгому обдумыванью и притом еще во многом терплю всякие помешательства от всяких болезненных припадков. М<ертвых> д<уш> не только не приготовлен 2-ой том к печати, но даже и не написан. И раньше двух лет (если только мои силы будут постоянно свежи в это время) не может выйти в свет. А что публика требует 2‐го тома, это не резон. <…> Да и почему знает она, что такое будет во 2 томе? Может быть, то, о чем даже ей не следует и знать и читать в теперешнюю минуту, и ни я, ни она не готовы для 2 тома. Тебе тоже следует подумать и то, что мои сочинения не должны играть роли журнальных статей и что ими не нужно торопиться всякую минуту, как только замечаешь, что у публики есть аппетит.

16 (28) августа 1843 года Гоголь переезжает к В. А. Жуковскому в Дюссельдорф, где остается до ноября 1843 года. В сентябрьском письме П. А. Плетневу он по-прежнему дает неутешительную версию появления новых своих сочинений, имея, скорее всего, в виду в том числе и поэму:

Сочиненья мои так связаны тесно с духовным образованием меня самого, и такое мне нужно до того времени вынести внутреннее сильное воспитание душевное, глубокое воспитание, что нельзя и надеяться на скорое появление моих новых сочинений (письмо от 24 сентября (6 октября) 1843 г.).

Впрочем, когда в ноябре Гоголь из Дюссельдорфа отправился в Ниццу, Жуковский в письме Н. Н. Шереметьевой дал несколько иную версию творческого настроя и творческих планов Гоголя: «Он отправился от меня с большим рвением снова приняться за свою работу, и думаю, что много напишет в Ницце» (письмо от 6 (18) ноября 1843 г.⁴¹). И действительно, в Дюссельдорфе, как позже и в Ницце, Гоголь продолжал интересоваться темами, которые, как post factum легко можно понять, могли быть ему полезны в труде над поэмой. Своего земляка, помещика и уездного судью Н. Д. Белозерского, он вопрошал: «Насколько вообще уездный судья может сделать доброго и насколько гадостей?» (письмо от 18 (30) августа 1843 г., Дюссельдорф). Н. М. Языкова просил прислать ему очередную порцию книг: сочинения епископа Барановича, Дмитрия Ростовского, комплект журнала «Христианское чтение» за 1842 год и др. (письмо от 23 сентября (5 октября) 1843 г., Дюссельдорф⁴²). И уже из Ниццы написал Жуковскому:

Я продолжаю работать, то есть набрасывать на бумагу хаос, из которого должно произойти создание Мертвых душ. Труд и терпение, и даже приневоливание себя, награждают меня много. Такие открываются тайны, которых не слышала дотоле душа. И многое в мире становится после этого труда ясно. Поупражняясь хотя немного в науке создания, становишься в несколько крат доступнее к прозренью великих тайн Божьего создания (письмо от 20 ноября (2 декабря) 1843 г.).