Вдруг на середине острова, сквозь крону деревьев, в небо потянулась струйка чистого голубого дыма. Остров обитаем. У меня забилось сердце. Я внимательно наблюдал за противоположным берегом, но напрасно. Никто не появился. Вскоре дым исчез, незаметно рассеялся в купах деревьев, будто его поглотила невидимая земля. От дыма не осталось и следа.

Наступил вечер. Я вышел из укрытия и вернулся на пляж.

То, что я обнаружил, ужаснуло меня. Рядом со старыми следами на песке появились новые, совсем еще свежие отпечатки ног. Итак, покуда я спал, кто-то прошел мимо моего укрытия. А вдруг меня заметили?

Наступила ночь. В зарослях камыша стало темно. Внезапно из камышей выпорхнула птица. Она громко закричала, и остров ответил ей жалобным стоном.

Я бросился бежать.

Домой я вернулся в кромешной темноте.

Как меня встретила тетя Мартина, можно себе представить.

– Бродяжка! Чумазый! Перекати-поле!

Она меня обнюхала:

– От тебя пахнет илом. Боже! А прическа-то хороша!

У меня в волосах застряли листья и колючки.

– Иди причешись!

Пристыженный, я молча пошел причесываться. Я знал тетю Мартину. Покричит, поругается, но и только.

– Тебе не стыдно?

Да, мне было стыдно. Кому стыдно, тот молчит, и я молчал.

– А если я все расскажу отцу, а? Паскале, – (Паскале́, дорогой читатель, – это мое имя), – ты не представляешь, что он с тобой сделает!..

Я все прекрасно представлял, но я знал также и тетю Мартину, и все в ней говорило: «Озорник! Тебе повезло, что тетя Мартина питает слабость к скверному мальчишке Паскале! Ладно уж, в свое время твой отец и не такое проделывал!..»

Несмотря на сердитый вид, тетя Мартина сочувственно спросила:

– Ты, конечно, голоден?

Я признался, что голоден.

– Ну да! – ворчала она, беря в руки сковородку… – С семи утра ни крошки во рту!.. Бедолага! Держу пари, что у тебя кружится голова…

– Да, тетя Мартина, у меня голова немного кружится, – приврал я.

– У меня остался только суп… два помидора… и сосиски…

Послышались чьи-то шаги. В кухню вошел Баргабо.

Никогда еще он не казался мне таким большим. Как всегда, его лицо было суровым. Тетя Мартина чуть не выронила от изумления сковородку. Он этого даже не заметил.

– Я принес плотву, – сказал Баргабо. – Пожарьте ее. А меня, пожалуйста, угостите стаканчиком вина.

И уселся за стол.

Тетя Мартина унесла на кухню корзину с рыбой. Было слышно, как она ее чистит. Вскоре в сковороде задымилось масло. Мы пригласили Баргабо за стол. Тетя Мартина принесла кувшин с вином, ржаной хлеб и бутылку с уксусом.

Вытащив из кармана длинный нож, Баргабо отрезал большущий ломоть хлеба, положил на него две рыбешки и провел крестообразно по еде ножом. Затем он принялся за бутерброд.

Мы смотрели на него. Он помалкивал. От него пахло рекой.

Мы забыли о еде. Он заметил это, и наши глаза встретились.

– Надо поесть, сынок, – пробормотал он. – Эту рыбу я наловил для вас. Рыба – речная… Ты ведь знаешь реку?.. Остров, заросли кустарника, в которых можно спрятаться?..

Я побледнел. Тетя Мартина наблюдала за мной. Но Баргабо взял с блюда самую лучшую рыбину и положил мне в тарелку. Неожиданно ловко он вытащил из нее все кости, капнул две капли масла и полил уксусом.

– Теперь блюдо готово, – сказал он. – Можешь попробовать.

Тетя Мартина слегка надулась. Ужин закончился в тишине.

Когда убрали последнюю тарелку, по-прежнему молчаливый Баргабо принялся кончиком длинного ножа чертить на столе странные фигуры. Это были змеи, речные черепахи и неизвестные фантастические рыбы; у одних топорщились колючки, у других, с огромной головой, были разинуты устремленные в пустоту прожорливые рты.

Мы с тетей Мартиной молча, зачарованно смотрели на эти необычные изображения. Вдруг Баргабо пробормотал:

– Гроза собирается.

Вскоре вдалеке загремел гром.

Баргабо поднялся и сказал:

– Всего вам доброго! Мне нельзя терять время.

И исчез.

Раскаты грома раздавались всю ночь. Поистине, он гремел не щадя своих сил, оглушая деревню мрачными раскатами. Летучие молнии полыхали, словно огненные ножницы. Одна молния попала в сосну, которая с треском рухнула на землю. Дом сотрясался. Недра подвала вторили эхом. Спрятавшись под одеяло, я думал о реке. Наверное, голубой блеск молний холодно и ярко отсвечивался в ночной воде.

Косой проливной дождь хлестал по стенам дома, скрипевшим под его струями сверху донизу. К утру гроза устала и, отдаленно погромыхивая, утихла. Солнце выглянуло из облаков и затопило поля светом.

Прошло три жарких дня, прежде чем земля просохла после дождя.

За эти три жарких дня я не двинулся с места.

Тетя Мартина вновь принялась носиться. Одержимая своей страстью, она позабыла о моей проказе.

Остров

Во вторник чуть свет я собрался пойти к реке. Светало. Тетя Мартина еще спала в своей комнате. Вчера она рыскала по дому до полуночи. Пока она не проснулась, я набил небольшой мешок припасами: фигами, орехами и хлебом. Спустя час я был на берегу реки.

Какое великолепие! Волны стали прозрачными. В омытой дождем, ярко-голубой глубине неба ветерок весело гонял два облачка, которые отражались в светлых водах реки, стремительно несущейся к холмистым горизонтам. Страшное в середине реки течение, увенчанное темным пенистым гребнем, больше не нарушало гладкого зеркала вод. Река весело текла меж берегов, густо окрашенных розовым светом зари. Вдоль берега порхал зимородок, утренний ветерок шуршал в камышах.

Вдоль по берегу я направился к хижине на четырех сваях. К ней вел мостик.

Внутри в гамаке лежал тюфяк из сухих водорослей. Под потолком висела старая сеть. В углу была сложена кухонная утварь.

«Баргабо приходит сюда ночевать, когда браконьерствует», – подумал я.

Под мостками была видна светло-песчаная полоска небольшого пляжа. Пустая, старая и слегка тронутая червоточиной лодка, привязанная к свае, покачивалась у берега. Сквозь плохо пригнанные доски днища незаметно просачивалась вода. Уже давно от солнца и дождя на корпусе лодки облупилась краска. Весел не было. Лодка была привязана старой пеньковой веревкой, которая провисла и мокла в воде. Течение было спокойное.

Тишина и покой снова ввели меня в искушение. Я подошел к лодке и не очень уверенно поставил ногу на борт. Она зашаталась под моим весом. Это покачивание страшно меня напугало. Но лодка выровнялась, я осторожно сел на лавку в середине и больше не шевелился. Лодка, вода и берег казались неподвижными, и, несмотря на подспудное волнение, от которого замирало сердце, я был счастлив.

Ибо, повернувшись спиной к берегу, я ничего, кроме реки, перед собой не видел. Она незримо несла свои стремительные воды. Ниже по течению из утреннего тумана постепенно появились очертания острова, освещенного первыми лучами солнца. Тополя, вязы и березы были скрыты легкой дымкой тумана, но некоторые деревья уже золотились от солнца. На мысе острова голубая скала, выступавшая из воды, мощно рассекала поток, и грозная вода закипала от ярости. Но берег острова был таким густо-розовым, а легкий ветерок приносил оттуда такие нежные запахи цветущих деревьев, растений и лесных цветов, что я пришел в восхищение. И снова, как в прошлый раз, я увидел дымок от костра.

«Это Баргабо разводит костер, – подумал я, – ночью он должен был пойти на рыбалку…» Ах, почему я не на острове? Я только об этом и мечтал.

Лодка оставалась неподвижной. Ни одно видимое течение, казалось, не достигало этой тихой гавани, где я чувствовал себя в безопасности. Я не мог оторваться от созерцания тихо текущей воды, ее движение меня завораживало.

Я забыл о времени, о себе, о том, где я, и больше не сознавал, что движется – лодка или река. Течет ли река или это я чудесным образом, без весел, плыву в лодке по течению? Одному Богу известно, как лодка оторвалась от берега, но вдруг я заметил, что сваи хижины удаляются… удаляются… удаляются ли?..

Внезапно я пришел в себя. Где я? Веревка, которой была привязана лодка, оборвалась. Подхваченная невидимым течением, лодка плыла сама по себе. Я попытался схватить плывущую мимо ветку, но она ускользнула. Незаметно и неощутимо я удалялся от берега. У меня внутри все похолодело от страха. Почти незаметное течение стало сильным, лодку понесло, и по мере движения я видел, как на меня стремительно наплывает гигантская скатерть реки.

Она вся целиком была в движении и всей своей глубоководной массой гнала меня на риф, о который шумно разбивались пенные волны.

Волны становились все выше. Течение все быстрее увлекало старую лодку. Она скрипела. Сквозь трещины в нее набиралась вода. Попадая в бездонные водовороты, она разворачивалась и крутилась на месте. Когда сердитые волны били ей в борт, она опасно кренилась набок. Лодку несло прямо на грозно надвигающийся риф. Я закрыл глаза. Вода бурлила. Подхваченная прибрежным течением, лодка медленно развернулась. Заскрипев всем корпусом, она остановилась на ложе из гравия. Открыв глаза, я понял, что спасен. Лодку выбросило на песчаный берег пологого склона острова. Риф, которого я избежал, по-прежнему пенился, но уже далеко.

Одним махом я спрыгнул на землю.

И тут у меня из глаз полились слезы.

Наплакавшись, я понял, что произошло. Двести метров глубокой воды отделяли меня от обжитой земли. Там, вдалеке, из труб шел дымок. Двумя километрами дальше, среди сосен и платанов, в это голубое утро из трубы моего родного дома тоже наверняка вился в небо дымок. Сейчас девять утра. Тетя Мартина разжигает в печке огонь. Она уже ищет меня. Я схватился за голову. Как выбраться с острова? Кого позвать на помощь?

Усевшись на корни дерева, я призадумался. Увы! Мои мысли не шли далеко. Все мне говорило: «Паскале, ты пропал». Но это было для меня не важно. Больше меня мучил вопрос: «Что подумает тетя Мартина? Еще только девять часов, а она уже волнуется. Что же с ней будет в полночь? Ибо в полночь, дружочек Паскале, ты будешь еще тут. И вода в реке ночью будет зловеще черного цвета».

Грустные, грустные мои мысли…

В эту минуту теплый ветер принес горьковатый запах костра. Воспоминание о том, что уже дважды я видел дым среди деревьев, вновь ожило во мне. «Надо посмотреть, что там», – подумал я. Пробравшись сквозь кустарники, я попал на лесную опушку.

Посреди поляны стояла хижина. Крыша ее напоминала головку сахара. Перед дверью висел мешок.

На утоптанной земле лежали три камня. Между ними тлел огонек. Дым, поднимавшийся от костра, лизал дно большого, черного от сажи котелка какой-то странной формы, с маленькими ушками и круглым пузом.

Перед очагом сидела на корточках девочка и подкладывала в огонь хворост. Черная кошка дремала у хижины. Несколько куриц что-то клевали.

Кто эти люди, такие бедные, что живут в хижине?

Девочка была одета в лохмотья. Черные глаза, смуглая кожа… Какое странное создание!

В ушах у нее висели большие медные кольца. Порой она что-то тихо напевала. По полянке расхаживал осел. За хижиной под деревом смутно вырисовывалось что-то огромное и коричневое. Мне стало страшновато. Догадаться, что это такое, я не мог – оно было далеко от меня и неподвижно. Какое-то животное?

Над котелком клубился пар. Пахло вкусно. С дерева слетела ворона и уселась на голое плечо девочки. Та что-то ей прошептала. От удивления я привстал, чтобы лучше ее рассмотреть. Девочка повернула голову и посмотрела в мою сторону. Но осталась безучастной. Заметила ли она меня?

Из хижины вышла худая, злобного вида старуха. Она схватила за горло петуха и, свирепо вскрикнув, свернула ему шею.

Большое и коричневое поднялось, заворчало, встало на четвереньки, и медведь – а это был медведь – вперевалку направился к очагу. Подойдя к котелку, он принюхался и повернул голову в мою сторону. Я задал стрекача.