Я часто слышала и другие слова: вспыльчивая, своенравная, капризная, несдержанная, слишком строптивая для одиннадцатилетней. Их писали в моём школьном дневнике. Произносили на родительских собраниях. Говорили в мой адрес так часто, что они крепко засели у меня в голове.

Я ни в коем случае не оправдываюсь сейчас, просто рассказываю. Для полноты картины, так сказать.

Наступил последний день рождественских каникул. Я была в мамином кабинете. Разговаривала по телефону со своей лучшей подругой Айви.

– Придёшь сегодня в «Краболовку»? – спросила она.

«Краболовкой» назывался новый ресторан у пристани. Внутри я ещё не была, но слышала хорошие отзывы. Вся деревня восхищалась их чизкейком с белым шоколадом. Айви говорила, он тает во рту.

Теа Трабвелл тоже так считала.

Теа Трабвелл ходила за нами, как приклеенная, всю четверть. По ней было видно, что она мечтает стать лучшей подругой Айви вместо меня. Казалось, будто я участвую в невидимом соревновании, о котором все молчат, но которое я, очевидно, проигрываю.

Теа была в одной команде скаутов с Айви, а я нет.

Меня выгнали из-за разногласий с лидером скаутов. То есть я называю это разногласиями, а она называет это поджогом. Но я не собиралась устраивать пожар во время ежегодной благотворительной дискотеки скаутов. Во всём виноваты свечки. Бракованные попались, и, как я сказала следователю, не нужно быть специалистом по противопожарной безопасности, чтобы это понять.

У Теи была лошадка.

У Теи были блестящие каштановые волосы, которые не пушились под дождём.

Теа никогда не устраивала поджогов.

Насколько мы знаем.

– Кстати, Теа Трабвелл тоже придёт. Не возражаешь? – спросила Айви.

Конечно, я возражаю.

– Ладно, – сказала я.

Теа Трабвелл притащит всю свою семью, только этого не хватало.

– Наши мамы очень дружат, – сказала Айви. – Они вместе занимаются йогой в ратуше. То есть занимались, пока её не закрыли на ремонт…

– Ясно.

– В общем, увидимся в Ка Эл.

– Где?

Айви рассмеялась.

– Да это мы так называем «Краболовку». Ка Эл.

– А, понятно. Супер. Увидимся в Крабе. Это мы его так называем, я и… э… другие люди.

Я положила телефон и сделала несколько глубоких вдохов и выдохов. Затем направилась в гостиную.

По телевизору уже десятый раз показывали «Секретную службу Санта-Клауса». Бёрди собирала свой новый пазл. Мама листала журнал, поглядывая одним глазом на экран. И единственная йога, которой она занималась, – тянулась за бутылкой игристого возле своих ног и подливала вино в чашку со сколом, на которой большими буквами было написано

Папа возился с бумагой и растопкой у камина.

– Мы можем пообедать в «Краболовке»? – спросила я.

– В этом дорогущем месте на пристани? – сказал папа с таким видом, будто я предложила перекусить в крематории. – Наверное. Когда-нибудь.

– Нет, СЕГОДНЯ! Айви идёт со своей семьей, и она пригласила нас. Я сказала, что мы придём.

– Надо было сначала спросить нас, – заметил папа, поджигая скомканную газету на каминной решётке.

– Вот сейчас и спрашиваю.

Мама и папа переглянулись.

В горле сразу запершило. Так ВСЕГДА НАЧИНАЕТСЯ. Внутри рождаются слова, сильные и скользкие. Они так и норовят выпрыгнуть наружу, словно лосось из воды.

– Чудесная мысль, дорогая, – сказала мама, даря надежду и тут же разрушая её. – Но надо было предупредить пораньше. К тому же какой смысл обедать в ресторане, когда у нас холодильник забит едой? Индейка, между прочим, сама себя не съест. В другой раз сходим.

– Но если не хочешь обедать дома, – сказал папа совершенно не в тему, – устроим шикарный обед на лоне природы, в саду. У нас лучший вид во всей деревне, причём совершенно бесплатно – с этим не поспоришь.

Он действительно считал, что в плохую погоду нужно обязательно выйти из дома, и всё будет замечательно. Вот и сейчас он смотрел из окна на моросящий дождь и бурлящее море так, словно это самое красивое, что он когда-либо видел.

Наш дом неспроста называли Домом с видом на море. Трёхсотлетний, маленький рыбацкий коттедж, построенный на вершине холма за Клиффстоунсом, предлагал панорамный вид на – как вы уже догадались – море из каждой задней комнаты. Когда мама и папа купили его, тут не было ни электричества, ни водопровода. Как они частенько напоминали, наш дом стал результатом любви и большого труда. Почти каждый вечер и каждые выходные они ремонтировали его. Папа сидел на крыше в день их свадьбы, а в свой медовый месяц они ставили оконные рамы.

И хотя папа говорил о доме так, будто это лучшее его творение, честно говоря, я сомневаюсь, что это творение можно было назвать завершённым. Дом получился хлипким. И шатким. Мы мёрзли зимой, если заканчивались газ и дрова. Крыша всегда где-то протекала. Чистотой и порядком он тоже не отличался. Как говорили родители Айви, мои мама и папа были «людьми свободного духа». Я, конечно, не знаю, чем занимались люди свободного духа в других местах, но в моём доме они допоздна слушали чудовищную фолк-музыку, водили нас в походы, в лес, без туалета, а работа по дому вызывала у них аллергию.

Кофейные чашки усеивали всю свободную поверхность в мамином кабинете и стояли там неделями, незаметно обрастая неповторимой индивидуальностью, пока маме не приходило в голову поступить с ними самым радикальным образом, а именно отнести на кухню. Стопки бумаг на её письменном столе громоздились такими пластами, что вполне могли вдохновить на археологические раскопки.

Папа был ненамного лучше: он носил одни и те же джинсы, пока они не порвутся, всегда ходил с грязными ногтями, и за ним повсюду тянулся запах масляных красок, терпентина и сигарет-самокруток. И, как вы могли понять по его последнему заявлению, у него были очень странные идеи о том, как нам следует проводить свободное время – уж явно не обедать в «Краболовке». Он был уверен, что, если хочешь заняться чем-то по-настоящему увлекательным, нет ничего лучше, чем порисовать в бурю, родить ребёнка в совершенно непригодном для этого месте или – в крайнем случае – сидеть дома и смотреть в окно.

– Впитываем краски, девочки! – самый популярный лозунг в нашем доме. – Наслаждаемся видами!

Как вы понимаете, это сильно раздражало. Если вас интересует моё мнение, море бывает только трёх цветов: синее, зелёное и серое. Получается, мне постоянно советовали любоваться синяком.

4
Аномальное землетрясение

Я сделала ещё одну попытку попасть в «Краболовку».

– Но я сто лет не видела Айви! – воскликнула я. – Все каникулы! Пожалуйста, давайте сходим. Ну, пожалуйста!

– Увидишься с ней завтра, – сказала мама, – когда начнётся новая четверть.

Я в отчаянии оглядела комнату и заметила над рождественскими открытками на камине разочарованную физиономию. Себя. Глядящую из зеркала.

Мама часто повторяла, что когда-нибудь я научусь любить свою внешность, но ей-то легко говорить. Её подбородок и рот замечательно сочетались друг с другом, и, хотя волосы тоже завивались мелкими кудряшками, как и мои, они никогда не пушились.

Папа советовал мне принять мою уникальность. Звучало неубедительно. Ему-то прекрасно живётся с густыми чёрными бровями, почти сросшимися на переносице, румяными щеками и квадратным волевым подбородком, который затмевал собой всё остальное. В любом случае почти всё своё время он проводил в сарае в саду, да и вообще мог отрастить бороду.

Мне досталась не лучшая генетика, это точно. Бёрди походила на маму, со своими карими глазами и шелковистыми волосами, которые совершенно не выглядели так, будто их случайно ударило током.

Папа зашуршал газетой. Мне попался на глаза заголовок:

АНОМАЛЬНОЕ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ НА БЕ…

Мама отпила из кружки и пошевелила пальцами ног.

– Сегодня особенный день, последний день каникул, да? Все мы вместе, дома, и нам некуда спешить.

– Что тут особенного, если торчишь дома всю неделю? – пробурчала я.

Папа бросил на меня предостерегающий огорчённый взгляд. В нашем доме можно было терять носки и домашнюю работу, даже портфель с учебниками можно было терять как минимум раз в неделю, – не будем называть имён (это я про тебя, Бёрди!), – но ни за что и ни при каких обстоятельствах нельзя было терять самообладания.

«Крики порождают негативную энергию и вредную межличностную токсичность, – говорил папа. – К тому же от них голова болит».

– Френки, – сказал он сейчас строго.

Бёрди поморщилась от беспокойства. Она похлопала по ковру рядом с собой.

– Хочешь собирать пазл вместе со мной? – предложила она. – Смотри, тут подсолнухи!

И она робко улыбнулась.

Мысли в голове вспыхивали и гасли, как гирлянда на ёлке. Вспыхнут.

Погаснут.

Вспыхнут…

Погаснут.

Чем дело кончится, неизвестно.

Может, я сяду к Бёрди. Может, буду собирать пазл. Может, мама права, и сегодняшний день надо посвятить семье и только семье.

Но вдруг я вспомнила, как легко Айви сказала: «Да это мы так называем «Краболовку». Ка Эл».

Она и Теа теперь не разлей вода, они говорят про себя «мы». Ей даже не пришлось называть её имя. Я и Айви тоже когда-то были так близки. Если я пропущу этот обед, может, она меня больше никогда не пригласит? Может, в нашем незримом соревновании Теа Трабвелл вырвется вперёд, к финишной черте?

Я перевела сердитый взгляд на родителей и посмотрела на них с чувством полнейшего бессилия и раздражения. Чего-то они недоговаривают. Дело не в забитом холодильнике. И не в драгоценном семейном общении. Дело в деньгах. Мои кости заныли.

И – у меня было время подумать, так что теперь я совершенно уверена, – именно в тот миг всё пошло наперекосяк.

5
Умирающий вид искусства

По словам его банковского менеджера, папина работа не соответствовала текущим рыночным тенденциям. Или, как говорил сам папа, портреты домашних животных были благородным, непонятым и умирающим видом искусства. Или, как говорила мама, мы были на мели.

Потому что по некой таинственной причине слишком мало жителей нашей деревни – или любой деревни, если на то пошло, – думали, глядя на своих питомцев: «Знаешь, о чём я мечтаю, моя драгоценная морская свинка? Увековечить твой образ на холсте за большие деньги!»

Папа винил Интернет. Всего за 9,99 фунта можно было загрузить фотографию вашего питомца с любого мобильного телефона, даже разбитого, и уже через два дня получить кухонное полотенце, футболку и вдобавок брелок с изображением любимой зверушки. Заплатить за всё это меньше десятки казалось большинству британцев гораздо более выгодной сделкой, чем 275 фунтов, которые брал папа за одну картину. На которую он тратил целый месяц работы, а не два дня.

И он ни за что не соглашался сбавить цену хотя бы до £274,99. Ну что ты будешь делать?!

– Мам? – я посмотрела на неё с мольбой. Мама зарабатывала тем, что подбирала персонал для кейтеринга, поваров и официанток. – Ты же говорила, что декабрь был удачным месяцем!

Но она покачала головой.

– Да, технически так и есть, но мы отложили мои комиссионные на то, без чего нам не выжить, – на еду и отопление…

– Которое всё равно не работает…

– А ну-ка! – сказал папа. – Сбавь тон. Энергетические поля в этой комнате только что скончались. Я нутром чувствую. Это очень печально.

Я закатила глаза так громко, как только могла.

– Это я тоже услышал, – пробурчал папа.

– Пожалуйста, перестаньте, – заныла Бёрди.

– Да уймитесь уже, – сказала мама. – Мой любимый фильм начинается…

– АХ, ПРОСТИТЕ! – рявкнула я. – ПРОСТИТЕ, ЧТО ПОРЧУ ВАМ ЖИЗНЬ СВОИМИ ПРОСЬБАМИ…

– Довольно! – Папа стал размахивать руками, будто отгоняя энергетические поля от источника опасности. – Уходи, Френки, – сказал он, – вернёшься, когда успокоишься.

– Но…

– Сейчас же.