Бритоголовый мужчина в дорогом костюме оцепенел, прервав свою беспощадную молитву. Бледное лицо медленно повернулось к стоящему в проходе мужчине в черном. Резко вскочив, он схватил себя за ворот дорогущей сорочки и рванул его так, что пуговицы разлетелись по всему салону. На груди красовался огромный золотой крест, на котором висел распятый Иисус.

– Крещеный! – заголосил на весь сорок первый бритоголовый. – Ей-Богу, крещеный!

Водитель тут же тоскливо съехидничал:

– У-ра-а! Заговори-ил!

– Да я! – продолжал очнувшийся от долго забвения мужчина. – Да я! Я храмы строил!

– Ха! – воскликнул водитель, глядя в зеркало заднего вида. – Че, прям своими руками?!

– Я деньги давал! – возмутился оскорбленный мужчина, выпучив свои глаза настолько, что они, казалось, вот-вот выпрыгнут из глазниц.

– А что, – спросил мужчина в черном, – такое тоже считается?

– Конечно!

– Ну так, а чего ты тогда мимо своей ездишь?

Бритоголовый моментально сделался подавленным и опустился на кресло, закрыв лицо руками. Затем он так по-православному, принимая свою нелегкую долю, взвыл:

– Жил неправедно!

– Абсолютник, – проконстатировала зеленоглазая.

Он отчаянно, по-детски заревел. Огромные капли покатились из глаз. Мужчина в черном сел рядом с ним и по-простому, по-братски приобняв, похлопал по плечу.

– Да это разве проблема. Ты что, думаешь, на небе одни праведники сидят? Да ты представляешь тогда, что внизу бы творилось? Хуже, чем в Зябликово. Да, тогда б землица у нас под ногами лопнула бы от грешников. Ты же и крещен у нас, и храмы помогал строить. Чего не выходишь из автобуса?

Бритоголовый вдруг собрался с волей, остановив слезы, стиснул зубы, выставил перед собой кулак и, словно вколачивая невидимые гвозди, прокорил себя:

– Неправильно я жил, неправильно!

– Правильно, неправильно – это уже другое дело. Это пусть кто за это отвечает, тот и разбирается. А ты свою голову не забивай. Она у тебя и так чего-то не очень работает. Ты скажи мне: чего ты так мучаешься? И тело свое не отпускаешь, и душу свою такими тяжелыми мыслями изводишь. Дорога – она… – Мужчина в черном посмотрел вдаль и вытянул руку, прокладывая путь для метафоры, но осекся, не зная, что сказать. Бритоголовый мужчина в дорогом костюме, с серьезным лицом глядя на его руку, заворожено ожидал продолжения.

– Дорога́ доро́га, – мечтательно подхватила зеленоглазая, – а конец все слаще. Все разные. Все особенные. У каждого своя. Миллионы-миллионов дорог. И все пути лишь дважды проходят через наш мир: рождение, – она добродушно заглянула в глаза бритоголовому, – и смерть.

Губы мужчины в дорогом костюме задрожали, а глаза намокли.

– Но я не прожил жизнь… не так как хотел… не так, как надо…

– Ну что ж теперь, – пожала она плечами, – Так, не так – уже все.

– И что мне теперь… в ад?

– Да что с тобой будешь делать?! – вспылил мужчина в черном. – Чего сразу в ад-то?! Ты ведь понятия не имеешь, что там! – Он вытянул руку, указывая на елки за окнами автобуса. – А сидишь тут и трясешься, как ягненок при виде леса. Там, может, и нет никаких волков, а ты трясешься.

– Нет?

– Есть. Наверняка есть. Где же ты лес без волков видел? И что теперь, в лес не ходить? И ездить, и ездить в этом автобусе, пока он не развалится? Тело-то твое уже на пределе, наверное.

– Так и есть, – подтвердил водитель. – Уж который год весь исколотый в трубках лежит. И не дышит уж сам. Че ждет – непонятно. И родственники смирились, почти не приходят, а он все ездит да ездит по кругу.

– Простите. – Все оглянулись на Егора Степановича, поднявшего руку, как школьник для вопроса. Глядя прямо в глаза бритоголовому, он спросил: – У вас есть дети?

– У меня? – удивился тот. – Две дочки.

– У меня одна. Раз мы с вами оба пассажиры: я могу дать совет?

Бритоголовый задумался, посмотрев в пол, а затем кивнул.

– Не мучайте их. – Егор смотрел на розовую коробочку. – Моя жена умирала три года. Это было самое тяжелое… – Глаза Егора быстро намокали, а слова с трудом подбирались. – Три самых невыносимых, невозможных года. А моя жена – Люба, ее звали Любовь – она все равно умерла. Она тогда сразу… поняла. Говорит: не надо, не хочу, не запоминайте меня так… такой… А мы… Я не знаю, как мы с дочерью… Все сделали. Распугали все вокруг. Бросили все. Как собаки вцепились в нее и затащили в эту яму! На природу! На воздух…

Егор Степанович вдруг рассмеялся, вытирая слезу.

– Любе здесь сразу не понравилось.

Сорок первый резко остановился. Всех тряхнуло. Водитель, как сапер, ожидающий, сработает ли бомба, в ожидании смотрел в зеркало заднего вида.

Бритоголовый мужчина в дорогом костюме решительно кивнул и встал.

– Моя! – смело объявил он на весь салон и двинулся к выходу.

Все – мужчина в черном, зеленоглазая, водитель автобуса и даже Егора Степанович – аплодировали его смелости и решительности. Двери автобуса с лязгом отворились, и узник по своей воле покинул с таким трудом собственномысленно воздвигнутую им тюрьму.

В отличие от остановки, на которой сошла старушка, за окнами, сквозь туман, Егору Степановичу, к своему изумлению, удалось обнаружить горизонт. В просветах между белыми облаками, напоминающими скорее дым, а не туман, он увидел тянущуюся до бесконечности бесплодную степь, в которой явно не было ни одного волка.

Сорок первый двинулся дальше, а внутри у Егора Степановича была страшная тоска. В отличие от бритоголового, он ни капли не переживал о себе. Все мысли крутились вокруг последнего данного дочери обещания – маленькой помятой розовой коробочке, перетянутой бирюзовой ленточкой.

Ощущая, как холод сковывает его плечи и шею, он до боли зажмурился. Глаза, оказавшись под замершими веками, отозвались больными уколами. Его лицо и душу перекосило от скорби, но заплакать он не смог.

– Далеко едешь?

Егор открыл глаза. Сложив голову на руки, скрещенные на спинке сиденья перед ним, на него смотрела зеленоглазая девушка.

– Да не знаю, – грустно усмехнулся Егор. – Как приедем, посмотрим.

– А что в коробке?

Ком в горле Егора мешал говорить.

– Подарок. Для дочери. У нее сегодня день рождения.

– Ого. Не повезло же вам.

– Представляете? Уходя на работу, обещал вернуться с подарком, а теперь, получается, вообще не вернусь.

– Представляю. Очень даже.

Они молчали какое-то время. Затем девушка хлопнула себя по лбу.

– Вот дура! Я же помочь могу!

– Что? – Егор почему-то сразу проникся доверием. – Как?

– Да как-как, подарок твой передать!

– Правда?

– Конечно! Давай сюда! – зеленоглазая протянула руки. – Ну чего ты? Давай.

Егор снова посмотрел на бесценную помятую коробочку.

– А не обманете?

– Да на кой черт ты мне сдался! Я же даже не знаю, что в коробке.

Егор Степанович нерешительно протянул подарок. Девушка схватила его и радостно подняла над головой как трофей.

– А адрес! – вдруг спохватился Егор Степанович.

– Ха-ха! Обманули дурачка! – радостно заявила зеленоглазая. – Зачем мне адрес? Коробочка-то теперь моя!

Мужчина в черном костюме, наблюдающей за всеми событиями со своего места с перекрещенными на груди руками, закатил глаза и осуждающе покачал головой.

– Но как же? – промолвил недоумевающий Егор Степанович.

Девушка наклонилась к нему и заговорщически шепнула.

– Ни звука.

Затем она высунула свой язык, провела по нему большим пальцем, а затем этим же самым пальцем – по разбитой брови Егора Степановича.

Сначала рану на брови защипало, но постепенно легкое покалывание переросло в жгучую боль. Дышать сделалось труднее, а легкие словно подожгли изнутри. Шею и плечи начало ломить еще сильнее, будто на него взвалили неподъемную ношу. Руки и ноги невыносимо крутило. Замерзшая кожа правой руки почувствовала ритмичные удары. Повращав рукой, Егор Степанович поднес часы к уху. Идут!

– Эй, дядь! – возмутилась зеленоглазая, обращаясь к водителю. – Ты чего живых на своем автобусе катаешь?!

Грустные глаза на секунду мелькнули в зеркале заднего вида, а затем, в следующее же мгновение, до краев наполнились паникой.

– Что?! Как живых?!

– Не-по-ря-док! – строго отчеканил мужчина в черном, явно переигрывая.

– Кто живых?! Нет живых!

– Ну бывает. – Милостиво развела руками зеленоглазая, подмигнув Егору. – Замаялся, поди, да не доглядел. С кем не бывает.

– Да я три раза мимо проехал! Мертвее мертвого!

– Ты не переживай, я никому не скажу. А ты скажешь кому? – спросила она, кивнув в сторону Егора Степановича.

Тот, не понимая, что происходит и глядя на розовую коробочку в руках зеленоглазой, молча помотал головой.

– Ну а ты, Иван Иваныч? – спросила девушка у мужчины в черном. – Чего людям статистику портить, да? И так вот нас согласился подбросить! Давай сделаем исключение да прикроем глаза?

Водитель уставился на суровое лицо мужчины в черном костюме, ожидая его решения.

– А ну раз-во-рачивай свою колымагу!

– Есть разворачивать! – рапортовал водитель, бросив руль, переключая передачу правой рукой и почему-то отдавая честь левой.

– Да газу не жалей! Чтоб без опозданий! Да строго по графику!

– Да, какжешь я?

– Без о-поз-даний я сказал!

– Есть без опозданий! – вытянулся водитель.

За пару минут до полуночи густой туман накрыл поселок, где последние три года проживал Егор Степанович со своей дочерью. Двигаясь к выходу из сорок первого, Егор задержался у зеленоглазой, собираясь ее поблагодарить, но, увидев указательный палец у ее губ, улыбнулся и, благодарно поклонившись, направился дальше. Стоя на ступенях автобуса, он обернулся на водителя, гусарские усы которого за последние несколько минут сильно поседели, затем на мужчину в черном костюме, который, казалось, никогда не испытывает каких-либо эмоций, и в конце снова посмотрел на зеленоглазую. Улыбаясь, она подняла ладонь и помахала ему одними лишь пальцами, облаченными в темно-красные кожаные перчатки из маленькой помятой розовой коробочки, перетянутой бирюзовой лентой.

Когда автобус с длинными черными цифрами «сорок один» на грязно-желтой табличке медленно скрылся за углом, рассекая морозный туман свечением оранжевых фар, Иван пересел к Веронике.

– Ну и зачем? – устало спросил он.

– Все ради этих милашек! – Она вытянула руки в своих новых красных перчатках. – Ты только посмотри на них!

– Надеюсь, ты не будешь теперь на постоянной основе решать, кому жить, а кому – умереть?

– Что, испугался?

Иван усмехнулся.

– Да, однажды у тебя получилось, но все равно, помогай хоть каждому встречному, тебе не догнать меня даже и за сто лет.

– Главное – не навреди!

– Я думал, главное – баланс?

– И баланс, и не навреди – они оба главные.

– Может, что-то еще?

Вероника вдруг сделалась серьезной и сникла.

– А еще главное, чтобы отец возвращался домой. Поздно или вовремя. Обычный сегодня день или праздничный. С подарком он или без. С улыбкой на лице или без нее. Это неважно. Любовь все равно не спрячешь.

Роман Голотвин. «Тыквенный Джек»

Джеку всегда казалось, что он обычный. Совсем не особенный, как писали в книжках, которые он иногда читал, не герой и не индивидуальность. Обычный, как все. Один из многих. Ещё Джеку казалось, что его зовут Джек, хотя на самом деле его звали Саша, Санёк, Санчо наконец, Александром, Сашенькой. Собственно, Джеком его звала только Эмма. Вот кто мог поверить, что он именно Джек и что он необычный. Тонкий, даже утончённый, рассеянно смотрящий поверх голов юноша с потерянным взглядом и тёплыми влажными ладонями.

Эмма. На самом деле в миру она звалась Татьяна, но Джеку это имя не нравилось. Чудилось в нём что-то простое и скучное, как мертвая литература отечественных классиков. Эмма звучала совсем иначе. Глаза и веснушки у неё были совершенно нездешние, а маленькие и чуть оттопыренные уши просвечивали на солнце. Эмме подходило её новое, придуманное имя. Да и придумали они его вместе, когда случайно познакомились на очередной ролевой.