Оторвав взгляд от овечьей туши, я уставилась на ближайшие деревья. Что, если тот, кто сотворил это, прячется там, наблюдая и ожидая реакции на свои действия? Что, если Дидерик Смит или его паршивец сын (а он паршивец, правда, плаксивый сопляк, спешащий наябедничать взрослым, мол, ты похлопал его по плечу и ему это не понравилось, зато с радостью изводящий любого, кто, по его мнению, не способен дать ему отпор) затаились рядом?

Внезапно разъярившись, я шагнула к деревьям и заорала:

– Эй! Дидерик Смит! Вам это с рук не сойдет, слышите? Вам не запугать ван Брунтов!

Никакого ответа – ни шелеста, ни шороха, ни ответного крика. Но кто-то следил за мной. Я была в этом уверена. Я чувствовала на себе его тяжелый взгляд, его интерес, его…

Голод?

Ощущение было таким сильным, таким… неоспоримым. Кто-то был там, смотрел на меня. Кто-то очень голодный.

А потом до меня донеслось одно тихое слово, почти шепот:

– Бен.

И я побежала.

Три

М

не было все равно, следят ли за мной. Меня не интересовало, узнает ли Бром, что я струсила. Я неслась вперед, поскольку хотела прожить еще один день и была абсолютно уверена, что если задержусь еще хоть на миг, то не проживу даже его.

Овцы не разбежались при моем приближении, как делали обычно. Они так и стояли, прижавшись к ограде, одним большим неделимым стадом.

Они тоже знают. Знают, что оно все еще там. Овцы боятся, что, сдвинувшись с места, привлекут к себе внимание и прячущийся в роще вернется за ними.

Я перемахнула через забор, наплевав на платье, и неуклюже плюхнулась в грязь по ту сторону ограды. Кое-как поднялась и понеслась к дому.

Неожиданно как-то стемнело. Повсюду лежали длинные синеватые тени. Кухонная дверь отворилась, выплеснув наружу теплый желтый свет, и в проеме возник изящный силуэт. Катрина. Никогда, никогда еще я ей так не радовалась!

– Бенте! – позвала она. – Бенте!

Я бросилась к ней, не в силах ответить: страх душил меня, лишив голоса.

Потом ома заметила меня, и мне не нужно было видеть ее лицо, чтобы понять, что она раздражена:

– Где ты была? Тебе нужно еще поиграть на пианино перед ужином…

Свет из проема упал на меня, и Катрина осеклась при виде моего рваного платья и грязи на моих руках и лице.

– Ради всего… Ты же только что приняла ванну, Бенте! А теперь посмотри на себя!

– Там…

– Какой смысл тебя вообще одевать? – бушевала она. – Вот заставлю тебя разгуливать голышом, и не придется утруждать себя пошивом новых нарядов! И никто больше сегодня не потащит по лестнице горячую воду для тебя! Ничего, помоешься и холодной!

– Но там…

– Я уже говорила, тебе пора перестать вести себя точно дикий зверь, а ты сразу берешься за старое и делаешь в точности то, что я просила тебя не делать.

Катрина потянулась к моему уху, готовая схватить и выкрутить его и затащить меня в дом, на виду у прислуги, унизив перед ними. Я уже сильно переросла ее, и ее трюк работал лишь потому, что я не сопротивлялась. Она, как-никак, моя бабушка, она вырастила меня, и я всегда полагала, что лучше не заходить в своем бунтарстве слишком далеко.

Но сейчас я была напугана и – да, немного злилась, ведь она никогда не давала мне высказаться, всегда ругала меня за то, что я хочу быть самой собой, да и любой дурак бы сейчас увидел, как я расстроена, любой дурак, но только не она – ей было все равно, ее заботили только разодранный подол и грязь на руках.

Так что когда она потянулась к моему уху, я отпрянула, не давая дотронуться до себя, и глаза Катрины расширились от потрясения и ярости.

– Ты, маленькая… – начала она.

Но я перебила ее:

– Там, на поле, в загоне, мертвая овца, и опе надо немедленно пойти туда.

– Это не оправдание…

– Немедленно! Я не ступлю в дом, пока он не выйдет. Кое-что случилось.

Что-то в моем лице или голосе наконец пробилось сквозь гнев Катрины. Она на секунду прищурилась, глядя на меня, потом уронила:

– Элиза, сходи позови хозяина.

Бром, несомненно, сняв куртку и закатав рукава, работал сейчас в своем кабинете, сгорбившись над листами бумаги, исписанными подробностями жизни фермы.

Мы с Катриной дожидались деда в молчании. Она глядела на меня так, будто никогда прежде толком не видела. Я тоже смотрела на нее, не желая сдаться и отвести взгляд первой.

Брома я услышала раньше, чем увидела. Услышала его низкий рокочущий голос и тяжелые шаги на лестнице. Все в Броме – не только его смех – наводило на мысли о приближающейся грозе. Вот ты слышишь его вдалеке – и вот он уже здесь.

Он положил руки на плечи Катрины и с любопытством уставился поверх ее головы на меня:

– Что стряслось, Бен?

И тут меня опять захлестнул ужас, ужас, которым я захлебывалась с тех пор, как увидела тень, склонившуюся над мертвой овцой. Но на нас с жадным, неприкрытым любопытством пялились высунувшиеся из кухни слуги, а я не хотела показывать им свой страх. Им и Катрине.

– Можно поговорить с тобой тут, снаружи? Возьми лампу. – Я очень гордилась тем, что голос мой не дрожал.

Мне было очень важно показать Брому, что я смелая, совсем как он. Очень важно, чтобы он не увидел во мне глупого маленького ребенка.

Бром наклонил к плечу голову, озадаченно, по-собачьи глядя на меня.

– Овцы встревожены, – начала я.

Но тут вмешалась Катрина:

– Ты вытащила своего деда из кабинета ради такой ерунды? Сейчас не время беспокоиться об овечьих настроениях.

Я знала, что она любит меня, правда любит, и, возможно, я тоже любила ее, где-то в глубине души, под толщей обиды и негодования. Но иногда она необычайно злила меня.

Бром, наверное, все понял по моему лицу и заговорил первым, не дав мне брякнуть что-нибудь, о чем бы я потом пожалела:

– Ну же, любовь моя, давай дадим Бен шанс объяснить.

– Опа, ты можешь просто пойти со мной? Я хочу показать тебе кое-что.

Бром, видимо, решил, что мне лучше находиться подальше от Катрины, пока меж нами не разразилась война, поэтому сказал:

– Я прихвачу лампу. – И скрылся в кухне.

Мы с Катриной ждали, сверля друг друга взглядами, готовые взорваться при малейшей провокации. Но я ее провоцировать не собиралась – чтобы удержаться на высоте.

Вернувшись, Бром вежливо бросил Катрине:

– Извини, любовь моя. – И проскользнул мимо нее, высоко держа зажженную лампу.

Едва Бром присоединился ко мне, я забыла о Катрине. Сейчас имело значение только то, что находилось за овечьим загоном.

Уже почти совсем стемнело, небеса обрели глубокий иссиня-черный вечерний оттенок. Как только мы оказались вне пределов слышимости Катрины, я рассказала Брому о странном поведении овец и о трупе, обнаруженном мной на лугу, – туше без головы и копыт.

Дед пристально посмотрел на меня, а когда я неосмотрительно добавила:

– Совсем как Кристоффель, да? – взгляд его обострился.

– Что ты об этом знаешь? – резко спросил он – куда резче и суровее, чем обычно разговаривал со мной.

Но прежде, чем я ответила, он покачал головой.

– Неважно. Катрина сказала, ты играла в лесу. Не с мальчишкой ли Смита ненароком, а?

– С этим? Конечно нет.

Я попыталась вложить в голос как можно больше презрения, но получилось не очень, потому что я уже запыхалась. Бром шагал широко, и мне приходилось бежать чуть ли не вприпрыжку, чтобы не отставать.

– Хорошо. Его отец – узколобый фанатик, и сына он пытается превратить в свое подобие.

На миг мне показалось, что я легко отделалась, но тут опа добавил:

– О Кристоффеле и о том, что ты делала в лесу, мы поговорим позже.

Я поморщилась. Катрина наверняка узнает, и вот тогда мне придется туго. В свете лампы Бром заметил мою гримасу.

– Ничего, Бен, не беспокойся, проблем у тебя не будет, – хохотнул он. – Что бы ты ни сделала, я был бы лжецом, кабы заявил, будто не сотворил бы ничего подобного в твоем возрасте. А может, чего и похуже. Но дело-то в том, что у нас странное происходит, а мне не хочется говорить об этом там, где что… то есть – кто – угодно может услышать.

К этому времени мы уже добрались до овечьего загона, и я с любопытством уставилась на Брома. Странная, однако, оговорка – опа, несомненно, собирался сказать «что угодно».

Но это же просто смешно. Бром не верит ни в духов, ни в призраков, в отличие от всех остальных в Лощине.

Бром поднял лампу повыше, осветив сбившееся в кучу стадо.

– Что случилось, маленькие мои? – проворковал он. – Что вас напугало?

Обычно овцы, едва завидев Брома, радостно блеяли и окружали его, но только не сейчас. Пара животных тихо и нервно бекнули, но никто не шевельнулся и не отделился от стада.

– Где, говоришь, ты видела мертвую овцу, Бен?

Я показала.

– На дальней стороне загона, возле деревьев.

Бром перекинул ноги через изгородь: сначала одну, потом другую. Я тоже решительно полезла через забор, но дед покачал головой:

– Нет, ты останешься здесь, Бен.

Я вспыхнула. Наверняка он велел мне остаться, потому что думал, будто я боюсь, а это неправда! Ну, Бром, не ожидала от него…

– Я не боюсь!

– Знаю, что не боишься. Но, кто бы ни убил ту овцу, он может все еще прятаться там. А я не хочу, чтобы ты пострадала. Я уже потерял твоего отца. И не хочу потерять и тебя тоже.

Бром почти никогда не говорил о Бендиксе так. Он рассказывал счастливые, забавные истории, словно пытаясь привить мне память об отце, которого я никогда не знала. Печаль опы острой иглой кольнула меня в сердце.

– Ничего со мной не случится, – пробурчала я. Мысль о том, что меня оставят не у дел, была невыносима. – Кроме того, почему ты собираешься идти туда один, если там опасно? Я должна присмотреть за тобой. А еще не думаю, будто то, что убило овцу, по-прежнему там.

Бром прищурился:

– Почему ты так считаешь?

– Раньше, когда я стояла там, я чувствовала, как на меня кто-то смотрит. А сейчас не чувствую.

Я не сочла нужным упоминать о странной фигуре, которую видела, или о тихом голосе, который слышала. Бром сказал бы, что это всего лишь мое воображение, или, хуже того, мог счесть меня трусихой. А я не трусиха. Я точно не испугалась.

Бром пристально посмотрел на меня. Когда он смотрел на меня так, у меня всегда возникало странное ощущение, что он пытается заглянуть в глубину моих глаз и прочесть все мои тайные мысли. Наверное, Бром просто чувствовал, когда я пытаюсь что-то скрыть.

– Хорошо. Тогда давай поторопимся. Твоя ома спустит шкуру с нас обоих, если ужин сгорит из-за того, что нас ждали слишком долго.

Я одолела ограду, опять услышала треск рвущейся ткани и поморщилась. Потом Катрина долго будет перечислять все мои грехи – и непременно заставит чинить платье.

Бром быстро шагал по полю, я торопилась за ним. За пределами круга света лампы сгущалась ночь. Я слышала, как ветер шелестит листвой деревьев, слышала далекое тявканье лисицы, которое заставило меня поежиться – слишком уж оно напоминало человеческий голос, слишком легко было представить, что это кричит кто-то, попавший в беду.

Может, так оно и есть? Может, я ошиблась и то, что забрало голову Кристоффеля, то, что забрало голову овцы, все еще здесь. Может, прямо сейчас, когда мы с Бромом шагаем сквозь тишину, нарушаемую лишь нашим хриплым дыханием, оно терзает новую жертву?

Было немного стыдно признаваться себе в том, что рядом с Бромом я чувствую себя почти в безопасности. Он такой сильный, такой бесстрашный, что трудно не чувствовать себя так.

Как и в прошлый раз, я почуяла мертвую овцу раньше, чем увидела ее. Бром замедлил шаг и сморщил нос.

– Боже всемогущий. Ну и вонь. Неудивительно, что овцы держатся поодаль.

– Не думаю, что причина в запахе. – Я вспомнила странные глаза того, чей силуэт маячил в поле, но Бром, кажется, не услышал меня.