– ВеПе, что это такое? – спросил он у Куликова, картинно повертел плошку пальцами. – Не спирт ли?

– Он.

На лице Блинова мигом вскинулись брови, чуть не залезли в волосы, – могли вообще передислоцироваться на затылок.

– Как спирт? – голос у Блинова мгновенно сделался сиплым.

– А так. Спирт. Только технический. Для разогрева кофия в окопе. Прямо на передовой. Так что не вздумай растворить эту гадость в воде и выпить – желудок себе сваришь, понял, Коля? Вместо желудка будет большая дырка. Одна. Во все пузо, – Куликов подмигнул напарнику, потянулся за банкой, набитой золотыми безголовыми рыбками, ножом легко сковырнул крышку.

Понюхал содержимое.

– Ну и как, ВеПе? – спросил у него напарник.

– Класс! Перший сорт. Судя по внешнему виду, царская еда. Копченые пескари, говоришь? Никогда не пробовал таких.

Блинов, прищурив один глаз, присмотрелся к надписи, начертанной на коробке, попробовал ее прочитать, но с задачей не справился. Это были шпроты. Напарник изучением надписи на коробке не ограничился, принюхался к содержимому. Копченые рыбешки пахли не то чтобы вкусно, а очень вкусно: дымком, жженой мякотью ароматного дерева, восточными приправами, словно бы были вынуты из сборника сказок про «тысячу и одну ночь», корицей, вином, перцем и каким-то очень легким маслом.

– М-м-м, – восхищенно помотал головой Блинов, – мне такая еда не попалась.

– А ты поищи получше в ранце, – посоветовал Куликов, – у немцев быть такого не может, чтобы одному они дали мармеладку с сыром, а другому – фигу. Они все делят ровно, по принципу: тебе блин и мине блин, все одинаково, больше получит только тот, у кого лычек на погоне больше… Понял, Коля?

– Однако, – Блинов, находясь в неком недоумении, сморщился.

– Ищи! Ежели не найдешь копченых пескарей – поделим моих.

Хоть и голодны были бойцы, и слюнки пускали при виде еды, добытой Блиновым за бруствером окопа, а воспользоваться трофейной закусью не успели (да они и не спешили) – зашевелился, загудел, задрожал студенисто гигантский ворох тумана, откуда-то из-под земли наверх полез возродившийся из ничего танковый рев, и немецкие ранцы с едой пришлось откинуть в сторону.

– Коля, приготовь противотанковые гранаты, пару штук, – на всякий случай приказал второму номеру Куликов.

Неожиданно где-то высоко, над серой ватой тумана запалилось яркое желтое пятно – это обозначило себя солнце, и сразу сделалось легче дышать, хотя свет солнца не растекся по всей плоти тумана, по пространству, а устремился вниз узким снопом, как луч большого электрического фонаря.

Очень уж необычным было появление светила, Куликов с таким никогда не встречался, покачал головой: а не примета ли это, не знак ли, поданный сверху?

Если знак, то – недобрый.

– А еще лучше – три гранаты, – сказал он напарнику, продолжая пристально вглядываться в туманные вороха.

Хорошо хоть, что их снабдили противотанковыми гранатами, не то ведь еловыми дубинами от налетчиков не отобьешься – задавят; на пулеметный расчет выдали шесть гранат.

В тумане что-то шевельнулось, Куликову показалось – человеческая фигура… Вот возникла еще одна, он четко разглядел автомат, ножом воткнувшийся в шевелящуюся серую плоть и, нырнув за щиток «максима», дал короткую очередь.

Фигуры исчезли. От танков немцы старались не отрываться, за стальную громыхающую массу ведь всегда можно спрятаться, избежать встречи с красноармейским свинцом.

– Чего там, ВеПе? – внезапно севшим, сделавшимся хриплым, каким-то чужим голосом спросил Блинов.

– Да ничего нового, – пробурчал Куликов. – Все то же – фрицы.

– Попал?

– Не знаю.

– Мне кажется – попал.

– На том свете, когда отчитываться за свои дела будем, нам сообщат точные данные.

– Типун тебе на язык, Палыч, – недовольно проговорил Блинов. – На том свете, на том свете… Не спеши!

Куликов тем временем вновь засек в сером лохматом пространстве фигуру, похожую на человеческую, с автоматом в руках-щупальцах, и не стал ждать, когда автомат пальнет огнем в его сторону, дал еще одну очередь.

В этот миг тяжелый удар приподнял скирду тумана, оторвал от земли и сдвинул в сторону, Куликов увидел танк, медленно ворочавший короткой, с широкой воронкой, навинченной на горло пушкой.

«Сейчас влепит плюху, – мелькнула в голове жгучая мысль, – мы с Блиновым костей не соберем… Разнесет нас по воздуху. Но ведь танк подорвался… Или это не он подорвался?»

Танк не выстрелил, человек, сидевший за рычагами его, увидел свободное пространство, возникшее впереди, а совсем недалеко, рукой подать, – утолщенный, взятый в железный кожух ствол пулемета, очень уж сильно цель влекла к себе, манила, ее словно бы специально установили здесь, на пути машины, механик выкрикнул что-то гортанно и дал газ… Сделал это резко, тяжелая машина чуть не прыгнула вперед, но не прыгнула.

Напрасно фрицы считали, что русские за какой-то коротенький час сумеют по глотку врыться в землю, сгородить себе ячейки и окопы с брустверами и поставить едва ли не целое минное поле. Это невозможно. Механик считал, что мин тут уже нет, – все! Было две штуки, но они сработали.

В следующий миг из-под носа танка выхлестнул яркий сноп пламени – сработал очередной подарок сержанта-сапера, вовремя сработал, Куликов ощутил, как от благодарности к сержанту, от того, что тот так ловко прикрыл его, остановил атакующего фрица, в виски даже наползло тепло.

– Спасибо тебе, сержант, спасибо, друг, – проговорил Куликов.

Впрочем, самого себя он не слышал.

Взрыву мины танк не смог противостоять, он вроде бы даже мягким сделался, как показалось пулеметчику, броня из прочного, твердого материала, из стали высшего сорта обратилась в вареный мокрый картон, ударом кулака в ней можно было сделать дырку.

Танк приподнялся всей своей немалой тяжестью, внутри что-то громыхнуло, взвизгнуло, следом раздался еще один взрыв – скорее всего, рванул снаряд, заранее подготовленный к подаче в ствол, хобот пушки безвольно сполз вниз и воткнулся в землю широким, похожим на большую консервную банку пламегасителем.

А может, это и не пламегаситель был, а глушитель, либо колпак для точного наведения снаряда на цель или что-нибудь еще, этого Куликов не знал.

От танка отделилась рыжая простынь, хлопая краями, гудя, стремительно понеслась на пулеметный окоп, но, хотя ее и подбивал попутный ветер, тащил на своей спине, долго не продержалась, сморщилась и, потемнев устало, угасла. До пулеметчиков доплыл только резкий, с примесью угарной химической вони запах. Куликов выглянул из-за пулеметного щитка.

Танк горел, но Куликов уже не обращал на него внимания, главными уже были автоматчики, а не танк, – очень важно было не подпустить их к окопам.

– Коля, как ты? – не поворачивая головы, выкрикнул Куликов. – Цел?

– Вроде бы цел, – подрагивающим, словно бы опаленным огнем голосом отозвался второй номер.

– Так нам с тобою, Коля, даже пообедать не дадут.

– Ничего, мы свое все равно возьмем, – Коля попробовал повысить голос, но что-то в нем осеклось, совсем не то, что было день назад, противная дрожь появилась. С этим надо было бороться.

Черный, наполненный ошмотьями жирного пепла дым полз в сторону пулеметного гнезда, быстро накрыл и расчет «максима», и бойцов с противотанковыми ружьями, и грязную, сочившуюся промозглыми насморочными ручейками линию окопов, в которой находилась рота Бекетова.

– Тьфу, пепел в рот залез, – Куликов брезгливо отплюнулся, – ну словно бы кусок собачьего дерьма на языке очутился, Гитлером пахнет… Весь аппетит из-за этой вони пропадет.

Ругался Куликов, как обычный колхозник, и напарник его ругался точно так же, без вымысла и вывертов, которыми иногда блистали мастера этого дела, – а мастера изобретательной ругани тоже служили в доблестной Красной армии, их призывали, как и всех остальных, вместе с рабочим классом, вместе с уголовниками и даже вместе с теми, кто находился на севере в исправительных лагерях, – различия, как казалось Куликову, не было.

Пулеметчик продолжал пристально вглядываться в начавшую вновь сгущаться стенку тумана, смаргивал с глаз прилипшие соринки, пшено, стаявшее откуда-то сверху и приклеившееся к щекам, к ресницам, застрявшее в полуспаленных бровях, – где немцы, куда подевались?

Похоже, автоматчики из этого шевелящегося марева выветрились, отступили. Может быть, уже где-нибудь около Смоленска находятся.

Смоленск красноармейским частям еще предстояло взять, и жизней, душ крестьянских и рабочих, как разумел Куликов, сгорит в этом костре немало.

Неужели туман стал пустым? Он протер потщательнее глаза, вгляделся в шевелящийся перед ним дымный ворох, готовый проглотить окоп пулеметчиков совсем… Вместе с людьми, с «максимом», с немецкими ранцами, содержимое которых они до сих пор не тронули, хотя желудки к хребтам у боевого расчета прилипли так, что их от костей не отскрести. Есть хотелось очень.

И чего уж говорить о том, что в ранцах – деликатесы, которых в деревне Башево не то чтобы никогда не видели, о них даже никогда не слышали, вот ведь как.

Вдруг Куликов поспешно нырнул вниз, в тень металлического щитка, потянул на себя рукояти «максима». Раздалась короткая гулкая очередь, и из тумана, как из неряшливого облака, вывалилась фигура в немецкой форме, с автоматом, отделившимся от солдата, как нечто ненужное, и отлетевшим далеко в сторону. Куликов тут же подсек немца второй очередью, и фигура повалилась спиной назад в туман, утопая в нем, словно бы в пене, и исчезла.

В тумане вновь завозилась, загрохотала грозно железная громадина, заскрежетала гусеницами. Чуть в стороне от пулеметного окопа на переднюю линию выполз ослепленный туманом немецкий танк, замер на несколько мгновений, пытаясь сориентироваться, настороженное пушечное дуло у него двинулось в одну сторону, потом в другую – танкисты выбирали цель, но и на этот раз выбрать не успели.

Расчет противотанкового ружья оказался проворнее танкового экипажа – ухнул выстрел, тяжелое ружье приподнялось над окопом вместе с расчетом, такая была у ПТР отдача, заряд всадился в броню, точнее – в стальную выемку, расположенную ниже башни, взбил густой сноп электрической пороши, едва сноп отлетел в сторону, как из-под башни повалил маслянистый, с крупными клейкими хлопьями дым.

– Попа-ал! – что было силы закричал петеэровец в очках, Деев была его фамилия, насколько удалось ее запомнить Куликову.

Это была удача: чтобы с первого раза из длинноствольного ружья поразить танк, надо иметь большое везение. ПТР – это не снайперская винтовка, из которой за полкилометра можно срезать оловянную пуговицу с мундира захватчика – первой пулей, а второй пулей, взяв чуть выше, расковырять фрицу ненасытную глотку. ПТР – оружие совсем другое.

Танк дернулся в одну сторону, в другую, содрал гусеницами пласт земли вместе со льдом и снегом, заюзил, втискиваясь задницей в туман и растворился в сером шевелящемся пространстве.

Вот незадача! Колдовство какое-то!

Слишком густой, норовистый туман наполз на смоленскую землю, не в здешних краях был рожден… Вон как стремится потрафить фрицам, укрывает их от окончательной расплаты, от второй пули… Явно чужой туман, специально рожден где-нибудь в климатических лабораториях вермахта.

Сделалось тихо. Лишь ветер сипел где-то вверху, среди сосновых веток, цеплялся на расщепленных стволах за заусенцы, пытался родить новый звук и сконфуженно стихал – был он слишком слаб, чтобы что-то сделать. Пытался даже потеснить туман, обнажить обгорелую, с растаявшим снегом плешь, но сумел оторвать всего несколько неровных, с оборванными кудрями лохмотьев – и ничего больше сделать не смог. Только из сил выбился, последнее, что было у него, израсходовал, и все – ни дыхания в нем не осталось, ни стремления двигаться дальше.