– Весь район терроризирует. Пишет на всех в милицию. А они приезжают, потому что иначе он пишет на них. Можно тут человека убить, и никто не приедет. А к Синюхину ездят, даже когда у него сосед сверху музыку включает. Ты не знаешь, что это за человек. Он нас теперь замучает, мне будет на улицу не выйти. И что ты только вздумал с ней гулять? Почему из любой твоей помощи получается вот такое?

У матери сделалось испуганное и злое, заячье выражение лица. Такое бывало в детстве, когда Свиридов заболевал. Понятно было, что она злится не на него, а на его болезнь – свинку, краснуху, – теперь он заболел Синюхиным, но уже исключительно по своей вине. Главное же, что он рисковал заразить Синюхиным ее и Белку.

– И почему ты никогда не можешь с людьми по-человечески? Почему ты обязательно должен со всеми ругаться?

– Да ничего не будет. Что он может сделать?

– Он пойдет сейчас писать заявление, что ты без поводка выгуливаешь собаку. Или позвонит и вызовет наряд. Господи, и за что все это? Я как знала, не хотела ее с тобой отпускать…

Если такая ерунда, как скандал со стариком Синюхиным, выбивала ее из колеи – можно было представить себе, во что вылился бы разговор о списке; но очень скоро Свиридов убедился, что мать, как и десять лет назад, понимает в жизни больше, чем он. Он едва успел распрощаться и спуститься вниз, как заметил во дворе милицейский «форд». Поначалу Свиридов посчитал это совпадением, но около машины, ликуя, топтался Синюхин. К подъезду уже направлялся мент с черной папкой – толстый, одышливый, белоглазый. Чем-то он неуловимо напоминал сливочную блондинку с почты, тоже вынужденную причинять людям неприятности, не нужные ни ей, ни им, а только непостижимому божеству, чьи портреты следовало бы вывесить во всех присутственных местах России, если бы кто-нибудь знал, как оно выглядит.

Быстро, однако, подумал Свиридов.

– Вон он, вон! – дрожащим голосом орал Синюхин. – Угрожал, угрожал мне, старику, бессильному человеку, больному! Больному мне угрожал!

Для типичности ему не хватало только потрясать грудой обтерханных справок.

– Проедемте, – вяло сказал толстый мент, глядя в сторону.

– Куда?

– Проедемте, там вам скажут, куда, – повторил он равнодушно.

– Я никуда ехать не могу, у меня работа, – сказал Свиридов, понимая, что сопротивление бесполезно.

– У всех суббота, у него работа! – орал Синюхин. Со слухом у него все было отлично, дай бог каждому в его годы.

– Заткните его, а? – сказал Свиридов. – Чего он лезет? Он угрожал мою собаку убить.

Синюхин обалдел от такой наглости и замолк.

– Там разберутся, чего кто угрожал, – все так же вяло сказал толстый. – Проедемте, и разберутся.

– Да не поеду я никуда! – крикнул Свиридов, понадеявшись, что наглость сработает и против мента. – Кто вы такой, где у вас ордер?

Мент не стал ему ничего отвечать, а просто бросил свою черную папку и заломал ему руку – быстро, больно и совершенно равнодушно. Он втолкнул его в машину, где ждал, ни на что не реагируя, мент-водитель с длинным костистым лицом, потом вернулся за своей папкой и, кивнув на прощанье старику Синюхину, плюхнулся рядом со Свиридовым. Старик порывался ехать с ними, желая в отделении лично рассказать, как именно Свиридов угрожал его жизни и здоровью, – но толстяк повторил, что там разберутся.

– Учтите, я вам сопротивления не оказывал, – сказал Свиридов. Злость в нем все еще была сильнее страха. – Вы ответите.

Мент отвернулся к окну и не удостоил его ответом.

Очень все быстро, снова подумал Свиридов. Скоренько, сказал бы Сазонов. Три дня как прилетел – работы нет, в подъезде скандал, теперь взяли. А мы надеялись, что ничего нельзя вернуть. Идиоты, ничего и не надо возвращать. Оно не уходило.

Отделение располагалось в трех кварталах от дома, он пару раз бывал тут в паспортном столе, на первом этаже двухэтажного милицейского здания. Против ожиданий, в обезьянник его не бросили, а провели прямо на второй этаж, к начальнику отделения, которого Свиридов знал. Это давало хлипкую надежду: Свиридов учился с его сыном и даже был пару раз у них дома. Фамилия начальника была Горбунов, он был усат, добродушен и вечно утомлен. Толстяк ввел Свиридова в кабинет и вышел. Кабинет был похож на все милицейские и жэковские помещения, наличествовали даже графин с желтой водой, и облупленный зеленый сейф, и несчастный амариллис на подоконнике.

Майор Горбунов посмотрел на Свиридова безо всякого выражения.

– Я не понимаю, – сказал Свиридов. – Ваш подчиненный на меня набросился, руку мне заломал, я заявление сейчас напишу…

– Это да, это извините, – сказал Горбунов. – Писать не надо ничего, я поговорю.

– А что вообще такое? Вы же меня знаете, я был у вас, я с Игорем в школе учился… Набрасываются, тащат… Старик какой-то сумасшедший… Мало ли что скажет старик? Ему знаете что может в голову взбрести?

– Да старик что? Старик ничего, – сказал Горбунов, глядя на него все так же – без осуждения и сострадания, а словно чего-то ожидая. Свиридов явно должен был сам признаться, потому что Горбунов его щадил – не забирал, не запирал, – и надо было оценить его деликатность, то есть все рассказать самому. Еще немного, и он ласково спросит: «Говорить будем?»

– А что я должен, если не старик? – перенимая одышливо-отрывистый стиль, сказал Свиридов. Весь этот Кафка начинал ему надоедать – главным образом буквальными совпадениями с литературой.

– Да я бы, сами понимаете, ничего, – после паузы сказал Горбунов, побарабанив пальцами по столу. – Но тут такое дело.

Он опять надолго замолчал. Диалог выходил на диво содержательным.

– Такое дело, – повторил он, глядя в стол.

– Список? – прямо спросил Свиридов.

Горбунов поднял на него сенбернарские глаза с оттянутыми книзу веками.

– В курсе? – ответил он вопросом на вопрос.

– Не в курсе, – зло сказал Свиридов. – Знаю, что есть список, а что за список – понятия не имею.

– Ну а кто должен иметь понятие? – задал ему Горбунов все тот же гнусный вопрос, который он выслушивал в третий раз за сутки. – Кто знать-то должен?

– Вы, наверное, – сказал Свиридов. – Если вам довели.

– Нам довели, да. Но в списке-то вы.

– В списке я, да. Но довели-то вам. – Свиридов понял, что надо жестко придерживаться правил игры и во всем имитировать стиль собеседника. Это был балет, танец. Наступил – отступил, выпад – отпад.

– А тут приходит сигнал, – выждав еще одну паузу, во время которой родился еще один вялый милиционер, сказал Горбунов. – Так бы я не реагировал. Мне что этот Синюхин? У меня сумасшедших стариков в каждом дворе по одному. Делать нечего, они строчат. Они же не переводятся. Я состарюсь, такой же буду.

Это была уже вполне человеческая фраза, вне абсурда, который тут происходил. Свиридову показалось, что в душный горбуновский кабинет вползла струйка живого прохладного воздуха.

– Если всех тягать, на кого он стучит, мне узбеков некуда девать будет, – сказал Горбунов. – Вон на стройке узбеки без регистрации. А он пишет: врач ему был невнимателен, дворник ему был неаккуратен. Он сам-то кто? Стоматолог. Людей мучил. Двадцать лет на пенсии. Привык сверлить, вот и сверлит. Но вы должны понять: мне доведен список, я что могу?

Подтверждалось свиридовское подозрение: теперь, после попадания в список, любая житейская дрязга будет протекать тяжелей и заживать дольше, как царапина при диабете.

– А кто довел-то? – спросил Свиридов и тут же пожалел об этом. Список довела инстанция, о которой не полагалось спрашивать и не принято было отвечать.

– Кто надо, – сказал Горбунов. – А то сами не знаете, кто у нас доводит.

Неясно было, гордится он тем, что у нас все так обстоит, или стыдится, подобная смесь стыда и гордости с неявным превалированием последней была в основе новой идентичности; какой-то Задорнов.

– Догадываюсь, – стараясь вернуть его к союзническому, заговорщическому тону, ответил Свиридов. – Но это же может быть список на награждение, так? На что-нибудь хорошее, нет?

Горбунов усмехнулся.

– На хорошее они списков не дают, – сказал он. – Не та контора. Это вы даже оставьте, как говорится, надежду.

– Ну а что тогда? Если брать, то берите, только не мурыжьте попусту. Вы ждете, что я вам все скажу, а я сам не знаю.

– Да это-то понятно, – протянул Горбунов. Он явно искал, к чему прикопаться, и не находил. Свиридов был чист. Он даже нигде, кроме военкомата, не состоял на учете. Его не задерживали в нетрезвом состоянии, не доставляли приводом, не привлекали в качестве понятого. – Просто сами видите – теперь если сигнал, то повышенное внимание.

– Но я же не сделал ничего! Это он сделал, он обещал застрелить меня и мою собаку!

– Да по собаке вопросов нет, – отмахнулся Горбунов. – По старику нет, по собаке нет… Я маму вашу знаю, – сказал он внезапно, – хорошая мама.

По контексту следовало ожидать, что он добавит: «И вон что выросло», – но он молчал, томился, вытирал пот, и так же томился Свиридов. Майор, кажется, в самом деле еще не знал, как к нему относиться. Никаких человеческих чувств к Свиридову он, конечно, не испытывал, но испытывал, так сказать, имущественные. Перед ним сидел человек из списка, особый, обративший на себя внимание самой высокой здешней инстанции, он сидел у него в отделении и жил у него на участке, и непонятно было, как им распорядиться. Из этого могло получиться повышение по службе, а мог большой геморрой; его можно было взять сразу, а можно понаблюдать, вытащить сообщников, накопать целый заговор. Он надеялся, что Свиридов ему что-нибудь подскажет, но он то ли не знал, то ли хитрил. Приходилось решать самому, и надежней всего было тянуть время – вдруг сорвется и проговорится.

– Мне на работу надо.

– Нет, на работу вы погодите, – сказал Горбунов, и Свиридов понял, что на совещание по «Родненьким» опоздает безнадежно. – Вы посидите, подумайте – может быть, что-нибудь… Это нельзя вот так сразу. Если б он не просигналил, я все равно обязан. По месту прописки. Вы тут не проживаете, нет?

– Я у деда на квартире живу, – сказал Свиридов. – А что?

– Да вот видите, прописаны тут, живете там. Уже нехорошо. Путаницу создает, и, может быть, кто-то недоволен. Может, вас надо вызвать срочно, а вас нет. И тогда это, допустим, список людей, которые живут там, а прописаны тут. Я же не знаю, меня не вводят. У меня на все отделение вы один по списку, и я про других не знаю.

– Слушайте, – не выдержал Свиридов. – А показать мне этот список вы можете?

– Нет, как же? – развел руками майор Горбунов. – Если бы вам надо было, так вам бы довели. Я вообще не имею права вам сообщать, это я по дружбе.

– А о чем бы вы меня тогда спрашивали, если бы не сообщили? – не понял Свиридов. – Что, мы так друг на друга бы и смотрели?

– Не знаю, – вздохнул майор. – Нам не доведено, какие мероприятия. Нам только список.