Паша получал в Лите второе высшее, он уже окончил сценарный факультет ВГИКа и работал по специальности – режиссером документальных фильмов о культуре. Высокий и широкоплечий, он чем-то напоминал русского богатыря, только для завершенности облика Павлу не доставало бороды. Камышников был женат и свое семейное положение, в отличие от Ветрова, не скрывал. Его жену звали Оля и она часто приезжала на общие встречи и поэтические вечера вместе с ним. А вот жена Дениса Репникова, Надиного однокурсника, Ангелина, подающая надежды молодая актриса, наоборот, почти никогда не появлялась вместе с мужем ни на его, ни на своих мероприятиях. Они познакомились два года назад: Репников учился в семинаре драматургии и ему захотелось вживую понаблюдать за студентами – будущими актерами. Он специально приехал во двор Щукинского института и там познакомился с несколькими студентами, в том числе и со своей будущей женой, влюбился без памяти и на втором месяце знакомства сделал предложение. Ангелина согласилась и переехала из общежития в квартиру, где он большую часть года проводил один. Мама умерла, когда Денис был маленьким, а отец лет пять назад женился на француженке и почти все время проводил в Лионе, управляя каким-то бизнесом. Кстати, Денисом Репникова никто не называл – для друзей он был Доном. Сначала его звали Дон Жуан – за страсть к написанию эротических стихов, которых у него было больше, чем пьес. Но со временем приставка Жуан отвалилась и Денис превратился в Дона. К тому же в его внешности было что-то от испанского кабальеро: тонкие, нежные черты лица, крепкое худощавое телосложение, длинные усы, которые Репников иногда приводил в безукоризненно остроконечный вид с помощью какой-то специальной помады, которую ему присылала мачеха из Франции. Вот и сегодня Дон уже успел показать друзьям новое стихотворение, звучавшее так:

Кудесница интимных таинств,
Нежнейшая из дев и жён,
Зачем я по миру скитаюсь,
От Ваших чресел отрешён?

Расставаться со своей Ангелиной Дон не любил. Но больше всего стихов Репников писал во время их кратковременных супружеских ссор:

Мои объятия Вам гадки —
Вы удалились без оглядки…

Горевал в таких посланиях поэт. «Вот, глядите, – жаловался друзьям Дон, – ушла на работу и даже не поцеловала! А теперь молчит! А вот что я ей напишу!» – и он снова брался за телефон:

Вы холодны со мною,
Как будто заливное…

Ангелина молчала. Тогда Дон снова писал жене:

Где Вы, холодная леди,
Сердце разбившая мне?
Ваше молчанье, как плети
По обнаженной спине.

Но Ангелина упорно не отвечала на поэтические послания мужа. Дон продолжал:

Долой контакты половые!
(А ведь так хочется!)
Отныне только деловые
И творческие…

«Вы посмотрите, – сетовал Репников, – какой стих! А вот еще, неужели опять не ответит?» И новое послание улетало в пространство сотовых сетей:

Миг расставания проклятый!
Нам сколько порознь бродить?
Но сердце, как аккумулятор,
Любовью можно зарядить…

Обычно Ангелина, не выдержав стихотворного напора, переставала дуться, и вечером супруги бурно мирились. Ссорились они в основном из-за денег. Надя запомнила четверостишие, которое Дон написал, когда выяснилось, что Ангелина взяла огромный кредит и все деньги потратила на наряды и косметику. И когда Репников справедливо возмутился, молодая жена смертельно обиделась и не разговаривала с ним неделю. Он тогда написал «кредитный» цикл стихов, одно из которых было таким:

Деньги, милая, – тщета.
Оплачу я все счета,
Все уладив к январю,
Вас я удовлетворю.

Кончилось тем, что Дон нашел деньги и они помирились. Да и как он мог отказать своей красотке-жене, в которую был влюблен и желал ее, словно подросток молодую учительницу. Сегодня Репников опять пришел один.

– Как, вы уже все купили? – воскликнул Руслан, протиснувшись в центр компании. – У меня есть семьсот рублей, большая куча денег, надо срочно от нее избавиться!

– А ты закуски купи, – посоветовал Ларичев, – и еще бутылку. А лучше две. Кстати, вот наши исчезнувшие.

Вынырнув откуда-то из темноты к ним подошли Миша с Мариной.

– А, вернулись! Правильно, – одобрил Камышников.

– О чем речь? – спросил Ветров.

– Мы думаем, на что бы потратить деньги, – сказал Виноградов.

– Да потратишь ты свои деньги! – махнул рукой Ларичев. – Скажи лучше – вот говорят, Лермонтов обуян гордыней. Наверно поэтому его стихи такое говно…

– Что? Что ты сказал про Лермонтова? Сейчас же извинись! – возмутилась Марина.

– Он же умер, перед кем извиняться. Стихи плохие.

– У него прекрасные стихи! Если бы сейчас было старое время и я была мужчиной, то вызвала тебя на дуэль! За Михаила Юрьевича!

– Если бы сейчас было то время и ты была мужчиной, я бы тебя убил.

– А может, я тебя? Вот послушай, я сейчас стихотворение прочитаю…

– Избавь меня от этого ужаса! Мне и так Сологуб на днях приснился…

– А как, кстати, его первый сборник назывался?

Марина наклонила голову набок и задумалась.

– Первый? Что-то там про землю.

– Первый сборник Сологуба назывался «Стихи», – быстро сказала Инна Некрасова. – И второй, как ни странно, тоже. «Стихи. Книга первая» и «Книга вторая».

– Название такое… Незапоминающееся, – улыбнулся Антон.

– Ну уж не «Отплытие на остров Цитеру».

Если никто не мог вспомнить какую-то строчку или возникал спор о книгах, публикациях, каких-то биографических моментах, друзья всегда обращались к Инне. Инна была одной из основательниц альманаха «Алконостъ», созданного в девяностые, на основе которого возникло творческое объединение. На стихи многих участников написал песни Сергей Труханов, композитор и исполнитель. Немало песен было на стихи Некрасовой, и когда Инна начинала их читать, Наде казалось, вместе с ней она слышит музыку и негромкий голос Сергея.

Особенно ей нравилось это стихотворение:

В пыли и скалах под самым чистым небесным сводом
Паучий город раскинул сети и ловит море.
Вот над прибоем стоит пришелец, глядит на воду:
В движеньях нега, в зубах окурок, тоска во взоре.

Хрестоматийно белеет парус, и ветер свищет,
И мачта гнётся, и как ей гнуться не надоело…
Вздохни поглубже, шагни подальше – никто не сыщет,
Да как отыщешь в таком просторе чужое тело?

Но будет биться вот здесь, левее, пониже горла,
Солёный, влажный комок, и будет сочиться алым,
И не отпустит тебя, какая б волна ни стёрла
Твой след на этих спокойных, твёрдых, надёжных скалах.

Следи устало за сменой красок, игрою линий.
Сядь поудобней и подбородок уткни в коленки.
И равнодушно гляди за море, туда, где синий
С лазурным цветом, сходясь, теряет свои оттенки.

– Так чем тебе не угодил Сологуб? – снова спросила Антона Марина.

– Да всем угодил. Просто это кошмар был.

– А недотыкомка серая была?

– Ага. Истомила коварной улыбкою.

– А вон она наяву, – Надя кивнула головой в сторону неизвестно откуда взявшихся сотрудников милиции, идущих к ним.

Стражи порядка попросили предъявить документы и начали проверять. В процессе спросили: – Вы откуда? – Из «Истока», – ответил Руслан. – А, артисты, – милиционеры тут же отдали всем недопроверенные паспорта и ушли. Тем временем вернулись Руслан и Поль, уходившие за закуской. Весело горланя, они тащили ящик пива.

А вот у Поля имя было вполне настоящим. На самом деле его звали Аполлон Кочкин, и это был вовсе не литературный псевдоним, как часто думали при знакомстве с ним. Мама хотела, чтобы у сына оказалась выдающаяся судьба, и в какой-то степени ее желание исполнилось, а возможно, и полностью – как знать, имена каких авторов прочитают дети в школьных учебниках лет через пятьдесят. Другое дело, что его имя совершенно не подходило к фамилии, но зато сочетание оказалось запоминающимся. Друзья называли его Полем. Невысокий, с русыми волнистыми волосами, внешность Кочкина казалась самой что ни на есть поэтической. Иногда в его лице мелькало что-то птичье, но в целом выражение оставалось спокойным и закрытым. Поль работал редактором на одной малоизвестной радиостанции. Он был женат, но, как и Миша, никогда не говорил о своей семье.

– Ну что, не скучали? – спросил Руслан.

– Мы тут сны обсуждали, пока милиция не подошла. Но она уже ушла, а я продолжаю думать. Но теперь не о снах, а о теории развязанности, – ответил Антон.

– Это что еще за теория? – полюбопытствовал Миша.

– О, это про меня! – обрадовался Виноградов, – это о том, что человек по-настоящему никогда ни к кому не пристанет. Как колобок. Будет катиться и катиться вперед… Одна из моих девушек сказала мне, что я говорящая голова – у нас было свидание, а я сел на кровати и стал говорить, рассказывать всякое. Она-то думала, когда перейду от слов к делу, а я – ни фига, вот она мне и говорит: ты – говорящая голова…

– Да ты, блин, помолчал бы немного, – буркнул Антон, – это моя теория! И суть ее в том, что у мироздания основная задача не соединить, а разделить – развязать. А люди этого не знают, и страдают потому. Но и создают шедевры.

– Ну вот, совершенно про меня! – продолжил Руслан.

«Он думает, это про него, но на самом деле, это про Марину, – подумала Надя, – она ни к кому никогда так и не пристанет по-настоящему, будет летать, как шарик, отвязанный от веревочки». Надя, конечно, верила в ее любовь – когда подруга говорила, что всё, бывшее раньше – будто происходило не с ней. Мише Марина доверяла и рядом с ним ничего не боялась. Но когда рассказала, как несколько раз пыталась уйти от Ветрова, Надя засомневалась, можно ли назвать любовью эту страсть, вспыхнувшую, словно огненный амариллис, распустившийся в феврале на одном из окон заочного отделения. Ведь если любишь, хочешь быть с человеком во что бы то ни стало?..

– А мне тут приснился конец мироздания, – поделился Поль. – Чан, в котором перемешиваются еда и дерьмо. И мне говорят – чего же тебе еще? А ведь все у нас так и происходит…

Когда время перевалило за полночь и все немного замерзли, решили поехать к Виноградову. Дон отправился домой, к Ангелине, Миша с Мариной пошли к метро, остальные поместились в двух пойманных машинах.

– Вот увидите, Ветровы снова исчезнут, – пообещал Антон.

– Да пусть исчезают, водка-то у нас, – убедительно звякнул пакетом Руслан.

По дороге Виноградов рассказал водителю о теории развязанности, конце мироздания, а потом продолжил рассуждать о том, что если находишь цену, вещь теряет свой смысл, а он – умирающий лепесток розы поэзии и прочие вещи в том же духе. Водитель в конце поездки прослезился и сказал: «Ребята, я с вас денег не возьму». К тому же ехали недолго, минут двадцать. Они оставили ему одну из неначатых бутылок и вышли.

Руслан жил на Живописной улице недалеко от Москвы-реки и Серебряного бора. Ветров и Анохина, как и предсказывал Антон, не появились. Виноградов, запустив гостей в квартиру, отправился в круглосуточный магазин неподалеку, чтобы купить какой-то закуски – еды в холодильнике не оказалось. Пока Надя, Поль, Антон и Аня согревались на кухне, они услышали снизу, с улицы, отчаянный крик: «Ви-но-гра-дов! Ви-но-гра-дов!»

– Это Ветров, – догадалась Аня, и Надя с Антоном подбежали к окну, которое не хотело открываться. Пока они пытались с ним справиться, внизу раздался голос Виноградова, смех и крики.

Оказалось, Руслан мирно возвращался из магазина по безлюдной улице, когда метрах в шести заметил человека, который поднял голову вверх, словно волк-оборотень, и несколько раз прокричал в темноту его фамилию. Он даже испугался, но решил подойти поинтересоваться, в чем дело, а это оказался Миша.

Дальше вечер, точнее, ночь, потекла как обычно: разговоры, темы которых перепрыгивали со стихов на прозу, потом на судьбу какого-то писателя, потом на смысл жизни – словно белки-летяги, снующие с одной древесной вершины на другую.

Спать легли под утро, не допив граммов сто водки, которая осталась на столе для того, кто встанет первым.

5. Гнусное сложительство

Поднимаясь по лестнице на семинар, Надя столкнулась с Лялиным, выходящим с кафедры литмастерства.