Нельзя сказать, что поэма «Мороз, Красный нос» лишена оптимистичных картин крестьянского быта (например, сны и воспоминания Дарьи, связанные с семьей и крестьянским трудом, проникнуты огромным восхищением и теплотой), но тем не менее общая тематическая и образная канва поэмы – горе, потери, скорби, тяжелый труд и тотальность смерти. Поэма делится на две части: в первой описываются похороны Прокла Севастьяныча, а во второй его жена Дарья едет за дровами после похорон и замерзает насмерть в лесу. Обе части объединены не только размышлениями поэта о «скорбной доле» крестьянки, но и схожими художественными приемами (например, антитеза реального или воображаемого прошлого, связанного с периодом летней жатвы и настоящего зимнего пейзажа, проникнутого образами смерти). Важной является для Некрасова связь Дарьи с православной культурой, которая выражается в ее походе за иконой, имеющей целебную силу, и с природой, что выражено не только ее смертью, замерзанием в лесной глуши, но и в эпизоде начала поэмы, когда Дарья сравнивается с колосом («Слеза за слезой упадает // На быстрые руки твои. // Так колос беззвучно роняет // Созревшие зерна свои…»).

Композиционно разделены в поэме пространства публичного и приватного: если в первой части поэмы присутствует обобщенный образ народа, который наблюдает за горем Дарьи и ее домочадцев, оценивает, выносит суждения о будущем, то вторая часть поэмы – в лесу – образует пространство скорби, где Дарья находит уединение и может позволить себе излить душу, поговорить с покойником и обрести покой (в прямом и переносном смысле). Подобное противопоставление обнаруживает себя также в описании коллективного обряда скорби – похорон – и индивидуального процесса проживания горя, что позволяет Некрасову обратить внимание читателя на противоречие в восприятии крестьянства как единого целого, общинной сущности, подчеркивая возможность искреннего переживания утраты лишь в уединении и одиночестве:

Великое горе вдовицы
И матери малых сирот
Подслушали вольные птицы,
Но выдать не смели в народ…

При этом начало поэмы делает судьбу Дарьи более типичной, чем исключительной, что позволяет Некрасову через описание индивидуального поднимать вопросы о жизни крестьян в целом. Эта черта поэтики Некрасова была сформирована еще на этапе работы над альманахами «Физиология Петербурга» и «Петербургский сборник». В центре поэмы находится не просто героиня, но характер, олицетворяющий, по Чернышевскому (см. «Эстетические отношения искусства к действительности»), народное представление о прекрасном – о красоте труда, трудолюбия, смирения. Вместе с фольклорной эстетикой, заданной не только приметами, плачами, народными способами лечения больного, но и образом Мороза, это позволяет поэме обрести позитивное звучание и эпическую перспективу, в противовес тяготеющей к трагизму фабуле.

Современная Некрасову критика отнеслась к поэме двояко. Признавая ее художественные заслуги, одни прочитывали ее как «беспощадную иронию», «злейшее отрицание» и «положительнейший nihil» (Н. М. Павлов, обозреватель славянофильской газеты «День»), другие говорили о созданном Некрасовым «высоком идеале» (речь шла о втором сне Дарьи), который сподвигает лирического героя на столь сильный протест против угнетения крестьян (В. А. Зайцев, газета «Русское слово»), третьи обвиняли Некрасова в романтизации крестьянского быта и нереалистичности изображаемых им картин (Н. Н. Страхов, журнал «Эпоха»). Спор современников быстро перешел от содержания самой поэмы к более широкому кругу вопросов, касающихся послереформенной жизни крестьян, что в очередной раз подчеркивает, насколько плотно вплетены тексты Некрасова в актуальный социополитический контекст своего времени.

Миф о декабристах и поэмы 1870-х

Для разговора о поэмах, написанных Некрасовым в 1870-е гг., вернемся немного назад. 26 августа (7 сентября) 1856 г. состоялась коронация Александра II, а уже в 1856 г. новоиспеченный правитель подписал амнистию декабристов (а также участников польского восстания 1830–1831 гг. и петрашевцев). На пороге Великих реформ сочувствие декабристам в среде либерально- и революционно-демократически настроенной интеллигенции лишь росло (хотя еще с событий на Сенатской площади декабристы в сознании многих являлись борцами за свободу, романтическими узниками и страдальцами). Временное смягчение цензурных ограничений в этот же период позволило выйти различным мемуарам декабристов и их жен (материалы декабристов публиковались, например, в журналах «Русский архив» (с 1863 г.) и «Русская старина» (с 1870 г.), а произведения слишком радикального характера печатались за границей при активной поддержке Александра Герцена.

Для формирующейся политической жизни и в особенности для радикально настроенных сообществ, в которые входил и Некрасов, амнистия стала знаменательным событием по нескольким причинам. Во-первых, она лишь усилила ощущение надвигающихся перемен, расположила общественность по отношению к новому императору. А во‑вторых, декабристы стали основой мифологии общественных движений, а символическая ценность подобного капитала очень высока (свою генеалогию к декабристам возводили практически все движения: от эсеров и народовольцев до умеренных либералов и реформаторов). Последующее разочарование, связанное с полумерами, выданными за «освобождение» крестьян, усилением цензуры и нарастающими репрессиями, не прошло бесследно для популярности императора, и еще сильнее подогрело общественный интерес к фигурам, открыто протестовавшим против самодержавия. Общественное мнение по вопросу декабристского восстания было однозначным – декабристы стали героями для новых поколений революционеров и реформаторов (негативное отношение к ним было лишь в радикально правом крыле).

Не осталась в стороне и художественная литература, сыгравшая, как кажется, более значительную роль в формировании мифа о декабристах, чем их собственные мемуары, окружив действия восставших 14 декабря и их семей героическим и романтическим ореолом.

В настоящий сборник вошли две поэмы, посвященные декабристам. Более ранняя из них – «Дедушка» (1870) – была написана Некрасовым под впечатлением от знакомства с сыном Сергея и Марии Волконских – Михаилом Волконским (в этот период Некрасов уже арендовал у Андрея Краевского «Отечественные записки», где впервые публикуется поэма). Воспоминания сына декабриста, рожденного в ссылке, и «Записки декабриста» Андрея Розена послужили источниками для поэмы. Из «Записок…» Некрасов, в частности, почерпнул историю села Тарбагатай, основанного сосланными раскольниками в XVIII в. – сюжет об этом нашел свое место в поэме:

Чудо я, Саша, видал:
Горсточку русских сослали
В страшную глушь, за раскол,
Волю да землю им дали;
Год незаметно прошел…
…Так постепенно в полвека
Вырос огромный посад —
Воля и труд человека
Дивные дивы творят!

Поэма стала одним из первых больших художественных текстов о декабристах в русской литературе, хотя и не первым текстом о них в творчестве Некрасова (о сосланных в Сибирь поэт упоминал еще в поэме «Несчастные», 1856). В тексте особенно остро звучит тема преемственности революционного движения в России, что задает рамку мифа о декабристах, которую, в частности, присвоит и большевистское движение начала XX века. В поэме также находят отражение актуальные вопросы 1870-х гг. – цели и способы революции, итоги отмены крепостного права, роль народа в исторических преобразованиях и т. д. Последняя тема, как можно заметить, перекликается с поэмой «Тишина»: есть в поэме и сам мотив тишины, однако звучащий более зловеще и тревожно, когда все члены семьи скрывают от Саши участие деда в восстании на Сенатской площади.

Тем не менее одним из самых значительных произведений, посвященных декабристам, стала поэма Некрасова «Русские женщины», сюжет которой строится вокруг судеб двух жен декабристов – Екатерины Трубецкой и Марии Волконской, – которые отправились вслед за мужьями в Сибирь. Поэма разделена на две части. Изначально части поэмы выходили в печать как самостоятельные тексты, однако задумка Некрасова включала в себя также написание третьего раздела «Русских женщин», посвященного жизни декабристов и их жен в ссылке. Главной героиней будущей поэмы Некрасов планировал сделать Александру Григорьевну Муравьеву, которая скончалась в Сибири, так и не дождавшись амнистии. Некрасов также много размышлял над формой для третьей части: в письме к А. Н. Островскому он говорил, что третья часть «укладывается… в драму!», но что он стремится обойти стороной подобное формальное решение. Однако третья часть поэмы так и не была написана.

Увидевшие же свет в 1871 и 1872 годах первая и вторая части не менее интересны с формальной точки зрения. В «Княгине Трубецкой» мы можем найти элементы драматического текста (разговор княгини и губернатора в финале), но центральным формальным решением является мотив пути, который соединяется с темой зимы, связанной в русской литературе с духовными (и реальными) испытаниями, судьбой, бесовским началом («Капитанская дочка», «Бесы» А. С. Пушкина, «Анна Каренина» Л. Н. Толстого и др.), а в творчестве самого Некрасова, как видно из поэмы «Мороз, Красный нос», с трагическим в народной жизни. При этом сохраняется также контраст, который мы уже видели в поэме «Мороз, Красный нос» – зима и лето маркируют счастливое и трагическое в судьбе героини, а также делают ярче различие между дворянской жизнью Трубецкой и «царством нищих и рабов», с которым сталкивается княгиня в дороге. В «Княгине Волконской» основной формальной стратегией выступает подражание эго-документу (воспоминаниям), что связано и с главным источником поэмы – воспоминаниями Марии Трубецкой, которые Некрасов имел возможность слушать и конспектировать у Михаила Волконского.

Современники Некрасова много высказывались о возвращении поэме названия «Декабристки», однако поэт, то ли страшась цензурных ограничений, то ли универсализируя тяжелую женскую долю, настоял на названии «Русские женщины». Однако в отличие от женщин-крестьянок, жены декабристов выступают в поэме в некотором акте преображения: из просто спутниц жизни – в политических субъектов, что выражено, например, в одном из диалогов княгини Трубецкой и губернатора (диалог княгини и иркутского губернатора Некрасов, вероятно, почерпнул из «Записок декабриста» Розена, хотя при работе над поэмой он обращался к широкому ряду источников):

И прежде был там рай земной,
   А нынче этот рай
Своей заботливой рукой
   Расчистил Николай.
Там люди заживо гниют —
   Ходячие гробы,
Мужчины – сборище Иуд,
   А женщины – рабы.
Что там найду я? Ханжество,
   Поруганную честь,
Нахальной дряни торжество
   И подленькую месть.
Нет, в этот вырубленный лес
   Меня не заманят,
Где были дубы до небес,
   А нынче пни торчат!
Вернуться? жить среди клевет,
   Пустых и темных дел?..
Там места нет, там друга нет
   Тому, кто раз прозрел!

Интересна в этом фрагменте строчка о «рабстве» женщин, которая противопоставлена решению Трубецкой разделить ссылку с мужем, преподнесенному как политическая позиция не только ее мужа, но и ее самой. В этом смысле, выстраивая повествование вокруг образов княгинь, Некрасов обращается к остро поставленному в 1860–1870-е женскому вопросу.

Кризис дворянского государства в 1859–1861 годы позволил выйти на политическую арену другой части общества – разночинцам. Однако, если к изменению социально приемлемого поведения мужчин общество относилось хоть с каким-то пониманием, то в отношении женщин все оказывалось куда сложнее: их положение было исключительно зависимо от мужчин семьи. В этот же период огромное количество разорившихся дворянок оказываются перед вопросами элементарного выживания, так как традиционная модель решения экономических проблем – замужество – перестает срабатывать: молодые люди из дворянского сословия предпочитали повременить с женитьбой и занимались вопросами собственного социального положения, а брак с представителями других сословий все еще считался мезальянсом и порицался в обществе.