– 6–

Заказы, которые она получала в мастерской, были сложнее. Не только технически: Аня часто выезжала на объекты, хозяева которых воспринимали ее как рабочего наряду с сантехником. Это была тяжелая, совсем не женская работа, особенно когда речь шла о монтаже или двусторонних витражах на больших стеклах. В этом случае сначала надо было перевернуть стекло, чтобы выложить вторую сторону, – ведь в пленке только лицевая сторона выглядит как полноценный витраж, и, если оборотная на виду, ее тоже нужно выкладывать лентой. Конечно, работа с большими стеклами выполнялась прямо на объекте.

– Поднимай! Аккуратнее, нет, за этот край не держи, здесь! Держишь? Точно держишь?

Аня боязливо отпустила стекло и наклонилась, быстрыми движениями скатывая бумажный шаблон и хаотично расставляя пробковые квадраты по всей площади: иначе лента поцарапается, когда витраж перевернут. То и дело она поглядывала на стекло и двух рабочих, которые его держали. Одно только стекло без ленты весило семьдесят килограммов, а в высоту и ширину было больше трех метров, поэтому витраж выкладывался прямо на полу.

– Стойте, я сфотографирую.

Она навела фокус, щелкнула. Да, получилось красиво. Осталось выложить вторую сторону.

– Тихо! Я придержу.

Если бы кто-то из ребят отвлекся и эта дура упала бы Ане на голову, от нее осталось бы только мокрое место. Красное мокрое место.

«Мертвое красное место, – катала Аня во рту забавную фразу. – Звучит очень по-морскому».

Удивительно, что за столько лет она так и не научилась равнодушно смотреть на всяческие манипуляции со своими стеклами. Кажется, в тот момент, когда чья-то чужая рука касалась стекла, в ее воображении оно уже разбивалось, осколки летели во все стороны, конечно же зацепив по дороге какую-нибудь хозяйскую кошку и воткнувшись в ее маленький череп. И к тому времени, когда витраж был перевернут, кошку уже хоронили на местном кладбище, дети рыдали, а взрослые фотографировали Аню в профиль.

Примерно так же она чувствовала себя, когда пеленала своих новорожденных детей, каждого в свое время.

Вот нужно, например, поменять памперс. Пеленальный столик стоит возле тумбочки, на которой находится коробка с влажными салфетками. Надо сделать ровно три движения: протянуть руку влево (правая рука фиксирует младенца), нажать кнопку открытия коробки с салфетками, достать салфетку (левая рука возвращается на исходную позицию). На три движения – один скользящий взгляд в сторону. Ты держишь ребенка одной рукой. Ты чувствуешь его теплое упругое тельце, его запах (разный в такие непростые моменты), слышишь гуление или плач, а может быть, он замолк, разглядывая что-то неведомое. Три движения. Один взгляд в сторону (доля секунды). Но в то мгновение, когда глазные яблоки начинают поворот влево, в мозгу включается адское кино. Это не длится почти нисколько, но в это маленькое «нисколько» ты не видишь ребенка. А кино крутится – мозг-то видит.

Один. Ребенок переворачивается на живот. Два. Ты не успеваешь сообразить, что происходит, ты этого не видишь, а правая рука слепа – это же рука, просто рука, и глаз у нее нет, – но ребенок уже ползет за бортик. Три.

У тебя заходится сердце и лопается к чертям собачьим, но зрачки и пальцы уже вернулись на позиции, ребенок улыбается, ты улыбаешься, из подмышки течет струйка пота. Ты не будешь ее стирать, потому что для этого нужно будет снова убрать руку.

На самом деле, если бы ребенок – упаси Боже – упал бы и ударился, это было бы уже не так страшно, потому что все самое страшное в твоей голове уже произошло. И если бы рабочие не удержали семьдесят килограммов стекла, это тоже было бы не страшно. Все лечится, все клеится, ребенка бы спасли врачи, витраж сделался бы сначала. Но мало что может сравниться с тем мимолетным кошмаром, который ты переживаешь, пока считаешь до трех.

Аня поправила наколенники и опустилась возле стекла. Оно очень большое, и через несколько часов она будет сидеть по центру – распределив вес специальным образом, чтобы стекло не лопнуло под ней. Когда она разувается и проходит по витражу ногами, появляется ощущение, что она идет по воде, на которой растут цветы. Она смеется, вспоминая, что йоги ходят по битому стеклу. Интересно, рискнули бы они пройти ногами по витражу?

* * *

– Нужно долго лезть вверх. Як наймней – два дни^[10].

Аня задирает голову и видит холмистую громадину, сплошь усыпанную цветами. Цветы в каганате источают дурманящий запах, и у нее кружится голова.

– Я сейчас упаду.

– Не позволю тебе упасть. Нигды^[11], – говорит Ян.

– И разобьюсь, – дразнит его Аня и показывает язык.

Ян вдруг сердится.

– Не смей так говорить. Нигды.

Они лезут вверх вместе, у него на плечах вместо рюкзака Анина черная дорожная сумка. Аня немного отстает и видит, как Ян цепляется пальцами за уступы, как ставит ногу в неизменно высоком ботинке землистого цвета. Седые волосы стянуты резинкой, на голове серая повязка вроде банданы.

От постоянного контакта с травой пальцы Ани стали совсем зелеными, как и одежда – особенно на локтях и коленях.

– Нигды – это очень долго. Дольше двух дней, – говорит Аня.

Ей кажется, что они ползут гораздо, гораздо дольше. И в самом деле, прошло уже… Впрочем, определить это невозможно, и от этого почему-то очень легко и спокойно.

Иногда они останавливаются передохнуть и устраивают небольшой пикник. Ян открывает сумку, достает вино, хлеб и пакетик черники. Он садится, глядя в сторону горизонта, Аня ложится головой к нему на колени, и Ян кладет ей в рот крупную ягоду, размером с небольшую вишню. Она берет ее одними губами, катает под языком, выталкивает часть обратно, слегка прикусывая. Сок брызжет на щеку, Ян наклоняется и слизывает его.

Под ними простирается бесконечный простор, вмещающий в себя все природные зоны и географические широты, все временные пояса и сезоны разом. Над ними растет огромный солнечный шар, словно гигантский одуванчик. Он слегка покачивается от ветра и все увеличивается, пока полностью не заполняет собой все небо, будто на глаза наложили желтую марлевую повязку.

– На самом деле, – говорит Аня, – было страшновато. Научи меня не бояться высоты.

– Так, – тихо отвечает Ян. – Але щпий пуки цо^[12].

Он сгребает Аню в охапку, полностью, берет на руки и качает, как маленькую. И Ане кажется, будто она сама – одуванчик, легкий-легкий, белый и уже отцветший, и она летит, летит во все стороны одновременно, и на глазах ее желтая марля, делающая этот холмистый мир золотым. Она летит, качаясь в этом солнечном звенящем «никогда», и знает, что они еще не добрались, и добираться еще долго-долго – два дня как минимум.

Аня открывает глаза.

– Боже мой… Ты покажешь мне это?..

– Нужно долго лезть вверх.

Она задумалась, пытаясь представить такую высокую гору, по которой можно лезть так долго, и никак не могла.

– Я никогда такого не видела.

– А я никогда такого не слышал – чтобы блюз пели шепотом. Знову збежнощьчь^[13]. У нас с тобой сплошная збежнощьчь.

– Тогда вот тебе еще одна збежнощьчь: сегодня ровно год моему разводу.

* * *

Как только Аня надела платье, собираясь на свадьбу подруги, все ее страхи и печали исчезли. Кружевной лиф, струящийся шелк длинной юбки с вышитыми анемонами, сиреневые туфли на тонкой шпильке – все говорило о радости и легкости. Она уложила светлые волосы локонами и посмотрела на Влада: в светло-сером костюме он был красавчиком. Они сели в такси и поехали.

Тая была словно куколка – маленькая куколка со светящимся лицом. Кругом царила атмосфера романтики, все целовались и пили шампанское. Аня прониклась общей радостью и прижалась к Владу.

– Как хорошо, что мы вместе.

Они, как и планировали, приготовили несколько песен, чтобы исполнить их на вечеринке. Оба слегка волновались, все-таки выступлений не было давно – лет шесть так точно.

Для начала они пошли порепетировать в пустой ресторан.

Свадьбу праздновали в усадьбе, украшенной фонтанами, клумбами и причудливо постриженными кустами. Возле ресторана цвел белыми цветами высокий зеленый конь. Он стоял на задних ногах, а передними молотил воздух, и копыта были мягкими и душистыми.

– Можно мы у вас здесь немного попоем? – спросила Аня у официантки в коричневом переднике.

Им разрешили и указали на пустой зал, где накрывались столы для какого-то чужого банкета. Влад расчехлил гитару.

– Третью подними чуток. Давай со «Свадьбы».

Кроме собственного репертуара они решили взять старую добрую песню о проселочной дороге, по которой молча шел Муслим Магомаев. Аня пела и стучала в маленький детский бубен, который она взяла из дома, и металлические бляшки стукались друг о друга и звенели. Официанты расставляли блюда, улыбаясь и пританцовывая. Проводив печального Магомаева, запели о весне. О том, как грязно весной, и хорошо, и счастливо. Официантка в коричневом переднике слушала, облокотившись о стол, а потом тихо вышла.

Они допели и тоже вышли, вернулись к своим и продолжили пить шампанское. Их банкет был на открытой террасе, украшенной розовыми бутонами и белым шифоновым полотном. Все танцевали и смеялись, беспорядочно носились чьи-то дети, молодожены украдкой целовались, завернувшись в шифон.

Когда пришло время, Аня взяла микрофон и вышла на середину зала. Зрители были и без того вполне счастливы, поэтому петь было легко, и Аня слушала свой голос как будто со стороны. Влад, разогретый спиртным, играл с удовольствием.

После выступления они курили на крыльце террасы. К Ане подошла Тая.

– Ты не забыла. Спасибо тебе огромное.

У Таи в глазах стояли слезы. Аня смутилась и обняла ее.

– Пойдем танцевать?

– Сейчас, покурю.

– Ага, подтягивайся.

Тая ушла, но почти тут же подошел какой-то незнакомый мужчина.

– Вы здорово пели.

– Спасибо.

Он улыбнулся и отошел в сторону, но оказалось, что за его спиной стоит кто-то еще…

Сигарета тлела, а к Ане продолжали идти люди. Они говорили какие-то слова, Аня растерянно благодарила, а Влад мрачно курил рядом. Когда они докурили, он сказал, глядя в сторону:

– Меня там как будто вообще не было.

– Почему ты придаешь этому значение? Давай лучше потанцуем.

– Не, я лучше водки выпью.

Аня покачала головой и села на свое место, но тут же встала, отвечая на чье-то приглашение танцевать.

Ближе к ночи гости стали разбредаться кто куда. Некоторые отправились по домам на такси, остальных распределили по гостевым домикам. Аня вместе с Владом оказались в знакомой дружной компании. Им вручили пакет с едой, оставшейся после банкета, и ящик пива.

Влад достал гитару, они снова начали петь. Сидевшая рядом общая знакомая смотрела на него восхищенными глазами, а потом наклонилась к Аниному уху и почти простонала:

– Блин, как тебе с ним повезло, он такой классный!..

Аня хмыкнула и неопределенно мотнула головой. Влад был уже очень пьян, плохо попадал по струнам, пел разболтанно и весь шатался.

– Пойдем-ка спать.

Она взяла его за руку и потянула в комнату. Остальные продолжали пить.

– Ляжем здесь, – повелительно сказал Влад и рухнул на широкий диван.

– Эй, подожди, я хоть простынь постелю.

Он встал и, пошатываясь, вышел. Аня стелила постель и слышала, как Влад произносит тост, смеется. В соседней комнате кто-то громко ругался, в туалете кого-то рвало. Она разделась, легла и сразу же уснула.

Сквозь сон Аня слышала, как дверь открылась, как Влад расстегивал ремень на брюках, потом он лег и захрапел. Но не прошло и пяти минут, как дверь снова распахнулась, включился свет, и на них двинулась большая шатающаяся фигура.

– А-а… – Влад пьяно замычал и потер глаза. – Кто свет включил?

– Ребят, – произнес заикающийся голос, – можно я тут с вами с краешка лягу?

Это был Олег – добродушный толстяк, старый знакомый. Досидел до последнего, и теперь ему действительно негде было лечь – кроватей на всех не хватало. Аня придвинулась ближе к стене.

– Конечно, ложись.

Но Влад резко приподнялся на локтях и сказал:

– Нет. Это наш диван.