– Ляпе хочется быть с нами и ещё ему хочется новых ощущений, – хохотнул Шумахер. – Кристина рассказала, что он её лапал на концерте и номер телефона попросил.

– Дала? – поинтересовался Бочка.

– Телефон – да. Сказала, что всё остальное – дело времени.

Кристина, что ни говори, девушка эффектная: яркая, энергичная, умелая, задорная… Она не только производила на мужчин сильное впечатление – она этому впечатлению полностью соответствовала. Но Бочка прекрасно понимал разницу между ней и Светой, поэтому вздохнул:

– Дурак он.

– Дурак, – не стал отрицать довольный происходящим Шумахер. – Но, когда такая девчонка, как Кристина, согласна на тебя запрыгнуть – тут у кого угодно мозг отключится.

И в этом тоже была правда.

Бочка мысленно согласился с другом и тут же перешёл к действительно волнующей его теме:

– Я бы не стал рисковать с новенькими, после последней поездки на кладбище.

– А что не так с кладбищем? – не понял Шумахер.

– Дед наверняка в полицию заявление подал.

– Ну, подал, и что? К тебе кто-то приходил?

– Нет.

– И ко мне нет. Дед старый, видел нас в темноте, опознать не сможет. Камер там не было, телефоны мы выключили, «симки» вытащили, так что о кладбище забудь.

Нехитрым мерам предосторожности Бочку и Шумахера научил Каин. Велел строго их соблюдать и никогда не забывать, и друзья, понимая их важность, не забывали. И про телефоны девушек не забыли. Другими словами, со всех сторон подстраховались.

– Не было никакого кладбища, – закончил Шумахер. – И нас там не было.

Поскольку предпоследний аргумент – необходимость затаиться после избиения сторожа – не сработал, Бочка, поколебавшись, выложил на стол главный и последний козырь:

– Давай дождёмся Каина?

– Он сказал, что явится не раньше понедельника, – ответил Шумахер. – Не хочу ждать.

Потому что лидеру, возможно, не понравится предложение привести в зал новых людей. Точнее, ему наверняка не понравится причина, по которой Шумахер хочет их привести, и он предложит подождать, чтобы самому убедиться в надёжности новичков. Шумахер же ждать не хотел.

– Вдруг Каин разозлится?

– Почему он должен разозлиться?

– Потому что мы приведём ребят без разрешения.

– Уверен, Каин будет рад новым адептам, которых мы как следует подготовим к его появлению.

– А если разозлится?

Бочка чётко дал понять, что считает вопрос важным – а он действительно был таким! – и не согласится с предложением друга, пока они его не обсудят. Шумахер это понял, но сглупил, задав совершенно неуместный вопрос:

– Боишься Каина?

И тут же о нём пожалел, услышав абсолютно уместный и логичный ответ:

– А ты нет?

Коротко выругался и насупился.

Они оба понимали, что Бочка прав, однако признавать это Шумахеру было неприятно.

Потому что он давно сказал себе, что не боится ничего на свете.

Прыгал с самых высоких «тарзанок», без раздумий лез в драку с явно превосходящими соперниками и кличку свою – Шумахер – заработал, доказывая себе и друзьям, что не боится сумасшедших скоростей, что на машине, что на мотоцикле. Привык жить без страха, но Каин…

Каин стал первым человеком за много-много лет, в присутствии которого у Шумахера иногда подгибались ноги.

– Я тебе не рассказывал, да? – медленно произнёс он, вертя в руке маленькую ложку. – Не рассказывал о том, как всё началось?

– Я не спрашивал, – ответил Бочка. – Думал, не моё дело.

И вдруг сообразил, что Каин с пугающей простотой вошёл в их жизнь – Шумахер привёл его на встречу, сказал: «Мой хороший друг», и с тех пор завертелось. Ведь Шумахеру Бочка доверял со школы.

– Ты тогда с отцом в Шанхае был, а я тут зависал в одиночестве. В целом, как обычно шло, но в один из вечеров застрял в «Либре». Просто подбухивал тихонько, настроение такое было – одному побыть, никого не хотел видеть. Там он ко мне и подсел. Слово за слово, разговорились, ты сам знаешь, как он умеет говорить. Я заинтересовался. Потом в другой бар перешли… – Шумахер помолчал. – А потом оказались на кладбище. Не спрашивай как – не помню. Помню только, что стою среди могил, а Каин говорит: «Ну, раз ты не веришь, то я покажу». Руки в стороны разводит, голову задирает и замирает так. Я стою, глазами хлопаю, пытаюсь понять, о чём мы говорили, чему я не верю, и вдруг чувствую – чернота из могил к нему ползёт. Не ко мне – к нему. – Ещё одна пауза. – Если бы ко мне – точно бы помер от страха. А Каин ничего, улыбается, на меня не смотрит, но спрашивает: «Видишь?» Я сначала кивнул, потом понял, что он вверх смотрит, и говорю: «Да». Он смеяться начал. «Подойди», говорит. Я подошёл. Он меня за руку взял, и мы… Мы вверх полетели.

Бочка постарался «удержать лицо», но Шумахер слишком хорошо его знал и спросил:

– Не веришь?

– Ну…

– Я бы тоже не поверил. Но мы полетели, прямо вверх, и я город видел, весь чёртов город, как будто на самолёте подлетаю. А Каин говорит: «Однажды и ты так сможешь». И смеётся. А я чувствую, как ветер мне в лицо бьёт.

Шумахер замолчал и сделал знак официантке посчитать столик.

– И что? – спросил Бочка.

– И всё, – пожал плечами Шумахер. – Что тут ещё может быть? Утром дома проснулся и помню только то, как летал. Вечером Каин позвонил. А через два дня ты приехал, и я вас сразу познакомил. Дальше ты знаешь.

– Почему не рассказывал? – поинтересовался Бочка. – Каин запретил?

– Нет, он об этом вообще больше не говорил. – Шумахер расплатился, оставив щедрые чаевые, и извиняющимся тоном закончил: – Я думал, он и тебе покажет.

– Город с высоты?

– Ага.

Но не показал. Почти год прошёл, а так и не показал.

Почему?

Они помолчали, а затем Бочка спросил:

– Зачем ты мне об этом рассказал?

– Затем, что ты – мой друг, – медленно ответил Шумахер, вновь переводя взгляд на улицу. – И только ты имеешь право знать, что тогда, будучи с Каином на кладбище, я дико, неимоверно сильно перепугался.

И Бочка понял, что дело не только в Свете. Да, девчонка – лакомый кусочек и украсит шабаш, но Шумахер хочет проявить самостоятельность, чтобы показать, что не боится Каина. В первую очередь – показать себе.

А значит, ни за что не отступит.

* * *

Вода была холодной, невыносимо холодной, но на удивление приятной. От её холода не дрожало тело и не сводило ноги. Не появлялось желания выбежать на берег и сильно, до красноты, растереться полотенцем. Или принять грамм сто согревающего. Её холод не превращался в тепло, как это бывает с замерзающими, не убаюкивал подло, чтобы убить, а продолжал леденить, показывая своё истинное лицо. Тёмная в ночи вода не лгала, оставаясь такой, какая есть, а холод вымораживал то, что ей не нравилось – черноту. Потому что сейчас, в ночи, вода хоть и казалась тёмной, но оставалась прозрачной и пронзительно чистой.

Чистой и очень спокойной.

И стоящая в воде Криденс была очень спокойной.

Девушка по пояс зашла в Байкал, чуть развела руки, поглаживая ладонями холодную воду, а затем выпрямилась и замерла, зачарованная уходящей в небытие сибирской ночи лунной дорожкой. И стоящий на берегу Феликс знал, что не должен, что не имеет права нарушать идиллию её омовения в холоде воды и холоде света. Он мог лишь любоваться красотой своей женщины и ждать. И чувствовать холод истинно чистой воды, но не так, как ощущала его Кри.

Его холод мог убить.

Они стояли совсем рядом, но в разных водах.

Он слышал её дыхание.

Она – биение его сердца.

Он знал, что если останется в своей воде – холод его не убьёт. А перейти в другую воду он не мог.

Она знала, что её холод не спасёт. Ни в её воде, ни в другой.

И они оба знали, что невыносимый холод пронзительно чистой воды подарил им несколько минут. В которые они будут чувствовать друг друга. Стоя в разных водах.

– Спасибо, что взял меня с собой, – тихо сказала Криденс, прижимаясь к Феликсу.

Она стояла на самой линии воды, и он – на самой линии воды. Обнимая Кри обеими руками.

– Здесь удивительно хорошо, Лекс, ты подарил мне капельку счастья. Снова.

Он приготовил миллиарды слов для неё, но все они были произнесены его руками. Его слезами. Его болью… которую очень мягко убивал холод прозрачной воды.

Ведь холод у них был разным.

Теперь.

Теперь… они по разные стороны воды.

– Если ты хочешь остаться со мной, ты должен меня отпустить.

Он вздрогнул, на мгновение боль его души победила холод, чуть не заставила сказать то, что нельзя, но лунная дорожка добралась до линии вод и всё вокруг заблестело ослепительными искрами. И рассыпалось на них, когда искры стали брызгами чистейшей воды.

Всё вокруг исчезло в них.

Потому что минуты истекли.

Феликс открыл глаза, полежал, молча глядя в потолок, затем бесшумно поднялся, взял со стула одежду и вышел из комнаты. Из дома. Прошёл по территории базы и остановился на берегу, в том самом месте, где несколько минут назад обнимал Криденс. Остановился у линии воды. Чувствуя только свой холод.

Потому что сейчас стоял один.

Остановился и прошептал:

– Я люблю тебя.

Один раз. Ведь больше не надо. Потому что эта фраза достаточна и полна.

– Я люблю тебя.

И потом долго стоял и смотрел на бескрайний, священный во всех мирах Байкал.

А Байкал смотрел на него.

11 лет назад, август

А существуют ли случайности?

Да, те самые, знаменитые случайности, на которые мы так часто и так много списываем. Я не говорю о стечении обстоятельств – меня интересует случайность поступка.

«Я не хотел, но сделал».

«Я понимал, что поступаю плохо, но что-то меня побудило…»

«Я не могу это объяснить».

«Это вышло случайно».

Случайность.

Под алкоголем или наркотиками. Под воздействием внезапного импульса. Под воздействием чувств. В состоянии аффекта. Не помня себя от ярости… ревности… ненависти… Когда голова затуманена и мы действуем… глупо? безрассудно? безумно? А потом говорим, что сами не понимаем, как всё получилось.

Случайно.

Так существует ли случайность поступка? Или мы постепенно, день за днём, всей своей жизнью подбираемся к нему, потому что где-то в глубине души всегда рассматривали такой поступок как один из возможных? И что-то в глубине нас всегда было готово пойти на подлость и даже убийство. Всегда было готово. Пряталось… ведь чёрное не любит выходить на свет, знает, что от него попробуют избавиться… поэтому пряталось, терпеливо дожидалось подходящего момента, а до него – мягко превращало в чёрное всё вокруг. Всё, до чего могло дотянуться в твоей душе. А потом неожиданно сходится: обстоятельства, окружение, эмоции… и достаточно черноты внутри. Ты уже не просто готов – ты заряжен, и делаешь то, чего никогда бы не сделал.

Но так ли это?

Действительно ли ты этого не хотел?

Действительно ли случаен поступок, разделивший жизнь на «до» и «после»?

И можно ли его исправить?

Об этом ты думаешь, когда открываешь глаза и понимаешь, что совершил нечто немыслимое.

Случайно.

И не важно, орёшь ли ты благим матом или переживаешь молча – тебя обязательно разрывают эмоции. Ты кричишь, что не хотел – хоть во весь голос, хоть беззвучно. Ты захлёбываешься в ужасе от содеянного и твердишь, что всё получилось случайно. Ты думаешь только о том, как бы повернуть время вспять. Тебе очень плохо.

А потом голова становится холодной и появляется первая здравая мысль: ты сделал – что дальше? Ответ на этот вопрос станет одним из главнейших решений в жизни: примешь ты себя нового или начнёшь с ним войну? А если начнёшь – сможешь ли одержать победу?

А если примешь – то кем станешь?

///

– Сука!

В общем, к этому всё шло…