Правительство начало подталкивать священников и конгрегации к принятию «арийского параграфа» об этническом очищении. Такое вторжение в церковные дела возмутило многих лютеранских активистов, которые объединились вокруг консервативного теолога Карла Барта из Университета Бонна и протестантского богослова Мартина Нимёллера. Во время Первой мировой войны Нимёллер был командиром подводной лодки, затем пережил духовное просветление и к этому времени уже стал пастором церкви Святой Анны в берлинском пригороде Далем. Эти диссиденты называли себя «Движением молодых реформаторов за обновление Церкви». В одном из первых публичных заявлений они категорически отказались исключать неарийцев из лона Церкви, заявив: «Государство призвано судить; дело же Церкви – спасать».

Дитрих Бонхёффер стал одним из молодых реформаторов. Он глубоко осмыслил конфликт между Церковью и государством в своей весьма острой статье «Церковь и еврейский вопрос». Статья получила широкое распространение в пасторских кругах и в июне 1933 года была опубликована в протестантском журнале о политике и культуре Vormarsch («Прорыв»). Подобный шаг, конечно же, привлек внимание нацистских бюрократов^[63].

В своей статье Бонхёффер повторил некоторые христианские догмы, оскорбительные для евреев: например, что после смерти им придется выбирать – либо принять Иисуса как Спасителя и попасть на Небеса, либо вечно гнить в аду с другими еретиками. И все же он высказал совершенно новую точку зрения – осудил преследование евреев нацистами и напомнил христианам, что вера требует противодействия подобной несправедливости. Если невозможно остановить локомотив государственных репрессий обычными способами, Церковь обязана «не только помогать жертвам, попавшим под его колеса, но и ставить палки в эти колеса»^[64].

Нельзя сказать, что его статья поменяла мировоззрение многих из тех, кто служил на теологическом факультете Берлинского университета. Бонхёффер, не веря своим глазам, смотрел, как студенты и преподаватели начинают носить на рубашках и пиджаках булавки со свастикой. Одному из друзей по Объединенной теологической семинарии он говорил: «Самые разумные люди полностью потеряли и голову, и Библию».

В середине июля 1933 года Гитлер приказал Немецкой протестантской церкви в течение десяти дней провести выборы всех местных и региональных советов. Это была откровенная попытка обеспечить поддержку церковного руководства. Выборы оказались столь же яростными, как и политическая кампания, – в определенном смысле это и была политическая кампания. Группа молодых реформаторов обосновалась в Далеме. Однажды вечером в церковь пришли агенты гестапо и конфисковали все предвыборные материалы. На следующий день Бонхёффер и достопочтенный Герхард Якоби отправились в штаб-квартиру гестапо на Принц-Альбрехтштрассе и подали жалобу первому руководителю гестапо Рудольфу Дильсу. Некоторые конфискованные материалы были возвращены. Дильс предупредил пасторов, чтобы они не поднимали шума, если не хотят оказаться в Дахау. В этот концлагерь, недавно созданный неподалеку от Мюнхена, отправляли всех политических оппонентов режима.

Накануне церковных выборов Гитлер выступил по радио и призвал слушателей голосовать за кандидатов от «немецких христиан, которые твердо стоят на позициях национал-социалистического государства». Выборы были назначены на воскресенье. Бонхёффер все еще являлся капелланом Технического колледжа Берлина. Для утренней проповеди он избрал слова из Евангелия от Матфея о камне, на котором Иисус основал свою Церковь.

«Нам будет непросто, – сказал прихожанам пастор Бонхёффер. – Возможно, с человеческой точки зрения, великие времена для Церкви – это времена разрушений».

Возможно, Бонхёффер чувствовал, что грядет. «Немецкие христиане» подвергали ожесточенной критике лютеранских умеренных и реформаторов и получили подавляющее большинство практически во всех церковных советах – до 70 %. Конечно, без фальсификаций не обошлось, но влияние гитлеровской пропаганды бесспорно. Голосование оказалось таким катастрофическим, что с Движением молодых реформаторов за обновление Церкви было покончено. Вместо него Нимёллер, Бонхёффер и еще порядка двадцати их единомышленников создали Чрезвычайную пасторскую лигу по сопротивлению гитлеризму. Так они надеялись противостоять слиянию Протестантской церкви с нацистской партией^[65].

Разочарованный результатами выборов Бонхёффер сменил приоритеты и сосредоточился на экуменической деятельности. Несколько лет он путешествовал по Европе и принимал участие в разнообразных симпозиумах, в том числе в Конференции молодежной комиссии международного отдела Всемирного союза за продвижение международного обмена через церкви. В сентябре 1933 года присутствовал на собрании Всемирного союза в Гранд-отеле в Софии. Ему удалось убедить делегатов принять резолюцию, осуждающую «государственные меры против евреев в Германии» и «арийский параграф» как противоречащий «Евангелию Иисуса Христа».

Софийская резолюция стала моральной победой, но весьма недолговечной. Через неделю представители Национальной протестантской церкви собрались в исторической замковой церкви Виттенберга, где погребен создатель протестантизма Мартин Лютер. Пастор Людвиг Мюллер, нацист из Восточной Пруссии, сторонник государственного контроля над Церковью, был избран лютеранским епископом – теперь он именовался «рейхс-епископом»^[66].

Единственной хорошей для членов Чрезвычайной пасторской лиги новостью из Виттенберга стало известие о том, что Гитлер решил не заставлять священников принимать его «арийский параграф». Этот вопрос не стоил того шума, какой поднялся в международной прессе. Кроме того, Гитлер и без того породил в стране такой хаос, что Немецкая протестантская церковь более не представляла реальной политической угрозы.

В октябре Гитлер осмелел настолько, что вывел Германию из Лиги Наций – зловещий сигнал для международного сообщества. Через два дня Бонхёффер собрал чемоданы и вновь покинул континент. Ему предложили двухлетнее совместное пасторство в двух немецких лютеранских церквях в Лондоне. Бонхёффер сообщил рейхсепископу Мюллеру, что не станет проповедовать нацистские взгляды «Немецких христиан». Ему предложили подумать, но он отказался. Епископ ответил ему и другим непокорным пасторам: «Какие же вы сложные люди!»

Бонхёффер все острее чувствовал свой отрыв практически от всего немецкого народа. Перед отъездом в Лондон он отправил письмо своему наставнику Карлу Барту. Тот считал поездку в Лондон ошибкой, но Бонхёффер объяснил: «Настало время удалиться в пустыню».

5
Опасная ситуация

У Соединенных Штатов было десять консульств в Германии. Один из самых опытных американских дипломатов – сорокавосьмилетний Раймонд Гейст – работал в Берлине с 1929 года. Он защитил докторскую диссертацию по философии в Гарварде, затем изучал английскую литературу в Колумбийском университете. Гейст свободно говорил на немецком, французском, итальянском, испанском и греческом, знал латынь и немного арабский. Он почти ежедневно взаимодействовал с государственной полицией гестапо, поскольку дипломатические кризисы следовали один за другим^[67]. Гейст был профессиональным «решалой»: когда американского джазового музыканта избили в его собственном ночном клубе или когда пьяный матрос из Бруклина оскорблял диктатора, Гейста будили среди ночи^[68]. Благодаря его вмешательству приговор Торстену Джонсону за неуважение к Адольфу Гитлеру сократили с шести месяцев до двух^[69].

Гейст был холостяком и жил со старшей сестрой. В свободное время он часто ездил на велосипеде по Берлину, порой забираясь километров на восемьдесят от города^[70]. Крупный, мощный мужчина несся на велосипеде по дороге, обгоняя автомобили. Его вполне можно было принять за циркового медведя, вырвавшегося на свободу. Во время велосипедных и автомобильных поездок Гейст собирал важную информацию. Он заметил, что после избрания Гитлера в стране активно началось военное строительство – он насчитал не менее полусотни проектов: аэропорты, казармы, тренировочные площадки, установки противовоздушной обороны. В 1933–1934 годах Гейст не раз видел, как в полях и лесах тренируются штурмовики, явно готовясь к войне, как мальчишки из гитлерюгенда отрабатывают военные приемы в лесах, причем ими часто руководили военные. Среди прочего маршировать и метать гранаты учили мальчиков в возрасте 10–14 лет.

Как генеральный консул, Джордж Мессерсмит читал отчеты Гейста и других консулов в разных городах Германии. Его собственные служебные записки становились все более жесткими. «За малым исключением, люди, входящие в это правительство, обладают менталитетом, недоступным ни для моего, ни для вашего понимания, – писал он 26 июня 1933 года заместителю госсекретаря Уильяму Филлипсу. – Некоторые из них настоящие психопаты и в обычное время находились бы в лечебнице… Здесь происходит настоящая революция, и ситуация очень опасна»^[71].

Несмотря на сгущающийся над Германией мрак, Мессерсмит не верил, что Гитлер удержит власть. В середине ноября он писал госсекретарю Халлу о своем изумлении – как целая страна могла быть настолько «загипнотизирована и затерроризирована»? Как люди могут спокойно воспринимать безумный бред оголтелого нациста об уберменшах – эдаких арийских суперменах, сверхлюдях, которым суждено править миром? «Это движение, основанное на пропаганде, зрелищах и лжи. Совершенно немыслимо, чтобы шестьдесят пять миллионов немцев терпели его бесконечно»^[72].

Возможно, это казалось столь «немыслимым», потому что терпеть приходилось другим. Как человек мог сопротивляться этой нацистской мании? Какую цену пришлось бы заплатить? Кому можно доверить свои секреты? И саму свою жизнь! Джорджу Мессерсмиту не приходилось задавать себе такие вопросы. Он мог покинуть Германию в любой момент по своей воле – и сделал это в апреле 1934 года, когда президент Франклин Рузвельт назначил его послом в Австрии. Мессерсмит сел в самолет и оставил гитлеровскую пропаганду, зрелища и ложь позади. Десятки миллионов немцев остались.

Одним из них был Гарольд Пёльхау.

Первого апреля 1933 года – в день общенационального бойкота евреев – Пёльхау вышел на новое место работы, в берлинскую тюрьму Тегель. Это была гражданская должность. Он был одним из девяти священников (семь протестантов, два католика), обеспечивавших духовные потребности заключенных, которые размещались в десятке помещений^[73]. Пастору Пёльхау было двадцать девять лет – худощавый рыжеволосый мужчина, ученик либерального богослова Пауля Тиллиха, который был консультантом его диссертации в Университете Франкфурта-на-Майне. Пёльхау вырос в семье консервативного лютеранского пастора, но его всегда волновали вопросы социальной справедливости. В Тегеле он проповедовал шестистам заключенных, содержавшихся в суровых условиях. Полные порции мяса заключенные получали лишь три раза в год: на Пасху, Троицу и в Рождество. Религиозные службы разрешались, но скамьи в часовне были через каждые несколько футов разделены деревянными перегородками, так что заключенные даже во время службы оказывались в своеобразных камерах.

Надзиратели в целом относились к Пёльхау с симпатией. Заключенные могли выходить в сад, который он разбил на небольшом участке земли рядом с тюрьмой. Охранники не досматривали его вещи.