…Это детское «просветление» произошло с маленькой Глашенькой в те самые четыре года, после одного запомнившегося на всю её жизнь случая. Они ехали с мамой в трамвае, и рядом с ними сидела женщина в возрасте с маленькой девочкой, приблизительно ровесницей Глашеньки. Женщина очищала большой оранжевый апельсин от кожуры, а девочка трясла нетерпеливо руками, сучила ножками и поторапливала:

– Ну давай быстрей, бабуля, я хочу прямо сейчас!

– Всё уже, всё. – Отделив одну дольку от оранжевого шара, бабушка протянула внучке лакомство.

Апельсин был такой пахучий, такой большой и невероятно прекрасный, девочка ела его, и от каждого укуса сок брызгал в разные стороны и стекал у неё по ладошке.

И его совершенно головокружительный аромат разносился на весь трамвай.

– Мама, я тоже хочу апельсин, – посмотрела на маму просительно Глашуня.

А мама молча поднялась с сиденья, взяла дочь за ручку, и они вышли, как только трамвай остановился. Это была не их остановка, но они зачем-то вышли. Мама поставила Глашу перед собой, присела перед ней на корточки, взяла за обе ладошки, посмотрела дочери прямо в глаза и объяснила:

– Если ты очень-очень хочешь апельсин, прямо сильно-сильно, до невозможности терпеть, то я тебе его куплю. Но тогда, Глашенька, у нас получится такая история: либо папа, Лёша, я и ты, мы все едим кашу, либо, если я покупаю тебе апельсин, то на кашу денег у нас уже не хватит и все мы останемся голодными. Мы будем радоваться, что тебе хорошо, что ты получаешь удовольствие от такой прекрасной вкуснотищи. Но чувствовать мы себя будем точно так же, как только что ты чувствовала себя, когда девочка рядом с тобой ела фрукт, а ты не могла. – И спросила, едва справляясь со слезами: – Понимаешь, малышка?

Глаша смотрела на маму, представляя мысленно всё, что она ей сейчас сказала. Себя, уплетающую оранжевое чудо, отрывая от него одну за другой дольки… Как надкусывает, а оранжевые брызги сока разлетаются во все стороны… Она даже ощущала вкус апельсина во рту и чётко видела: сидящие напротив неё на диване, оставшиеся без каши родные смотрят, как она наслаждается своим фруктом.

– А если апельсин на всех поделить? – уточнила Глаша у мамы.

– Тогда каждому достанется лишь очень маленький кусочек, которым не наешься, и все всё равно останутся голодными.

– Ну ладно, – приняла решение маленькая Глашка, тяжело, смиренно вздохнув, – пусть будет каша для всех, хотя кашу, мамочка, я не очень люблю. Но, когда я вырасту и заработаю много денег, я всем нам куплю апельсины.

– Договорились, – покивала мама и, притянув доченьку к себе, обняла крепко-крепко, за спиной у Аглаи торопливо смахнув рукой выступившие слёзы, чтобы доченька их не заметила. Она и не увидела, зато почувствовала, что мама старается не плакать.

Через несколько лет их семья как-то достаточно быстро, всего за полгода, наверное, начала жить по-другому, и уже отпала необходимость выбирать между сытной кашей для всей семьи или цитрусом для одного ребенка. А у Глаши появились апельсины и мандарины, и даже бананы и шоколадки, и игрушки, куклы и розовый велосипедик, который она обожала и гоняла на нём лихо, при любой возможности, и всякое другое прочее, чего раньше у ребёнка не было и в перспективе даже не ожидалось.

– Папа и два его близких друга уволились из армии и пошли в строительный бизнес, – рассказывала Глаша.

Сначала работали на хозяина большой строительной компании, а потом и свою фирму открыли, придумав интересный, как сейчас говорят, стартап и изобретя какие-то ноу-хау для малых объектов, в том смысле, что не многоквартирные дома возводили, а частные коттеджи, виллы и более бюджетные дома. Чуть позже расширили сферу деятельности, но всё в рамках строительства: открыли небольшое производство, воплощая свои разработки и новации всякие, и магазины. И плотно, устойчиво зарекомендовав себя на рынке, крепко встали в своём бизнес-сегменте.

Понятно, что не всё радужно-прекрасно проистекало и, как в любом бизнесе, много всякой фигни бюрократической и иже с ней происходило. Бывали и срывы, и разные непростые и напряжённые ситуации, но мужчины справлялись.

Как-то на общесемейных посиделках, на которые собрались, как водится, все трое компаньонов со своими семействами, в разгар застолья отец Аглаи Сергей Валентинович, он же генеральный директор их фирмы и признанный лидер компании, неожиданно задал вопрос:

– А вот скажите, мужики, мы-то какого лешего с вами тормозим? Почему себе-то дома не строим?

Мысль была настолько ошарашивающая в своей простоте и верности и настолько очевидная, что за столом воцарилось потрясённое молчание.

– Охренеть, – обалдев до изумления, первым подал голос Семён Валиев. – Вот это мы с вами, мужики, знатно протупили…

– Да уж, тарищ подпол, умеешь ты в арестантской камере околотка отсутствие четвёртой стены заметить, – подхватил Егор Степанов.

Ну и все разом загомонили, зашумели, принялись азартно и громко обсуждать, где, когда и как, уже готовые чуть ли не прямо завтра заселяться в свои новенькие дома…

– Папенька мой, Сергей Валентинович, – улыбаясь, продолжила свой рассказ Глаша, – у нас товарищ продуманный, степенный и рачительный, у него всё по плану, по порядку и по полочкам – добротно, качественно, «не абы как», как любит он приговаривать. Поэтому посёлок и участки под дома они с дядь Егором и дядь Семёном выбирали тщательно, придирчиво и дотошно. Ну и так же строились – продуманно до каждой мелочи, на века, как опять-таки объяснял папенька, «не времянки колотим, а родовые гнёзда возводим». Проект нашего дома папа делал и рассчитывал вместе с архитектором их фирмы, ну и понятно, что каждую мелочь во время стройки сам лично контролировал и проверял. И участок разбил, воплотив всё, что хотела и о чём мечтала мама: у неё там и грядки высокие, и суперсовременные теплицы с интернет-слежением и регулировкой влажности и температуры, и беседки, газоны, цветники, и летняя кухня со столовой. Всё есть. Мы свой дом все очень любим. Сейчас там, правда, только мама с нашим младшим братцем Васенькой остались, а мы все разъехались.

– Как же, а папа ваш где? – посмотрела недоумённо на девушку Муза Павловна, собираясь расстроиться.

– Так папенька там, где сейчас, как он говорит, «собрались серьёзные, решительные мужчины», – махнула неопределённо рукой Глаша. – Вернулся в армию, строит, возводит и восстанавливает разрушенное на новых территориях и не только на них.

– Понятно, – чуть вздохнула Муза Павловна и поинтересовалась: – А что ж вы, Глашенька, в Москву перебрались, раз вам так хорошо дома-то было?

– Ездить на работу оттуда долго, да и пробки, – объяснила Аглая. – Ну и иные причины имелись. – И вернулась к загородной теме, уходя от дальнейшего обсуждения обстоятельств, побудивших её переехать: – Я домой каждые выходные уезжаю и каждый выпавший свободный день обязательно: скучаю и по маме с Васей, и по дому. Мне всегда дома хорошо и замечательно, прекрасно дышится-живётся, совсем по‑другому, чем в любом городе.

– Да-а-а, – протянула, соглашаясь, Муза Павловна, – за городом сейчас прекрасно, особенно когда дом уютный и может вместить всех родных и близких, и участок большой, и лес-озеро рядом. Красота. Я за эти четыре недели повидала всех внуков и правнуков, что в городе удаётся куда как реже, все же заняты: круговерть дел, работа, учёба, школы-садики…

Она вздохнула светло, от приятных, близких воспоминаний.

– Только, понимаете, Глашенька, я не люблю гостевать. Слишком привыкла быть хозяйкой, привыкла к своему определённому устройству и укладу жизни, налаженным и устроенным по моему вкусу привычкам и удобству, когда всё под рукой, всё так, как мне по сердцу и нраву. Да и Вилли устал от природы, и не очень-то ему там нравилось: много людей, много шума и суеты, опять-таки коты поселковые постоянно вызывали на бой за территорию и дам кошачьих. Мы с ним с таким удовольствием вернулись домой, вы не представляете. Наверное, чтобы понять и почувствовать, как хорошо нам дома, стоит иногда куда-то уезжать. Впрочем, известно же, что старики боятся и очень не любят никаких перемен и весьма болезненно переносят нарушения их привычного быта и уклада жизни. Лет пятнадцать назад я была ещё невероятно легка на подъём: куда-то поехать, прихватив младших внуков, посетить новые места, заняться-увлечься каким-нибудь новым делом, подбить родных на эксперименты с активным отдыхом… А сейчас, как улитка: лучше в домике.

– Моя бабуля тоже такой была, – улыбнулась со светлой грустью Аглая. – Лёгкая на подъём, на идеи всякие, задумки. И нас всех могла увлечь, заразить своим энтузиазмом. Водила внуков по всем музеям, по каким-то выставкам, перформансам, интересным мероприятиям – и летала с нами от Финляндии до Сахалина.

– М-да, – покачала головой Муза Павловна, – как всё быстро проходит. Вы пока этого не понимаете, Глашенька, не ощущаете, но время – это очень странная субстанция, и в разные периоды жизни оно движется с разной скоростью. После пятидесяти пяти лет оно начинает стремительно ускоряться, и месяцы, годы и события пролетают как мгновения. У Жванецкого есть такое высказывание: «Старость, она как электричка – во‑о-о-н она ещё где-то там, и вот раз – и она уже здесь».

– А бабушка Поля частенько повторяла чью-то цитату: «Стареть не хочет никто, это неприятно, а частенько некрасиво и болезненно, но это единственный способ жить долго».

– Вот именно, – согласилась с девушкой, её бабушкой и автором цитаты Муза Павловна.

Обсудили, что называется, вдогонку дачной теме, в каком районе и посёлке расположены дача родных Музы Павловны и дом семьи Аглаи, что сажают на участках, какой урожай снимают и как замечательно и умиротворённо чувствуешь себя, когда в самый закат солнца летний денёк переходит в бархатный вечер и начинают выводить свои трели птицы… И так далее, так далее…

– Вы знаете, что враг Валерьяна попал в больницу? – спросила Глаша, вспомнив наконец о приземлённых делах житейских, далёких от птичьих трелей и загородных красот.

– Да, мне консьержка наша Анна Ивановна позвонила и подробно рассказала о происшествии, – кивнула женщина и усмехнулась: – И вы, Аглая, снова отличились спасением пострадавшего.

– Просто оказалась в нужное время в нужном месте и вызвала скорую помощь, – пожала плечами Глаша и внесла уточнение: – Нужное Виктору Юрьевичу место и время, но никак не мне. Я бы прекрасно прожила и без лицезрения и памяти о той кровавой инсталляции, в которой обнаружила его.

– Вы очень смелая девушка, – заметила Муза Павловна.

– Или просто глупая, – вздохнула преувеличенно наигранно и усмехнулась Глаша.

– Ну, вот это вряд ли, – возразила ей собеседница.

За неспешными беседами-разговорами, как всегда бывает, когда общаешься с приятным и интересным тебе человеком, время промелькнуло незаметно, как в том самом возрасте «после», о котором вздыхала Муза Павловна. Сердечно поблагодарив и попрощавшись с соседкой, Аглая ушла домой. И, забравшись в кровать, проваливаясь в сон, всё улыбалась от тёплого ощущения тихой радости, которое осталось у неё в душе от встречи и неспешной беседы с Музой Павловной.

Мирные денёчки жителей девятого этажа, пока буйный соседушка находился в больнице, а кот Валерьян снова вольготно и спокойно выгуливался (где хотел и когда хотел) по придомовой территории и подъезду, ощущая себя «королём горы», пролетели как-то уж слишком быстро и незаметно. И наступил тот день, когда Глаша пересеклась с господином Чащиным, шкандыбавшим на костылях через вестибюль подъезда к лифту в сопровождении незнакомого парня, который нёс сумку и портфель.

– Здравствуйте, – поздоровалась с соседом нейтральным тоном Глаша.

Виктор Юрьевич девушку не то что ответом, даже взглядом не удостоил, лишь зыркнул недобро и проследовал дальше, стуча костылями по полу. Чего уж говорить о простом человеческом «спасибо» за участие в спасении его жизни.