За то дверь в доме на противоположной стороне улицы открылась. На дорогу упал свет, на который тут же полетели мотыльки. Какой-то мужик встал в дверях и крикнул в ночь:

– Это у кого хлопнуло?

Горохов присел у стены дома. Замер. Секунды шли, но было тихо. Никто мужику не отвечал.

– Адылл, это у тебя? – Продолжал орать в ночи мужик.

Только теперь за дверью, совсем рядом с Гороховым, зашуршали.

«Ну, открывай, тебя, сволочь, соседи спрашивают».

Лязгнул засов. Скрипнула дверь. Появился луч фонаря.

– Адылл, ты? Что там у тебя? – Не унимался мужик. Горохову показалось, что он пьяный.

– Иди спать, Яша, – Горохов узнал этот голос, это орал Адылл.

– А что там хлопнуло? Может, мне подойти?

– Не ходи сюда, – орал Адылл раздражённо. – Спать иди Яша, спать.

Горохов сидит тихо, в тени дома его не разглядеть, а луч фонаря на него не светит. У него-то глаза к темноте привыкли, он всё видит и ждёт.

Он видит, что Адылл, стоя в дверях, держит не только фонарь. У него ещё и охотничий карабин, который снят с предохранителя.

– Ладно, – орёт мужик, теперь понятно, что он точно пьян. – Пойду.

– Иди, Яша.

А теперь главное, что бы этот вор не выстрелил. Нужно всё делать быстро и с первого раза. С первого раза, иначе поднимется шум. Он прекрасно видит руку Адылла, правую, что сжимает цевьё карабина. Она ему и нужна. Горохов быстро встаёт, делает шаг и с размаху обрезом бьёт по большому пальцу руки, что сжимает цевью. Тяжёлые стволы обреза попадают как раз по пальцу.

– Ах, ты, – негромко вскрикнул Адылл.

Он не роняет, а бросает оружие на землю, этого Горохову было и нужно, пока дурак растерян и корчит гримасы от боли, геодезист локтем правой руки резко бьёт его в бороду.

В Горохове девяносто килограммов, в Адылле шестьдесят. Он роняет фонарик и, ударившись об косяк, влетает в дом.

– Адылл, – снова орёт пьяный, – чего там у тебя?

– Спать иди, Яша, – кричит ему Горохов, даже не пытаясь походить на Адылла. – Всё хорошо у меня.

Он поднимает с земли карабин, а фонарь пинает в дом ботинком. Входит, ставит карабин к стене, закрывает дверь и запирает засов.

– Ну, что… Вижу, вы мне не рады?

Мать Адылла замерла, её страшное, отёчное от пьянства лицо похоже на злую маску. Адылл оскалился, он всё ещё лежит на полу, его толстый, широкий нос разбит, но держится он не за лицо, держимся он за палец. Наверное, Горохов ему его сломал, но ему совсем не жаль того урода.

– Ну, где моя кольчуга? – Он подходит к Адыллу и присаживается рядом на корточки.

Баба воет, сидя на убогой кровати. Адылл поскуливает от боли, прижимая к груди руку. Но в его глазах страха нет, злость есть, а страха нет. Только вот одной злости мало, к злости надо силу иметь, а он её давно пропил. Но, кажется, придётся повозиться с ними.

Горохов знает, что делать, недаром он… геодезист.

– Мамаша, сейчас я поговорю с твоим сыном, если хочешь, чтобы наш разговор не заходил слишком далеко, ты вернёшь мне мою любимую, мою драгоценную кольчугу, поняла? – Про деньги он не заикался. Рано пока. Пусть они пока думают, что про деньги речи не зайдёт. Но как только вернут кольчугу, он сразу спросит и про денежки. Пусть думают, что отдадут кольчугу, и всё на этом закончится. Лишь бы они её не успели продать. Иначе ему будет очень жалко, а им очень больно.

– Ну, так скажешь, где кольчуга, Адылл?

Тот молчит.

– Мамаша, всё в твоих руках. – Говорит Горохов и наотмашь бьёт Адылла по лицу, не кулаком, ладонью.

Баба заверещала, словно это ей врезали. А Адылл даже не пикнул. Геодезист рывком укладывает вора на пол, ставит рядом с его головой башмак. Под каблук своего башмака загоняет ствол обреза, а сам обрез кладёт Адыллу на горло, начинает давить на конец оружия. Рычаг давит на горло вору. Глупость, конечно, он знает, что глупость, но на тех, кто на это смотрит со стороны, производит неизгладимое впечатление. Адылл попытался высвободиться, но Горохов придавил его коленом к полу. Не рыпается даже, вор. А сам смотрит на бабку:

– Мамаша, гортань хрустнет, и всё… Конец ему. Скажешь, где кольчуга?

Тут Адылл ещё и задыхаться стал. Снова попытался выкрутиться, ногами засучил, руками попытался стволы обреза с горла убрать, геодезисту пришлось отвернуться от старухи, чтобы придавить его посильнее.

Он от старухи отвернулся, но вовсе не терял её из вида. Он видел, как она делает быстрое движение. Так же быстро реагировал и он.

– Погоди-ка, старая, – Горохов делает к ней шаг и выхватывает у неё из рук двустволку, – не надо, не надо так… Ишь ты, проворная какая…

Держа двустволку одной рукой, он без размаха бьёт её прикладом в лицо. Даже не бьёт, так – тычет. Но приклад – вещь суровая, он рассекает бабке кожу на лице. Старуха, заливаясь кровью с воем и каким-то бульканьем валится в кровать, на вонючие одеяла.

Ему даже и смотреть не нужно, он и так знает, что сейчас делает Адылл. Горохов быстро разворачивается. Так и есть, эта сволочь вскочила и кинулась к винтовке, что геодезист поставил у двери. Вот с ним-то Горохов не церемонился, ударил знатно. Он по-прежнему держит ружьё одной рукой, но от этого Адыллу не легче. Он летит на пол с рассечённой щекой и сломанной скулой.

– Ну, попробовали? Не прокатило? – Говорит Горохов и швыряет двустволку на пол. – Больше не пытайтесь. Прощать больше не буду.

Глава 8

Он неплохо приложил Адылла, рана на лице глубокая, брызги крови разлетелись даже на стены, кровь и сейчас течет из раны. Но геодезиста это мало заботит, он, стараясь не пачкаться, переворачивает Адылла на спину, коленом становится на грудь и снова кладёт обрез ему на горло. Упирает его ствол в ботинок, рычаг готов. Тот кряхтит, но вырываться даже не пытается. Всё, сдулся. Горохов знает это состояние у людей, когда им становится всё равно, когда они больше не готовы упорствовать, не хотят сопротивляться.

– Ну, мамаша, скажешь, где моя кольчуга? Или мне придётся раздавить ему гортань? – Говорит он и чуть наваливается на обрез.

Адылл схватился за стволы обреза, но отодвинуть от горла, конечно, не мог. Засипел медленно, лежал, таращил на Горохова глаза.

– Стой ты, – истошно крикнула баба, – стой, убери от горла… Убери…

Она воет, не закрывая рта, противно воет и на вдохе, и на выдохе. Горохову хочется ещё раз дать ей прикладом в морду, чтобы она прекратила выть, но он терпит. Дело, кажется, заканчивается. Неловко переваливаясь, она встала с кровати, руками почти не помогая себе. А у неё руки… Пальцы все выкручены проказой, она старается ни к чему ими не прикасаться лишний раз. Тут Горохов понял, что они не пропойцы. Не пьяницы, как он думал поначалу. У сына и у матери выкручены пальцы, они узловаты, их лица отёчны из-за проказы, а не от вина. Просто проказа у них протекает немного не так, как у других. Нет бугров возле носа, нет наростов, губы ещё не распухли и не потеряли чётких контуров. Но вместо этого у них опухало всё лицо.

Баба дошла до стены, там пластиковый ящик с крышкой. Она сняла крышку и сразу достала лёгкую, почти белую, ткань. Кольчуга! Она! Ему повезло, что они её не продали, отдали бы за бесценок, скорее всего, тому же жуку-навознику Коле-оружейнику. А она стоит как половина мотоцикла.

– На! – Она кинула её на кривой стол, что стоял рядом со стеной.

Горохов сразу встал, убрал колено с груди Адылла. Подошел, взял со стола кольчугу. Она, она! Многие годы его хранила, ничего не весила, но столько раз спасала его от ран, что и не сосчитать. На ней даже кровь его вокруг дыр сохранилась чёрной засохшей грязью.

Он ничего не сказал, прошёл к ящику, возле которого стояла баба, и заглянул в него. Денег он мог у них не спрашивать. Среди всякого мусора и полезный мелочей он увидал то, что в этой лачуге не должно было быть. То, что этим людям совсем не по карману. Там лежали две красивые прозрачные баночки с белыми крышками на «винте». Он рассматривать их не стал, он сразу взял их и положил в карман. Деньги можно было уже с них не спрашивать, денег у них уже не было.

Баба, которая престала выть, завыла с новой силой. Заговорила что-то на своём языке, которого Горохов не понимал. Залопотала ему в спину зло, с укором. А Адылл так и продолжал лежать на полу, как будто всё происходящее его совсем не касалось.

Горохов отпер засов и вышел на улицу.

– Эй, мужик, а ты кто? – Окликнули его из темноты.

Горохов узнал пьяный голос:

– Яша, иди спать. – Ответил геодезист, не останавливаясь.

– А Адылл где?

– Спит уже Адылл, и ты иди, ночь на дворе.

– Ну, погодь…Ты кто такой, чего ты тут у нас… – Сказал Яша и пошёл к нему. – Стой, кому сказано?

Кажется, пьяный искал приключений. Горохов остановился, лучше остановиться, а то этот дурак ещё выстрелит в спину, может, он вооружён:

– Ну, чего тебе, Яша?

– Дай-ка взглянуть. Ты что, знаешь меня?

– Конечно, знаю, мы же с тобой пили недавно, я Андрей.

Мужик вышел из тени на свет. Ну, так и есть, он был при оружии.

– Какой ещё Андрей? – Яша подошёл ближе, чтобы разглядеть Горохова.

Дальше говорить смысла не было, Горохов сделал к нему шаг, на ходу взяв обрез подмышку, и коротко ударил в правый бок, чуть ниже рёбер.

Как подкошенный мужик рухнул на землю.

–Ух ты, – сипел он, – вон ты как.

Горохов снова взял обрез в правую руку и, поворачиваясь, чтобы уйти, сказал:

– Не вздумай тут заснуть. Проснешься – весь в клещах будешь. Упаришься выводить.

– Без тебя знаю, сволочь, – зло крикнул ему вслед Яша.

Ну, дело сделано. Денег он, конечно, не вернул, но кольчугу забрал. Это его порадовало. И забрал два дорогостоящих препарата. Он на всякий случай потрогал карман пыльника. Да, на месте. Он сразу узнал эти прозрачные баночки. Одна с белой наклейкой и с круглыми жёлтыми драже – это аскорбиновая кислота. А вторая баночка с жёлтой наклейкой и белыми таблетками – это драгоценный сульфадиметоксин. И то, и другое врачи рекомендуют при проказе. Не то, что бы это вылечивало, но говорят, что два этих препарата, если принимать их постоянно, останавливают развитие болезни.

Он отобрал лекарства у больных. Но его это совсем не заботило. Судя по рукам и пальцам Адылла и его мамаши, останавливать болезнь было уже поздно. Но не только поэтому ему было всё равно. Он давно, многие годы таскался по пустыне. И знал, что стоящих людей в степи совсем немного. И что, наберись они духу, они бы его вообще убили бы и закапали в ближайшем бархане. В ближайшем, потому что лень было бы тащить его до следующего. И через три месяца, когда бархан из-за ветра отполз бы в сторону, его высохшую мумию нашли бы случайно, Адылл и его мамаша удивлялись бы вместе с нашедшими. Нет, не жалко ему их было. Он о них и не думал больше, когда шёл к «Столовой», чтобы заплатить за койку и спокойно лечь спать.

Ночь, а на улицах люди. Как и везде, люди днём прятались от жары, а сейчас выходили, работали. Как и везде, в оазисах работали лавки. Он остановился у пекарни. Дверь открыта, на улицу выставлен хлеб на поддонах под марлей. Внутри горел свет, а у двери женщина скидывала вездесущих мотыльков с поддона с красивыми булками. У неё только что купили хлеб два мужичка, на вид работяги, и спрятали его в коробки.

Есть он не хотел, но булки были очень красивые. Жёлтые, сдобные.

– Копеечка всего, берите, не пожалеете, – говорила женщина, увидав, что он разглядывает её товар.

– Да, возьму, – сказал Горохов и достал копейку.

Женщина взяла деньги:

– Берите, какая приглянулась?

На большой скорости по улице, поднимая пыль, пронёсся грузовой квадроцикл, с песнями и музыкой пролетел. Пьяные люди с оружием болтались на кочках из стороны в сторону. Горохов, кусая тёплую и сладкую, жирную булку, проводил их взглядом, а женщина сказала, тоже глядя им вслед:

– Паскудники, управы на них нет.

– А кто это? – Поинтересовался геодезист.