– Может быть, вы и правы, Ковач. Но это если смотреть с вашей колокольни, – ответил книжный агент. – Однако будь вы на моем месте и суди вы с моей точки зрения, то с уверенностью могли бы сказать, как это делаю я, что именно за это можно уважать очень многих наших ближних.

– Вы знаете, в чем правда, господин Кирай? – заговорил трактирщик. – Сколько я ни видал людей, которые день-деньской корпели над книгой, все они умирали раньше других. От чахотки, от позвоночника, так ли, этак ли – все отбрасывали коньки прежде остальных. Но ежели это так – а это именно так, я по опыту знаю, – то на кой ляд мне эти книги? Разве я неправ?

И он повернулся к Дюрице в ожидании непременного одобрения.

– Позвоночнику от этого ничего не сделается, – сказал тот.

– Как не сделается, если сидеть над книгой согнувшись в три погибели?!

Кирай, книжный агент, тронул Белу за локоть:

– Речь совсем не о позвоночнике, дружище Бела! Речь о той возвышенной радости, которую доставляет чтение человеку, его страждущей чуткой натуре, его духу, алчущему культуры и знаний. Чтение – это радость, отдохновение для души, пожелавшей освободиться от мерзости окружающей жизни. Не хочу приводить других примеров, а скажу, если позволите, только о себе. Когда вечером я беру в руки произведение какого-нибудь почтенного и ценимого всеми автора, то чувствую себя так, будто принимаю ванну или стою под приятным душем, где вместо капель воды меня бесконечным потоком орошают слова, падая прямо в сердце и отмывая его от налипшей грязи. И в такие минуты возникает ощущение райского блаженства – как в те времена, когда человек, как мы знаем, еще не ведал зла и душа его была, так сказать, неотъемлема от вселенной. Вот, к примеру сказать, читаете вы о том, как над шелковистым покровом цветущей лужайки грациозно порхают бабочки и на крыльях их беззаботно играет солнечный луч; а поодаль, допустим, с тихим плеском бежит, спотыкаясь о серебристую гальку, ручей, в синем небе, оглашая окрестности своим пением, летают птицы, а в тенистой прохладе леса резвятся косули; и вся эта природа так хороша, так свеж и чист воздух, не то что здесь, среди камня и заводских труб, – словом, в такие минуты глаза ваши закрываются, вы чувствуете себя уже там, на лужайке, и вся эта благодать творится непосредственно вокруг вас… Это, если угодно, и есть то самое блаженство, о котором я говорил…

На какое-то время Кирай умолк, выуживая из внутреннего кармана носовой платок.

А столяр заметил:

– Взять меня, я и так детишек, случается, за город вывожу. Еще бы трамваи по воскресеньям не были так забиты…

– Потому и забиты, – сказал трактирщик, – что все рвутся в конце недели. В воскресенье или в субботу.

– А когда еще я могу выбраться? Я тоже могу только в выходной их вывезти… Вот если бы власти побольше пеклись о транспорте, не приходилось бы никому в такой давке ездить.

– Но все же напомню, – продолжил трактирщик, – что во времена моей молодости трамвай туда вообще не ходил, если вы тоже имеете в виду Хювёшвёльд. Конечная остановка была в Буде на Сенной.

– Собственно, было бы хорошо, чтоб у каждого в горах был участочек. Разумеется, там, где уже и коммуникации есть.

– Да, иначе и смысла никакого, – согласился трактирщик.

Дюрица, часовщик, тронул Кирая за плечо:

– А вот если, допустим, вы съедите на ужин телячью грудинку, вам тоже привидятся эти бабочки и послышится звон ручейка?

– Да, представьте себе! А что?

– Ничего… Что до ванны и душа, вам это не помешало бы… Однако я не пойму: если вам так дороги подобные вещи, почему бы не обменять эту вашу грудинку прямо на бабочек с ручейками, вы ведь добыли ее в обмен на книгу.

– Эх, не послушали вы моего совета, – склонился столяр к хозяину трактира, – не купили участок тот, в Лёринце. А там уже целый город вырос. Природа окрест замечательная! К тому же Лёринц лежит на одной высоте с горой Геллерт.

– Теперь уж поздно, – ответил трактирщик. – Займемся этим после войны.

– Когда? – повернулся к нему Дюрица. – Когда вы этим займетесь, милейший?

– После войны. Чему вы так удивились?

– Да ничему! У вас замечательное чувство юмора.

– Ну если не после, тогда во время, – сказал столяр.

– Городите тут ахинею, – сказал Дюрица. – Радуйтесь, что еще шкура цела. – И он повернулся к Кираю:

– Так вы говорите, все эти бабочки-ручейки непременно явятся вам и после грудинки?

Тот посмотрел на часовщика:

– Нет, вы слышали? Слышали, как я пытался им объяснить, сколь возвышенным и прекрасным занятием является чтение? И о чем же они теперь говорят?

– Ну и что?.. Уж не думаете ли вы прочесть нам на эту тему целую лекцию? Рассказали бы лучше, как собираетесь готовить дома грудинку.

– А… Телячью грудинку… – поднял голову хозяин трактира. – Послушайте-ка меня. Моя жена обычно делает так…

Он поднял стакан, чтобы отхлебнуть вина, прежде чем углубиться в подробности приготовления грудинки, но Дюрица перебил его:

– Позвольте, а чья грудинка – ваша или господина Кирая?

– Господина Кирая, разумеется.

– Тогда будьте любезны – пусть господин Кирай сам и расскажет!

– Пусть рассказывает, могу и помолчать, – с обиженным видом откинулся на спинку стула трактирщик.

– Ну то-то!

Кирай, книжный агент по прозвищу Швунг, смахнул в пригоршню крошки со скатерти.

– Ну, если настаиваете, с удовольствием расскажу, как обычно готовлю я. Только это не означает, что жена нашего друга Белы, которую я искренне уважаю как замечательную хозяйку, не готовит грудинку лучше и гораздо вкусней моего. Ну так вот, все начинается со шпиговки. От нее все зависит!

– Это верно, – хлопнул по столу Ковач и, ища согласия, обратил взгляд на трактирщика, но тот не отозвался.

– В грудинке бывают такие пленочки, соединительная ткань, или как там она называется… Мы ее аккуратненько протыкаем, делаем прорези для начинки…

– Так, в точности так, – закивал столяр.

– Дело ведь не только в самой начинке, но в неменьшей степени в том, каким образом мы будем ее закладывать. А чем будем шпиговать? Жареным салом! Только обжариваем его не до хруста, а до прозрачного состояния. Так вот, этим салом мы грудиночку и шпигуем. Но это еще не все. Теперь следует заложить то, от чего грудинка приобретет изумительный вкус. Как вы думаете, что это? Ну конечно, не знаете! Я и сам научился этому у человека, чей родственник был поваром не у кого-нибудь, а у самих Эстерхази. Можете себе представить, какой кухней он там заведовал… В общем, не догадаетесь все равно: нужно сыром грудинку нашпиговать! Да, сыром, вы не ослышались. Нарезаете на ломтики, совсем небольшие, тоненькие, длиною в полпальца. Ну а дальше – аккуратно закладываем эти ломтики рядом с кусочками сала, предварительно слегка поперчив, это само собой… И что затем происходит с сыром? В этом весь секрет! Когда мясо уже в духовке, ломтики сыра начинают плавиться. Они плавятся, плавятся… Ведь вы запекаете мясо на медленном огне, следя за тем, чтобы температура была постоянная, и сыр продолжает плавиться; он плавится, плавится, и вот, господа, аромат и вкус сыра пропитывает уже все мясо. Весь кусок обволакивает изумительная сырная пленочка… Вот тогда самое время грудинку отведать!

Трактирщик встрепенулся:

– Посмотрел бы я на приготовленную по вашему рецепту грудинку!

– Посмотрели бы?

– Ну да, – сказал он и обратился к столяру. – Скажите, вы слышали, чтобы жаркое, в особенности из грудинки, готовили без чеснока? Ну, слышали или нет?

Швунг не дал столяру сказать:

– Ну, это само собой. Шпигую и чесноком, конечно! Это, простите, настолько естественно.

– Так слышали вы о таком? – не обращая внимания на слова Швунга, спросил у Ковача трактирщик. – Я молчу, вы сами скажите.

– Ну какое жаркое без чеснока, – ответил столяр.

– Не получится, ни за что, это уж будьте покойны! Вот моя жена делает так…

Дюрица облокотился о стол.

– Ну-ну, слушаем.

– Она делает так: покупает, значит, телячью грудинку. Не очень большой кусок, грамм на семьсот пятьдесят или на килограмм, ну, моет, само собой…

Трактирщик отставил стакан, положил оба локтя на стол и придвинулся к нему вместе со стулом.

– В двух водах моет, скажу я вам, потому как одной недостаточно. А потом берет молоко! Да, да, в молоке замачивает – но надолго не оставляет, ни в коем случае, а ровно настолько…

– …чтобы мясо слегка им пропиталось, – одобрительно кивнул часовщик и искоса взглянул на притихшего Швунга.

– Вот-вот, чтоб чуток пропиталось! А затем приступает к разделке грудинки. Но как? Как надо ее разделывать, спрашиваю я? Разве вам, к примеру, все равно, как доску, которую взяли в работу, распиливать? С какого зайти конца, с какой стороны, в каком направлении ее пилить? – обратился он к столяру.

– Очень даже не все равно. Хорош бы я был, возьмись я распиливать доску абы как, с бухты-барахты!

– Вот видите! Так и тут – тоже не все равно, с какого края резать грудинку.

Часовщик поднял стакан и ободряюще кивнул столяру.

– Я в вашем ремесле ни бельмеса не понимаю, – сказал он, – но вы совершенно правы. Нельзя быть настоящим столяром, если не знать того, о чем вы сейчас рассказывали.

– Я рассказывал? – наморщил лоб Ковач. – Я, простите, еще ничего не рассказывал! Возьмись я вам рассказать обо всех тонкостях нашего дела, мы бы тут до скончания века сидели.

Часовщик с любопытством взглянул на Ковача:

– Наверно, небезразлично и то, с каким деревом вы работаете?

– А то как же?! Конечно, небезразлично! Да вы знаете, сколько пород древесины использует наш брат краснодеревщик? Вы и представить себе не можете!

Трактирщик, уже в третий раз пытавшийся вступить в разговор, воспользовался краткой паузой – пока столяр, привстав, пододвигал стул поближе к столу, – и продолжил:

– Так вот, супруга моя режет грудинку, причем делает это так: положит ее на доску…

– Взять, к примеру, дуб, – воздел палец Ковач, – дерево твердое, не мочалится, опилки дает сухие, пилу принимает легко, я имею в виду, по сравнению с другими породами…

– Берет она доску, – повысил голос трактирщик, – укладывает на нее мясо…

– Ну, это по сравнению с другими, – продолжал столяр, – потому что бывают и более редкие материалы, которые так просто не обработаешь. Я имею в виду граб или ясень – о клене, эбеновом дереве и разговору нет, хотя ясень, как и тис, – древесина все же не самая плотная. Правда, с тисом, по совести говоря, я имел дело, только когда в учениках ходил, так что сказать о нем могу больше с чужих слов. Врать не буду, лучше начистоту, ведь так?

– Ну конечно! – сказал часовщик.

– Вот и я говорю, – включился опять трактирщик, – что вовсе не все равно, как человек обходится с мясом. Укладывает моя жена грудинку на доску, берет нож…

Но Дюрица прерывает его:

– Некрасиво, дружище Бела! Вы совсем забываете о приличиях! Если мне память не изменяет, рассказ о приготовлении грудинки начал господин Кирай. Проявите тактичность и дайте ему досказать.

Книжный агент пристально посмотрел в глаза Дюрице.

– Разве я неправ? – спросил у него часовщик.

– Вам не стыдно? – тихо покачал головой Кирай. – Вы думаете, я не вижу, чем вы тут занимаетесь?

– Вы свихнулись, приятель?! – возмутился Дюрица и окинул глазами собравшихся: – Я беру его под защиту, а он отвечает мне в таком тоне… Что вы на это скажете?!

Трактирщик взял столяра за лацкан:

– Если дело имеешь с грудинкой, то нужно взрезать ее вдоль прожилок…

Столяр согласно кивнул и положил руку часовщику на плечо:

– Это вовсе не значит, – сказал он, – что в тисе я ничего не смыслю.

– Стыдно, право же стыдно, – не сводя газ с часовщика, продолжал упрекать его Кирай.

– Ну что вы пристали ко мне?

– Неужто вас, взрослого человека, тешат такие забавы?

Дюрица передернул плечами:

– Со свету сживете своими придирками.