– Вас посадит КГБ, – ответил Пол. – Огано ваш враг, вы не имеете права говорить с ним, я же все про вас знаю, Иван, я старый, а потому умный.

– Хватит вам пикироваться, ребята, – сказал Глэбб. – По-моему, ужин наконец везут – слышите, что-то трезвонит в коридоре.

– Да ничего там не трезвонит, – возразил Славин, – это у вас слуховые галлюцинации.

И тут в дверь постучали.

– Да, – ответили все трое: двое – по-английски, один – по-русски.

На пороге стоял негр, подталкивая тележку, уставленную тарелками с рыбой; шальная мысль, метнувшаяся в голове Славина – придет белый официант, обязательно русский, – так и оказалась шальной мыслью.

…Пол Дик ковырнул вилкой мерлузу, попробовал ее, сплюнул:

– Африканцы не умеют готовить. Отказавшись от французов и бельгийцев, гурманов мира, они обрекли себя на закабаление нашими «макдоналдсами» – сосиски, кофе и бутерброд с сыром, очень удобно, а главное, дешево, всем по карману.

«Бутерброд с сыром, – повторил про себя Славин, – очень дешево, бары фирмы «Макдоналдс». Кем же «беспалый» работает в «Хилтоне»? В ресторане? Официантов здесь не кормят, это не Россия, почему бы ему не питаться в «Макдоналдсе»?»

– Кстати, «макдоналдсы» сюда уже влезли? – спросил он, подвигая Глэббу салат. – В здешнем ресторане действительно вылетишь в трубу, а перехватить среди дня тоже не мешает.

– Они не могут не влезть, – ответил Глэбб, сожалеюще поглядев на пустую водочную бутылку. – Но их не пускают в центр. Они подкрадываются к президентскому дворцу с самых нищих окраин. Молодцы, пристроили к барам бильярдные, черные проводят там свое свободное время: бильярд – в семь раз дешевле кино…

– А телевизор?

– Вы с ума сошли! Кто из них может купить телевизор?! – Глэбб снова посмотрел на пустую бутылку. Пол наконец заметил его взгляд, поднялся, отошел к телефону, набрал цифру «пятнадцать» («Пьян, пьян, а все помнит, – отметил Славин, – особенно, если дело касается бутылки») и попросил:

– Две бутылки виски в номер…

– Шестьсот семь, – подсказал Глэбб.

– В шестьсот седьмой номер. Счет на эти две бутылки перешлите в номер девятьсот пятый, Полу Дику. Быстро!

«Зачем так щеголять своей памятью? – неторопливо думал Славин, согласно кивая собеседнику, который рассказывал о том, как «макдоналдсы» мухлюют с кофе, вступив в сделку с филиалом фирмы «Нестле». – Нормальный человек ни за что бы не запомнил номер и не держал его в голове так цепко, как ты, и не слушал бы всех одновременно: и меня, и Пола. «Беспалый, – сказал Хренов, – дежурит по двенадцать часов». Надо будет выяснить, сколько времени работают официанты. Отчего я так уперся в официанта? И отчего в меня так уперся Глэбб? А ведь он уперся. Не мог же он узнать о встрече с Хреновым – слишком рано; даже если допустить, что он из ЦРУ и отладил контакты со здешней полицией. Нет, я сам себя пугаю, ему бы не успели сообщить».

– Мистер Славин, вы собираетесь писать о ситуации в Луисбурге? – спросил Глэбб.

– Меня, признаться, больше интересует Нагония.

– Тогда отчего вы не поехали туда? Или поддерживаете вашу официальную версию, что в Луисбурге штаб заговорщиков?

– Поддерживаю, конечно, я себя от Москвы не отделяю, но там сидит мой коллега…

– Мистер Степанов? Мы читали книги этого писателя, не только его статьи в газете. Здесь на него многие сердиты – он слишком резок.

– Так опровергайте. Если врет – опровергайте, а сердиться не стоит, это не демократично.

– Степанов пишет хорошо, даже если врет, – сказал Пол и сцедил по спичке всю водку себе в рюмку – тридцать одну каплю, отметил Славин. – И журналистика и литература – это ложь; она тем талантливее, чем больше похожа на правду. Надо правдиво врать – тогда это искусство. Надо уметь написать свою жизнь, вымышленную, не такую скучную, какой живут люди, и тогда вы станете Толстым или Хемингуэем.

– Кем? – спросил Глэбб. – Хемингуэем? Но ведь он умер…

– А Толстой переселился из Миннесоты в Майами и сейчас ловит рыбу в проливе, – озлился Пол. – Хотя, – он посмотрел на Славина, – Хемингуэй сейчас действительно забыт у нас. Если бы он родился в прошлом веке, тогда другое дело, а так – наш современник. Мы же видали его, и пили с ним, и бабы рассказывали нам, какой он слабый, и несли его по кочкам, и слуги давали интервью, что, мол, жадный он… Классиков двадцатого века нет и быть не может из-за того, что средства массовой информации набрали силу. Во времена Толстого были сплетни, а теперь все оформляется на газетных полосах броскими шапками, пойди создай авторитет, пойди не поверь всему тому дерьму, которое мы печатаем… И потом, телефон… Общение между людьми упростилось до безобразия. Попробуй раньше-то позвони в Ясную Поляну, возьми интервью – черта с два! Надо было ехать, попросив разрешение. А это уже обязывало, проводило черту между ним и нами… А теперь звонок по телефону: «Граф, прокомментируйте „Войну и мир“»…

– Верно, – согласился Славин. – Вы сказали верно, Пол. Очень безжалостно, но верно. Значит, получается, что мы сами лишаем себя классиков? Двадцатый век хочет уйти в небытие без классики? Не ведаем, что творим?

– Почему? Ведаем.

– Слишком высок культурный уровень? Все грамотны? Слишком много поэтому вкусовщины? Личных симпатий?

– Скорее – антипатий. Про уровень вы правы лишь отчасти, вы проецируете культуру России на мир – это ошибка.

– Друзья, а не пора ли нам подумать о женщинах? – сказал Глэбб. – Я, конечно, понимаю, интеллектуалы, культура, но ведь вы – не бесполы, я надеюсь. Или мистер Славин опасается последствий? Насколько мне известно, вашим людям запрещены такого рода общения…

«А вот и птички, – подумал Славин. – Все по плану. Старо, как мир, но ведь действует, черт возьми. Что ж, посмотрим его клиентуру».

Славин заметил:

– Вашим тоже, как я слыхал, такого рода общения не рекомендованы.

Глэбб посмотрел в глаза Славина, куда-то даже в надбровья, лицо его на мгновение сделалось тяжелым, мертвым, но это был один миг всего лишь, потом он отошел к телефону, легко упал в кресло, достал из заднего кармана брюк потрепанную записную книжку, заученно открыл страницу, глянул на Славина, страницу закрыл и начал копаться, изображая лицом Деда Мороза, затевающего веселую игру, которая кончится прекрасным подарком.

– Вам какую, белую или черную? – спросил он, по-прежнему листая книжку.

– А я дальтоник, – ответил Славин.

Пол Дик расхохотался.

– О, какой хитрый мистер Славин! – сказал Глэбб. – Вы все время уходите от точного ответа…

– Точных ответов требует суд.

– Вам хорошо известна работа суда?

– Конечно.

Пол сказал:

– Лучше, чем тебе, Джон. Он просидел вместе со мною весь Нюрнбергский процесс – от звонка до звонка.

– То была политика, Пол, а сейчас мистер Славин отвечает мне по поводу женщин, как опытный тактик: ни да, ни нет, и во всех случаях он чист перед инструкцией.

– Какой именно? – спросил Славин. – Какую инструкцию вы имеете в виду?

Глэбба спасло то, что пришел официант из бара с бутылками виски и льдом; Славин понял, что Глэбб не сможет вывернуться – действительно, как коммерсанту объяснить знакомство с инструкцией?

Пол сразу же выпил, налил Славину и Глэббу.

– Сейчас, – откликнулся Глэбб, набирая номер, – одну минуту, Пол.

Он долго слушал гудки, вздохнул, дал отбой, набрал следующий номер.

– Твои девки уже залезли в ванны в других номерах, – сказал Пол, – ну их к черту, шлюхи.

– Фу, какая гнусность, – сказал Глэбб. – Нельзя быть таким циником, Пол. Просто тебе не попадались женщины-друзья, у тебя были одни потаскухи.

– Лучшая женщина-друг – бесстыдная потаскуха, с которой не надо говорить о Брамсе и притворяться, что понимаешь Стравинского.

– Алло, Пилар, – сказал Глэбб, набрав номер. – Я сижу в обществе двух умнейших людей. Ты не хотела бы присоединиться к нам? Почему? Ты меня огорчаешь, Пилар… Ну пожалуйста… Я тебя очень прошу, а? Вот молодец! Шестьсот седьмой номер, Пилар, мы сидим здесь. Ждем!

Пилар действительно была хороша: высокая, хлысткая испанка с громадными глазами, улыбка – само обаяние; она мило поздоровалась с Полом и Славиным, поцеловала Глэбба – дружески, целомудренно, в висок, по-хозяйски включила радио; «Хилтон» передавал свою джазовую программу, и она не ошиблась, нажала нужную кнопку; приняла от Славина виски, чуть пригубила и, заметив его взгляд, объяснила:

– Не сердитесь, все же я испанка, мы пьем вино, но пьянеем не от него, а от умных собеседников.

«А я сейчас предложу ей беседу, – похолодев от волнения, стремительно подумал Славин. – И собеседника, прекрасного собеседника».

Все эти часы и дни, начиная еще с первой беседы в кабинете Константинова, он жил версией: русский, приславший письмо, наверняка один из тех бедолаг-эмигрантов, которые влачат горькую судьбину, работая в сфере услужливого рабства. За это платят, а в «Хилтоне» – вполне пристойно.

Однако сейчас, в течение всего этого долгого разговора, Славин не мог даже предположить, что оперативное решение придет к нему столь неожиданно. Видимо, впрочем, извечный закон о переходе количества (в данном случае раздумий, прикидок, поисков оптимального решения) в качество привел Славина к действию, на первый лишь взгляд странному, а в сути своей единственно – в данной ситуации – разумному.

– Минутку, – сказал Славин, поднявшись, – я сейчас вернусь.

– Что случилось? – подался вперед Глэбб.

– Кое-что, – ответил Славин.

Он спустился в ресторан, чуть пошатываясь подошел к метрдотелю и спросил:

– Слушайте, у вас тут никого нет из официантов, кто был бы родом из Англии или Германии? Лучше б, конечно, из России, но, видимо, это из области фантазии, нет?

– А в чем дело, сэр? Француз не может вас устроить? Наш бармен француз…

– Это – на крайний случай… Я хочу угостить даму, которая не пьет виски, одним коктейлем, русским коктейлем…

– Погодите, погодите, у нас в подвале работает Белью, он, кажется, родом из Восточной Европы… Когда бастовали наши черные лакеи, мы брали его на номера… Одна минута, сэр…

Метрдотель снял трубку телефона, набрал цифру «три», спросил:

– Луиш, скажите, Белью уже кончил работать? Им интересуется гость из…

– Шестьсот седьмого, – подсказал Славин, расслабившись, чтобы не так чувствовалась его устремленная напряженность.

– Из шестьсот седьмого. Понятно, Луиш. А когда он заступает на смену? В восемь? Спасибо.

Метр положил трубку:

– Этот Белью заступит на работу в восемь утра, сэр, очень сожалею…

– Тогда я попрошу вас поднять ко мне бутылку шампанского…

– Какой сорт? Сладкое? Или «брют»?

– Все равно, только – русское.

– Но с американской этикеткой, если позволите, сэр; красные делают «брют» для Штатов.

– Жаль, что с американской этикеткой…

– Я попробую поискать в наших погребах, сэр. Русские сменили этикетку, они теперь называют свое шампанское как-то иначе, не хотят ссориться с французами. Я сам спущусь в погреб, сэр…

– Благодарю, это очень любезно с вашей стороны… И, пожалуйста, отправьте наверх бутылку русской водки.

– Да, сэр. «Смирноф»?

– Нет, именно русской.

– «Столичная» или «Казачок»?

– «Казачок»? Я не знаю такой водки. Видимо, «Кубанская»?

– Вы прекрасно разбираетесь в русских водках, сэр, именно «Кубанская»! Я пришлю к вам боя через десять минут.