– О, Ру! – вопили те, кто требовал справедливости от своего правителя, выбегая к дороге, чтобы привлечь внимание Ролло и рассчитывая на скорый суд.

Бернард, остававшийся при Эмме, когда Ролло отправлялся вершить справедливость, сообщил ей, что конунг опирается на скандинавский закон, по которому, если совершена кража, то и вор, и его укрыватель равно наказывались виселицей. Если же некто возводит обвинение на другого без достаточных на то оснований, он платит крупный штраф.

– У Рольва нет, как у франков, судей и нотариев, которым приходится платить жалование за разбор тяжб. Поэтому все вопросы общинам приходится решать самим. Лишь самые сложные дела и каверзные споры остаются на долю правителя. Допустим, некто украл железный лемех из кузни и скрылся. Кузнец имеет право бросить клич «аро!», что, в сущности, означает обращение «О, Ру!», и ежели вор покинул пределы селения, то клич этот, как призыв искать вора, передается из селения в селение, от общины к общине, от фьефа к фьефу^[20] до тех пор, пока похититель не будет пойман и вздернут в петле. И это очень действенный закон, – продолжал Бернард. – Немудрено, что тяжб о краже в Нормандии становится все меньше.

Однажды Ролло возвратился после отправления суда в отдаленном от дорог городке в великой мрачности и смущении.

– Нелепое дело, трижды разрази меня гром! Глупая поселянка припрятала в доме плуг собственного мужа, завалив его ветошью. А когда муж возвестил о краже и все принялись искать вора, промолчала в надежде, что община чем-либо возместит мнимо утраченное. Позже она все сказала мужу, и теперь уже оба молчали, пока обман внезапно не открылся.

– И как поступил суд? – поинтересовалась Эмма, когда Ролло ненадолго умолк.

Они сидели в пропахшем навозом и прелым тростником помещении старой башни, где среди горящих плошек на столе была разложена нехитрая снедь.

Ролло ответил не сразу. Отодвинув блюдо с жареной рыбой, он вытер губы тыльной стороной руки.

– Закон есть закон. Обоих обвинили в краже и повесили. А чтобы впредь никому неповадно было шутить подобным образом, поселяне, признавшие женщину более виноватой, повесили её особым образом – голой и за ноги.

– Но ведь это же была не настоящая кража! – возмутилась Эмма. – Нет, Салический закон франков куда более милосерден.

Ролло сделал из кувшина добрый глоток и мрачно воззрился на девушку.

– Милосердие – это семя, которое надлежит бросать в уже подготовленную почву. Иначе его чахлый побег вскорости будет заглушен бурьяном беззакония и подлости.

Однако Эмма все не могла успокоиться, и тогда Ролло обратился к Бернарду:

– Завтра по пути в Руан мы свернем в лес Марре и покажем ей, что мои законы дают добрые всходы.

И Эмма действительно была поражена, когда на другой день у развилки дорог на суку старого дуба увидела два тяжелых золотых браслета, поблескивавших на солнце среди яркой весенней зелени.

– Они висят так уже скоро год, – облокотившись о луку седла, сказал Ролло. – И никто не осмеливается снять их из опасения прослыть вором – тем, кого рано или поздно настигнет клич, «аро!»

Поистине воля и разум её тюремщика вызывали восхищение. Тюремщика? Она забывала об этом. Ни с кем и никогда она не чувствовала себя столь свободной, как рядом с Ролло.

После отлучек, длившихся порой более недели, они возвращались в Руан. У конунга всякий раз накапливались дела в столице. Эмма же, как и всегда, уединялась на острове во дворце епископа, и вдруг замечала, что ее охватывает тоска.

Атли замечал ее состояние.

– Сдается мне, что только с моим братом ты бываешь по настоящему веселой.

Эмма отмалчивалась. Она не была слепа и видела, что Атли не нравятся ее отлучки с его старшим братом. И если он до сих пор не донимал ее упреками, то только потому, что полностью доверял Ролло.

Но была еще Снэфрид. Франкон и подруга Сезинанда уже намекали Эмме, что та все чаще интересуется, куда ездит ее муж с невестой Атли. Причем Сезинанда добавляла, что Эмме не стоит злить Снэфрид, ведь недаром многие норманны считают, что она ведьма.

Эмме стоило задуматься над этим. Но она была так счастлива, так беспечна. И только однажды девушка осмелилась спросить у самого Ролло:

– Ты много мне открыл о том, что происходит в Нормандии. Но в то же время люди мне говорили, что эти дела не больно интересуют твою королеву?

Лицо Ролло стало непроницаемым.

– Зачем ей все это? Она – моя женщина, и этого совершенно достаточно.

Несмотря на холодность его тона, Эмма рискнула продолжать:

– Но я повсюду вижу, что ваши женщины принимают живейшее участие в делах мужей. Куда большее, чем это принято у франков с их супругами. Снэфрид же, похоже, ни до чего нет дела.

– Так и должно быть. Что толку, если женщина начнет докучать советами и просьбами?

– Но Снэфрид ведь не простая наложница викинга. Ты сделал её королевой, а это значит…

– Да хранят нас боги от вмешательства женщин в дела правления! И разве ты, Эмма, не знакома с вашими хрониками и не помнишь, что творилось во Франкии, когда в деяния мужей вмешались две юбки – Брунгильда и Фредегунда?

И снова этот варвар удивил Эмму своими познаниями. Он был посвящен в историю франкского королевства! Но она вспомнила: ах, да, Ролло ведь любит беседовать с отцом Франконом о прошлом этой земли.

Но когда она поведала об этом разговоре Атли, тот заметил, что Ролло не терпит, когда кто-либо касается его отношений со Снэфрид.

– Пожалуй, мой брат и сам сознает, что Снэфрид не та женщина, которая должна быть у такого великого правителя. Но увы, Ролло никогда не расстанется со своей финкой.

И Атли рассказал Эмме, как Снэфрид отказалась от своего высокого положения в Норвегии, чтобы бежать с изгнанником Ролло.

Эмма была невольно поражена, но вместе с тем поняла, что Атли гораздо сильнее недолюбливает жену брата, чем она полагала. Когда она попыталась расспросить его о причинах этого, Атли перевел разговор на курьезный случай, когда Ролло не пожелал даже выслушать послов короля Карла, предлагавшего ему руку принцессы Гизелы, если конунг согласиться креститься и признает власть Каролингов.

– Ролло решил, что я должен стать его наследником и куда надежнее вступить в союз с могущественным и популярным среди франков герцогом Робертом, связав браком нас с тобой.

В это мгновение взгляд его был красноречивее слов.

Эмма потупилась.

– Ты знаешь мое условие, Атли. Попробуй уговорить Ролло.

Она не хотела думать, что произойдет, если Ролло даст согласие. Но надеялась, что этого никогда не произойдет. Ибо что бы там не говорил конунг, она сердцем женщины чувствовала, что мила ему.

Их поездки прекратились, когда Ролло сосредоточил все свое внимание на бретонском походе. Тогда, ближе к лету, в Руан стало прибывать все больше судов с викингами, ковалось оружие, город гудел, как улей, и только и разговоров было, что о походе в Бретань – «Походе меча», ибо всем было известно, что Ролло намерен вернуть себе захваченный у него знаменитый меч его отца Ролло Пешехода.

Единственным утешением для Эммы в эти дни было то, что Атли порой брал ее во дворец Ролло и она видела там своего варвара. Своего? Она старалась не задумываться о своих чувствах, опасаясь, что разум заставит ее вспомнить, как некогда она жила только местью. Но как давно это было!

Однако несмотря на её увлечение Ролло, её чувства к нему были еще по девичьи наивны и романтичны. Порой, она мечтала увидеть его влюбленным, покорным. Вот тогда-то она и поглумиться над ним, припомнив все… припомнив свою месть. Ведь не навсегда же она забыла о ней, поддавшись обаянию своего пленителя? Но от Ролло исходила такая сила и страсть, что Эмма опасалась, что если конунг только пожелает, он возьмет её всю…

Сезинанда утверждала, что плотская близость тел – восхитительна. Эмму же это пугало. Она невольно отшатывалась от Ролло, когда чувствовала силу его рук, снимавших её с коня, порой по её спине пробегал холодок – когда замечала блеск его глаз, окидывающих её с ног до головы, слышала его учащенное дыхание… Но она научилась не бояться его. От того, что она называла похотью, она как щитом была ограждена преданностью Ролло младшему брату. Ролло и Атли… Атли всегда очень много значил для Ролло…

Ролло и сам замечал ревность брата. Он понимал, что Атли страдает, видя, как сблизились его великий брат и любимая женщина. И конунг решил положить этому конец.

Как-то он в одиночестве приехал под вечер в епископский дворец и направился к тому крылу, где жил его брат со своей избранницей. Завидев его с галереи, Эмма сбежала по ступенькам крыльца, подхватив под уздцы его вороного Глада.

– Рада приветствовать тебя, Ролло! Большая честь: среди стольких забот великий властитель нашел минуту навестить столь незначительную особу!

Эмма понимала, что Ролло известно о том, что ни епископа Франкона, ни Атли сейчас нет во дворце, а это значило, что ехал он именно к ней.

Не глядя на нее, конунг неторопливо перенес ногу через луку седла и спрыгнул на землю.

– Думаю, пришла пора нам поговорить, Эмма.

Но, завидев волнение на ее красивом личике, невольно смутился. Стал говорить, что привез ей подарок.

Он и в самом деле привез таковой. Подарком оказался длинный меховой плащ из рыжих лис, большой капюшон которого был красиво выложен светлыми и темными оттенками лисьего меха, образуя пушистый узор, и завязывался под горлом шнурками с пышными помпонами.

Ролло сам накинул на девушку эту мягкую роскошь и засмеялся любуясь ею.

– Вот теперь ты вся рыжая. И как хороша!

– Хороша? Тогда я буду носить его, несмотря на то, что на подходе лето, – смеясь сказала Эмма, и не удержалась, чтобы не метнуть на конунга кокетливый взгляд из-под длинных ресниц.

Он шумно вздохнул и отошел от нее. Сел за длинный стол, положив на него свои сильные руки. Смотрел прямо перед собой.

– Думаю, Эмма, что перед отбытием войска, я все же увижу, как Атли оденет на тебя брачные браслеты. Я так решил!

– Ну и что? – внезапно холодным колючим тоном ответила Эмма, и в ней в единый миг ожила непокорная строптивица из Гилария-в-лесу. – Что с того, что ты так решил, великий Ролло?

Они находились в большом светлом покое, где обычно совершались трапезы и откуда Ролло, едва они вошли, удалил служанок. Его голос гулко отдавался под низкими арками пустого помещения.

– Мое решение не обсуждается ни одним смертным в пределах Нормандии! И ты будешь покорна, как и все остальные. Я сказал – вы выпьете с Атли свою брачную чашу перед моим отбытием – и это решено!

Она узнавала в его голосе знакомые стальные интонации, каких все так боялись, и невольно сама испугалась. Но так просто уступать она не желала. Поэтому, рывком сбросив на пол роскошный лисий плащ, девушка набрала в грудь побольше воздуха.

– Ты хочешь сказать, что мы с твоим братом предстанем перед алтарем?

Это был последний козырь, и Эмма на него очень рассчитывала.

Ролло даже побледнел от гнева и его Покоившиеся на дубовой столешнице руки норманна в золотых наручах сжались в кулаки.

– Пусть возьмет тебя Локи, девушка! Ты отлично знаешь, что этого никогда не будет!

– Тогда я не понимаю, зачем ты пришел.

А затем больше часу они бранились и кричали друга, чего не бывало уже давно.

– Я ненавижу тебя, Ролло! – вопила девушка, как когда-то давно. – Ненавижу тебя и твоего брата! Ты можешь насильно влить мне в горло этот ваш брачный напиток, но, клянусь святыми угодниками, на следующее утро Атли найдет на ложе рядом с собой холодный труп!

– Ты не посмеешь это сделать!

– Видит Бог, я не кукушка и не кукую впустую, и воспользуюсь единственным выходом, который вы мне оставили. Посмотрим тогда, что ты станешь говорить Роберту Парижскому, варвар, похваляющийся незыблемостью своего слова!