– А как одолеть этих дьяволов во плоти, если тогда, когда язычники жгут селения и швыряют на копья детей, сами франки не хотят объединиться для борьбы с ними? Может, и правы церковники, долбящие, что норманны суть всего лишь кара за грехи христиан?

– Проклятье! – жестко, стиснув зубы, процедила Пипина. Её брат кивнул, решив, что проклятье графини относится лишь к викингам.

– Истинный крест, сестра моя. Эти псы, как проказа, гложут земли франков. В Анжу, в леса Турени что ни день прибывают толпы беженцев. Так было тогда, когда ты с малышкой Эммой на руках в веренице нищих брела в Анжу, так происходит и по сей день. Земли франков лежат пустыней от Луары о самого моря. И только волки-викинги чувствуют себя там привольно среди выжженных городов, опустевших сел, разрушенных монастырей. Недаром те края стали называть Нормандией – землей выходцев с Севера. И никто не смеет там проехать, не имея сильного отряда копейщиков. Но и тогда двигаться стараются быстро и бесшумно, словно стремясь поскорее покинуть этот проклятый край, где царит смерть. Прежде путники теряли дар речи, видя распятых на крестах франков – этой казни в насмешку над нашей верой подвергали несчастных христиан язычники, запрещая снимать тела с крестов, чтобы они так и разлагались на символе веры. Теперь же правящий в Нормандии викинг Ролло перенял у франков виселицу…

Он недоговорил. Пипина Анжуйская, до этого молча, со скорбным лицом, стоявшая за плечами брата, вдруг вскрикнула, словно от боли, и, схватив брата за косу, запрокинула его голову назад.

– Что ты сказал, безумец! – воскликнула она, и лицо её исказилось гримасой такой неистовой ненависти, что Фульк так и остался смотреть на нее растерянным взглядом снизу вверх. – Что ты сказал? Ролло? Дьявол Ролло, тот, что разрушил Байе?!

В тот же миг Эмма метнулась к матери.

– Ради самого неба, матушка, ради нашей христианской веры, успокойтесь! Молю вас, возьмите себя в руки!

Её легкомыслие и веселость как ветром сдуло. Она была сосредоточена и нежна, но у нее хватало силы, чтобы бережно усадить Пипину за столом, и удерживать ее, обнимая. При этом она бросила на графа Фулька отнюдь недружелюбный взгляд.

– Дядюшка, ведь вы знаете, что для нее значит это имя!

Фульк засопел и не нашел лучшего выхода, как вновь погрузить усы в шлем с красным, как кровь, вином.

– Смиритесь, сестра моя в Господе, – словно вспомнив о своих пастырских обязанностях, начал преподобный Радон, но его речь прерывалась пьяной икотой, и он предпочел умолкнуть.

– Ролло… – твердила Пипина, словно в трансе. – Ролло жив!.. Этот зверь не мог уцелеть после того, как его же сталь поразила его гнилое нутро! Он захлебывался кровью – я видела это своими глазами!

Эмма нашептывала метрии слова утешения.

– Забудь, забудь все, родная моя. Это ушло. И тот человек давно умер, ты ведь знаешь.

Наконец напряжение отпустило графиню. Эмма хотела ее увести, но графиня Пепина стала говорить ровно и монотонно:

– Он ворвался с севера, как проклятье. Ролло, князь язычников, прозванный Пешеходом, ибо в нем сидел сам дьявол и даже лошади боялись его и сбрасывали, когда этот оборотень садился верхом. Он разорил наши края, и, казалось, нет преград его безумию. Но в те времена люди все же решались сопротивляться северным грабителям. Сам король Эд подавал им в этом пример. И мой покойный супруг следовал по его стопам. Норманны знали, кто такой Беренгар из Байе, ибо много их черной крови пролил он на землю королевства франков.

А потом Ролло и его демоны осадили наш город Байе, грозя предать его огню и мечу, если жители не заплатят огромный выкуп – десять сотен золотых. Были среди нас и такие, кто впал в малодушие и пытался собрать выкуп, но мой муж – упокой Господи его смелую душу – сказал, что эти разбойники вряд ли пощадят жителей, даже если выкуп будет уплачен. Ведь известно, что их сатанинский бог Один питается кровью и они приносят ему великие жертвы, убивая христиан. Ты помнишь ли те времена, Эмма?

Девушка пожала плечами.

– Я помню только толпу, крики, бой набата…

– Да, ты была еще слишком мала, дитя мое. Как и твой братец, мой сын Эд.

Пипина перекрестилась, и Эмма, а затем и другие слушатели последовали её примеру.

Теперь за столом воцарилась тишина. Люди с жадностью слушали вдову графа Беренгара, ибо его имя было славным и поныне. Хотя он и проиграл…

Пипина говорила спокойно и отчетливо. Её лицо оставалось бледным, а светлые глаза расширились, как у сомнамбулы, словно она воочию видела прошлое.

– Жители Байе отстаивали свой город так, как если бы речь шла о спасении их души. Они лили кипящую смолу на головы язычников, осыпали их стрелами и дротиками, даже женщины, оставив домашние дела, взошли на стены, а дети ползали среди трупов защитников, подбирая стрелы и камни для пращей, и относили их сражавшимся. И хотя викинги были упорны, как дьяволы, их трупы сотнями скапливались во рву у стен города, и их кровавый бог вынужден был лакать кровь собственных детей. Граф Беренгар – да будет память его светла – ни на час не покидал стену и бился как сам Давид, вдохновляя своим примером даже тех, кто пал духом и уже ни на что не надеялся. В редкие минуты затишья, на закате дня, монахи из храма святого Экзюпери обходили сражающихся с мощами этого святого. И Господь был милостив к защитникам. Однажды, когда они отбивали очередную атаку норманнов, им удалось захватить в плен сподвижника Ролло – Ботто, прозванного Белым. Это был огромный светловолосый великан, жизнью которого очень дорожил их кровавый предводитель. И тогда Беренгар предъявил условие, что пощадит и даже дарует свободу Белому Ботто, если Ролло уведет свою орду от стен города. И гордый викинг вынужден был смириться. Он обещал ровно на год оставить Байе в покое и увести своих людей из округи.

Пипина умолкла. Лицо её по-прежнему оставалось жестоким. Левой рукой она беспрестанно теребила нагрудный крест, а правую сжимала в своих ладонях Эмма. Начавшее уже клониться к закату солнце позолотило рыжие волосы девушки, пылающие, словно пожар. Лицо её было спокойным – она не в первый раз слышала рассказ об осаде Байе и он уже ее не сильно волновал. Сейчас, слегка щурясь от солнца, она глядела на луг, где собрались те, кто не был допущен к верхнему столу и не стоял вокруг, слушая речи графини Пипины. Первыми утомились от пиршества дети. Они устроили бой на палках, бегали взапуски, боролись. Женщины и юноши возвращались из леса с вязанками дров и сухого папоротника для вечернего костра. Красная туника кузнеца Вульфрада алела в лучах солнца, близ него держалась ловкая воришка Сизенанада – Эмма видела, как Вульфрад играл ее светлой косой. И возможно бойкая Эмма предпочла бы быть с ними, водить хоровод с колокольчиком либо бегать среди вязанок хвороста, однако она продолжала сидеть подле матери, нежно сжимая её руку.

Теперь Пипина заговорила куда более взволнованно. Рука её с силой рванула распятие.

– Кто сказал, что можно положиться на слово язычника? И Байе заплатил реками крови за свою доверчивость. Я помню то Рождество, когда в городе началось поветрие и болезнь косила детей. Я сидела с сыном и дочерью, когда вдруг загремел набат. Мой сынок Эд уже поправлялся и сразу же кинулся к окну. Эмма же… Её счастье – девочка была в горячке и не помнит ужасов того дня. Я же видела, как они врывались в город через пролом в стене, как рубили людей, словно свиные туши, как с хохотом швыряли факелы в кровли домов… Стон, крики, удары набата летели со всех сторон. Я видела, как варвары выбрасывали детей из окон, как вспарывали животы монахам, как насиловали женщин, а затем поджигали на них одежду, смеясь до упаду. И в довершение всего я увидела самого Ролло Пешехода, это сатанинское отродье, который, оскалившись, расхаживал среди дымящихся руин, неся на острие пики отрубленную голову моего супруга…

Потом я потеряла сознание, а когда очнулась, то уже была пленницей дьявола. Я стала его жертвой, его игрушкой. Своими окровавленными руками он надевал мне на шею золотые побрякушки, сажал меня рядом с собой за пиршественный стол, заставлял глотать вино. Я ничего не знала о детях, думала – они погибли. Но позднее одна из монахинь, которую викинги оставили в живых, поведала, что Эмму спасли, спрятав среди руин монастыря… А моего Эда зарубили. Все это сделал бес по имени Ролло. И все же высшая справедливость существует. Его настигла кара! И не лгите мне, что он жив! Я сама видела его тело, пригвожденное к ложу его же мечом. Я видела его обезумевшие от ужаса глаза и кровавую пену, пузырящуюся на синих губах. Этот человек мертв! Это так же истинно, как христианская вера!

В голосе женщины слышалась нескрываемая боль. Она почти кричала. Слушатели хмуро молчали, не смея перечить, хотя многие среди них знали, что викинг Ролло и сейчас властвует над Нормандией, воюя как с франками, так и со своими соотечественниками, потому что решил сделать завоеванные земли своим уделом. Однако никто не смел сказать об этом Пипине Анжуйской. И когда она выговорилась, Эмма увела в башню их небольшой усадьбы.

Какое-то время за столом стояла тишина. Послушник дурачок Ремигий, весь перепачканный бараньим салом, безмятежно спал, напившись сладкой наливки. Маленький брат Тилпин со вздохом изрек:

– Да, видимо, велики грехи франков, если Господь решил всей мощью своею обрушиться на сей народ.

Фульк повел рыжей бровью в его сторону. Потом тряхнул головой, зазвенел украшениями в косах, словно отгоняя мрачные мысли.

– К дьяволу! Сегодня все же праздник, а грустить сподручнее в будни.

И сейчас же провозгласил здравицу во славу Господа, святого Гилария и герцога Нейстрийского Роберта.

Ги тоже выпил свою чашу, предварительно разбавив густое вино светлой ключевой водой – он опасался опьянеть. И снова следил, как его невеста веселиться в кругу молодежи: взяв в руки колокольчик, она, взяв у белокосой подруги колокольчик, снова повела за собой вереницу хоровода.

Ги следил за ней не зная, пристало ли ему, графскому сыну, еще вчера подумывавшему о монашеском клобуке, участвовать в подобных сельских увеселениях. Но едва он решил подняться, как его отец потащил сына смотреть на противоборство его воинов. И Ги пришлось стоять среди азартно вопящей толпы, наблюдая, как мелиты соревнуются в метании копья и молота, а то и устраивают поединки на длинных, в рост человека, палках. Причем, к удивлению ратников Фулька, здоровенные монахи Гилария-в-лесу ничуть не уступали им в ловкости и силе. Даже Фульк, который тоже вступил в единоборство, опешил, когда в бою на палицах его стал одолевать монах Серваций. Преподобный Радон много хохотал, глядя на поднимающегося с земли оглушенного ударом по шлему графа.

Ги еле удалось вырваться из толпы, вернее это Эврар помог избежать участия в единоборствах, которым юноша никогда не обучался.

– Идем, парень, посмотришь, как твоя невеста раздает поцелуи всякому, кто пожелает, – посмеиваясь в усы заметил Меченый.

Ги лишь закусил губу, но смолчал. А что он мог ответить, когда и сам понял, что сельские юноши сейчас соревнуются за награду в виде поцелуя от его невесты. На высоком шесте висела, поблескивая, какое-то украшение, и парни достав свои луки и пращи, старались сбить его с самой верхушки. Причем всякий соревнующийся перед броском бросал выразительный взгляд на Эмму Птичку. А она, стоявшая в окружении подруг, выделялась столь яркой красотой среди них, словно отшлифованный рубин среди речной гальки. А порой даже подбадривала то того, то иного из участников, улыбалась и игриво надувала свои красивые яркие губы.

«И это будущая графиня Анжуйская! – хотелось возмутиться Ги. – В ней нет ни на йоту величия и достоинства ее матери».

И тут Эврар сказал: