Адаптация нарастала от поколения к поколению. Представители первого поколения преимущественно вращались в обществе соотечественников и были очень привязаны к родному языку (русским они не владели или владели слабо) и родной культуре. В последующих поколениях адаптация нарастала. Например, в семье Рабенек она шла очень быстро¹³.

Позднее адаптация усиливалась также благодаря политическим переменам: в школах эмигранты обязаны были изучать русский язык. Обязательное введение русского языка привело к любопытному результату: с одной стороны, многие русские мальчики поступали в немецкие школы, чтобы лучше изучить немецкий язык, однако это привело и «к удивительно быстрой русификации немецкой молодежи: она учила немецкий как распространенный иностранный язык, владела только русским, думала – и чувствовала – только на русском»¹⁴. В немецких школах училось теперь растущее число русских¹⁵.

В результате ассимиляция усилилась. В 1910 г. один из учителей так высказался о немецких учениках: «Дети говорят на плохом немецком, дух немецкого языка им чужд, а если они говорят или пишут по-немецки, то, чтобы их понять, нужно буквально переводить немецкий на русский»¹⁶.

Немецкая церковь, впрочем, еще поддерживала национальное единство. Однако то, что дети от смешанных браков в обязательном порядке становились православными, по-прежнему действовало разъединяющим образом. Жесткость этого запрета несколько смягчилась в 1905 г. Число смешанных браков в церкви Св. Петра и Павла в 1842–1902 гг. колебалось в пределах 25–37%¹⁷. В целом доля смешанных браков возрастала, поскольку принцип брака как делового договора начиная с 1890‐х гг. устаревал и утрачивал строгость¹⁸.

Наряду с церковью и школами существовало несколько немецких социальных учреждений, которые также поддерживало купечество, например Евангелический госпиталь в Москве, Евангелическое общество вспомоществования и другие, в том числе Союз имперских немцев и Московский немецкий клуб¹⁹.

Леон и Альберт, старшие братья одного из авторов этой книги – Георга Шписа, – осознавали себя немцами, оба были немецкими офицерами-резервистами. Зато у его третьего брата, Рудольфа, значительно младше, тенденции к ассимиляции уже куда заметнее. В соответствии со своей русофилией, касавшейся многих явлений повседневной жизненной культуры в России, он называл эту страну своей второй родиной.

Руперти даже воевал как русский офицер против немецкой армии. Свои воспоминания он начинает словами: «Моя семья по происхождению немецкая. Сам я родился в 1897 г. в Москве как русский, поскольку отец мой принял российское подданство. Тесных связей с немецкой колонией в Москве мы не поддерживали»²⁰, однако после Первой мировой войны был вынужден покинуть Россию, поскольку прекрасно понимал, что должен уехать из страны не столько по причине немецкого происхождения, сколько потому, что принадлежит к крупной буржуазии. Некоторые выездные документы он смог получить только в немецкой миссии, где служил его дядя Эрнст Руперти, в прошлом московский купец. Там он вновь столкнулся с кризисом идентичности. В ответ на его просьбу брат отца сказал: «Ты – русский офицер, я – немецкий. И ты должен понимать, что…». Руперти пишет: «Я ничего не понимал и словно упал с небес на землю»²¹. Мы видим, что конфликт, связанный с национальным самоопределением, затрагивал самый узкий семейный круг.

Петербургский учитель, немец Х. Пантениус, подтверждает это. В 1930 г. он вспоминал, что немцев «очень быстро поглощало русское <…>. Дети сравнительно недавних иммигрантов зачастую говорят друг с другом только по-русски…», и возмущался, что «родители не только допускают это, но и сами говорят со своими отпрысками на ломаном русском»²².

Еще один аспект идентичности немецких предпринимателей в России – их космополитизм, естественный в особенности для элиты, которая действовала преимущественно на международной арене. Они ощущали себя не русскими и не немцами, но гражданами мира, членами российской финансовой элиты, которая уже в XIX в. имела международный характер.

При этом вплоть до Первой мировой войны гражданство, по всей видимости, играло незначительную роль. Были немцы натурализованные, принявшие российское гражданство, и немцы имперские. В принципе это не составляло разницы, как упоминал Рудольф Шпис: «Когда я приехал в Москву, “немецкая колония” состояла уже большей частью из российских подданных. Хотя они любили и ценили Россию как свою новую родину, чувствовали себя русскими и шли воевать за Россию, “настоящие русские” по-прежнему считали их немцами <…> что связано с обычно сохраненным евангелическим или римско-католическим вероисповеданием; полностью русскими они считались – да и то условно, – только когда переходили в православие; собственно, опять-таки лишь те, кто вдобавок сменил немецкую фамилию на русскую, могли быть уверены, что в них видят русских, и опять-таки только они не пострадали в немецких погромах 1915 года <…> Здесь я, пожалуй, должен добавить, что до 1914 года переход в другую национальность вовсе не считался очень важным и значительным <…> и переход из немецкого подданства в российское едва ли имел большее значение, чем, например, переход из саксонского подданства в прусское. Иными словами, человек, решившийся на это, отнюдь не был “не имеющим отечества” <…> просто он нашел в России новую и милую родину…».

Однако Роберт Шпис в своей статье подчеркивал: «В нравах и религиозных обычаях <…> все [немцы] одинаковы…»²³.

Любопытно проследить, в какой мере деловая культура немцев сближалась с местной.

Рудольфи отзывался о российской деловой жизни в целом положительно: «Жить и давать жить другим – вот торговый и жизненный принцип, и он работает. В России приобретение права собственности еще возможно»²⁴. Здесь определенную роль играл интересный для коммерсантов факт, что в противоположность Германии в России еще можно было получать довольно крупную прибыль.

«Бесспорно, среди русских малоимущий новичок в ремесле находится в более благоприятных условиях, чем в Германии, благодаря помощи, какую ему охотно оказывают [русские] купцы»²⁵.

Сходным образом высказался и Георг Шпис в 1920‐е гг.: «С тех пор я познакомился с деловой психологией и методами большинства европейских стран, а также Америки и должен откровенно заявить, что нигде не работалось так приятно и легко, как с московским крупным купечеством 90‐х годов»²⁶. «При заключении сделок даже на очень крупные суммы они не требовали письменных подтверждений, не говоря уже о нотариальном договоре; устной договоренности было для них достаточно»²⁷.

В настоящее издание включены воспоминания Георга Шписа, Вальтера Марка и Андреаса Ценкера, коммерсантов немецкого происхождения, которые жили и работали в Российской империи в XIX и в начале ХХ в.

Георг Шпис (1861–1926)

Георг Шпис родился в 1861 г. в Москве, в семье купца Роберта Шписа, основавшего в Петербурге и Москве солидный торговый дом «Шпис и Штукен». Происходила эта семья из города Эльберфельд на востоке Рейнской области. Фирма работала в нескольких отраслях. В 1850‐е гг. она занималась импортом красильного сырья, в частности индиго, а также табака и хлопка. Фирма быстро вошла в число ведущих экспортеров и импортеров империи, в 1858 г. она была вообще крупнейшим российским импортером. На Украине, в Киеве и Подольске, ей принадлежали сахарные фабрики, например Киевский сахарорафинадный завод и товарищество «Яроповице». Шпис был тогда одним из самых значительных производителей сахара. В Петербурге он владел табачной и сигаретной фабрикой «Лаферм», первой в мире сигаретной фабрикой. В 1868 г. в состав фирмы вошла крупная красильная фабрика «Франц Рабенек». В России Шпис входил в круг немецко-российских предпринимателей, среди которых нельзя не назвать весьма важные предпринимательские семейства Вогау, Кноп, Юнкер, Марк, Рабенек, Банза, Штукен. С ними Шписа связывали и тесные родственные узы. Основная деятельность постепенно переместилась в Москву, в Петербурге же главной базой остался «Лаферм».

Торговый дом продолжал расти и развиваться вплоть до Первой мировой войны, в 1880‐е гг. он инвестировал в металлургию, волжский транспорт и, наконец, в нефтяную отрасль. Среди представителей семьи наряду с основателем, Робертом, надо назвать его сыновей Альберта (1859–1929), Леона (1858–1921) и Рудольфа (1874–1958), а также племянника Эрнста Шписа (1849–1917).

Временно уехав в Дрезден, Георг Шпис в 1889 г. по приглашению московского кузена Эрнста вернулся в Россию и занялся волжскими нефтеперевозками. Следующим объектом стало Товарищество мышегских рудников, которое он продал бельгийской металлургической компании «Hauts Fourneaux de Toula» («Тульские доменные печи»). Возникла новая фирма «Шпис, Штукен и К°». В итоге Георг создал многостороннее дело, которое включало металлургию, текстильную химию, торговлю хлопком и пряжей, маслобойню, торф, а позднее нефть²⁸.

Георг Шпис начал вкладывать капитал в еще сравнительно молодой нефтяной район в Грозном²⁹. Так появился синдикат «Терек», а затем весьма значительная Spies Petroleum Company Ltd. («Нефтяная компания Шписа») (1900).

Кризис для Георга и всего торгового дома наступил в ходе общего экономического кризиса 1900–1901 гг. Они много потеряли на акциях Société anonyme des Hauts Fourneaux de Toula, рухнувших на брюссельской бирже, а именно эти акции составляли значительную часть их основного капитала. Синдикат «Казбек» в Грозном Георг сумел спасти. За финансированием он обратился в Немецкий банк (Deutsche Bank), и директор банка, Артур фон Гвиннер, не только предоставил ему необходимый кредит, но и предложил пост генерального директора купленной банком румынской нефтяной компании Steaua Romana.

В должности генерального директора «Акционерного нефтяного общества Стяуа романа» начинается новый стремительный карьерный взлет Шписа. Затем он стал директором Европейского нефтяного союза (Немецкий банк, Нобель и Ротшильд), конкурировавшего с рокфеллеровской «Стандард ойл компани», которая в те годы во многом контролировала европейский нефтяной рынок. В 1909 г. у Шписа возникли разногласия с Немецким банком, в результате которых он в 1910 г., оставив все посты, ушел в отставку. Затем он возглавлял энергетический концерн «Продуголь», а в 1912 г. входил в состав директората лондонской компании «Эмба», добывавшей нефть на северном побережье Каспийского моря. Когда началась Первая мировая война, он находился в Лондоне. В Петроград он еще раз вернулся в 1922 г.

В годы Первой мировой войны Георг Шпис, сотрудничая с посольством в Бухаресте, управлял нефтяной промышленностью на оккупированной территории³⁰. В Хельсинки и в Берлине он владел фирмой, занимавшейся нефтяными сделками. Были у него и деловые контакты с правительством РСФСР, которое предлагало ему важный пост в нефтяной промышленности, но он отказался³¹. На жизненные и экономические взгляды Георга Шписа наложило свой отпечаток происхождение из кальвинистской купеческой семьи³². Семейный уклад тяготел к скромности и благоприятствовал рациональному и экономному образу жизни, что способствовало развитию дела. Ни Георг, ни его братья не принадлежали, однако, к числу фанатичных поборников кальвинистско-пиетистской идеологии. Они, конечно, поддерживали финансово свою реформированную церковь, но в их записках особая набожность не играет роли. Георг характеризует своего отца как человека «толерантного» и вполне отдает себе отчет, в чем состоит отличие от «ультра»-пиетистов. Тем не менее возобладал экономический дух, «протестантская этика» (по Максу Веберу)³³.