– Ни одна женщина знать всего не может. Кроме того, на обучение требуется уйма времени, а воспользовавшись этим клеймом сущности, я сразу смогу разговаривать на десятках языков, от фенского до мулла’дильского, и даже на нескольких наречиях Сиклы. Мне станут доступны знания множества разных культур и присущие их носителям правила поведения. Я овладею глубокими познаниями в точных и прикладных науках, а также постигну политическое устройство большинства стран и тенденции их взаимоотношений.

– Вот как? – Гаотона пожал плечами.

«Просто отдай мне их», – подумала она.

– А как насчет этой? – поинтересовался Гаотона. – Нищенка? Для чего тебе быть истощенной, и к тому же… к тому же лишиться большей части волос и обзавестись шрамами по всему телу?

– Иногда бывает необходимо мгновенно изменить внешность, – ответила Шай. – И чем радикальнее, тем лучше.

Она не упомянула о том, что, применив соответствующую печать, узнает все уличные лазейки и обретет отменные способности выживания в трущобах. В обычном своем состоянии она обладает весьма достойными навыками по взлому замков, но при использовании этой печати ее мало кто на всем белом свете в этих умениях превзойдет. К тому же это клеймо перепишет прошлое Шай так, что даст ей годы опыта работы акробатом. Она запросто выскользнет через крошечное оконце, а затем с легкостью спустится с высоты в пять этажей к вожделенной свободе.

– Мог бы и сам догадаться. – Гаотона достал пятую пластинку. – Осталась последняя, самая загадочная.

Шай не проронила ни слова.

– Приготовление пищи, навыки сельхозработ и шитья. Служит для имитации простого, неотлучно живущего в деревне человека?

– Да.

Гаотона кивнул, откладывая пластину.

«Честность – вот что сейчас от меня требуется. Пусть видит, что я с ним откровенна. Да и вообще, обманывать без нужды не следует».

– Нет, – произнесла Шай и тяжело вздохнула.

Он уставился на нее.

– Это… моя завязка, – объяснила она. – Пользоваться ею я не собираюсь, но изготовила на всякий случай.

– Завязка?

– Если я когда-нибудь применю эту штуку, – ответила Шай, – вся моя жизнь поддельщицы перепишется и я позабуду, как изготовить даже самую примитивную печать. В общем, стану самым обычным человеком.

– И ты этого хочешь?

– Нет.

Пауза.

– Да. Возможно, какая-то часть меня хотела бы такого исхода.

До чего же трудно быть честной. Несказанно трудно, но временами ничего иного не остается.

Шай и вправду иногда мечтала о простой жизни. И мечта эта весьма напоминала длящееся доли секунды желание спрыгнуть с высоченного обрыва лишь ради того, чтобы узнать, каково это. И временами такое желание казалось до крайности соблазнительным, несмотря на очевидную глупость.

Обычная жизнь. Без тайн и сплошной лжи. А ведь Шай любила свою жизнь. Ей нравились острые ощущения, нравилось добиваться успеха и творить чудеса… Но иногда, сидя в тюрьме или находясь в бегах, она мечтала и об ином.

– Твои дядя и тетя? – спросил он. – Дядя Вон, тетя Сол, они тоже упомянуты в печатях. Я прочел о них.

– Нет никаких дяди и тети, – вымученно прошептала Шай.

– Но ты их постоянно вспоминаешь.

Она невольно зажмурилась.

– Понимаю, что твоя жизнь полна лжи, – продолжил Гаотона, – отчего реальность и вымысел частенько смешиваются. Но если ты воспользуешься этой пресловутой печатью, то, безусловно, забудешь не все. И как затем будешь скрывать ложь от себя самой?

– Эта печать станет моей самой грандиозной подделкой, – ответила Шай. – Она обманет даже меня, и я поверю, что умру, если не стану прикладывать ее к себе каждый день. В моем новом прошлом будет история болезни и посещения… запечатывающего, или как вы его здесь называете… В общем, целителя, работающего с печатями душ. Именно такой врач мне якобы дал лекарство, которое необходимо принимать ежедневно. А тетя Сол и дядя Вон будут посылать мне письма, которые мною уже написаны. Сотни писем. Прежде чем нанесу на себя печать, я заплачу почте и буду затем исправно получать письма.

– Но что, если ты надумаешь навестить их? – поинтересовался Гаотона. – Скажем, захочешь разузнать побольше о своем детстве.

– Записи на пластинке предусматривают почти все. Я буду бояться путешествий, что, в общем-то, правда, поскольку даже мою деревню в детстве я покидать опасалась. Кроме того, находясь под воздействием этой печати, я постараюсь держаться подальше от городов. Думаю, визит к родне был бы слишком рискованным делом. Но все это не имеет значения, поскольку я никогда не применю эту печать к себе.

Эта печать уничтожит ее. Заставит забыть последние двадцать лет, начиная с того момента, как в восемь лет Шай впервые заинтересовалась ремеслом поддельщика.

Она станет совсем другим человеком. Ни одно иное клеймо сущности не даст такого эффекта. Они перепишут часть ее прошлого, но память о том, кто она на самом деле, останется при ней. А вот последнее клеймо… Оно должно стать действительно последним. Это внушало Шай ужас.

– Получается, ты вложила прорву труда и времени в то, чем никогда не воспользуешься? – удивился Гаотона.

– Такова жизнь.

Гаотона покачал головой.

– Меня наняли, чтобы уничтожить картину! – выпалила вдруг Шай.

Она сама не понимала, зачем сообщила это Гаотоне. Шай должна быть честной с ним, и только так, по ее представлениям, план сработает, но данный кусочек правды ему знать вовсе не нужно. Или все же нужно?

Гаотона поднял взгляд.

– Шу-Ксен захотел уничтожить картину из галереи Фравы, – продолжила она. – Поэтому я сожгла шедевр, вместо того чтобы вынести его.

– Шу-Ксен?! Но он же… Он автор! С чего бы ему уничтожать собственную гениальную работу?

– С того, что он ненавидит империю, – ответила Шай. – Картину он написал для любимой женщины, но ее дети подарили шедевр императору. Шу-Ксен уже стар, почти слеп и с трудом двигается. Творец не хотел сойти в могилу, зная, что одно из лучших его творений прославляет Империю Роз. Вот и уговорил меня сжечь картину.

Казалось, Гаотона остолбенел.

– Произведения мастеров его уровня очень сложно подделать, – продолжила Шай. – Особенно не имея под рукой оригинала. Без прямой помощи Шу-Ксена я бы нипочем не создала безупречную подделку. Он объяснил мне особенности его манеры, познакомил меня со своими приемами и методами. Научил тонкостям работы с кистью.

– Но ты могла просто вернуть ему оригинал, – удивился Гаотона. – Почему не сделала этого?

– Он умирает, – ответила Шай. – Нет смысла хранить ее у себя. Поскольку любимой женщины уже нет в живых, он решил, что и созданной для нее картины не должно быть на этом свете.

– Бесценное сокровище, – с трепетом в голосе произнес Гаотона, – утрачено из-за глупой гордыни.

– Это было его сокровище!

– Уже нет, – возразил Гаотона. – Картина теперь принадлежит всем, кто хоть раз ее видел. Зря ты согласилась, ведь уничтожение шедевра такого масштаба оправдать нельзя ничем. – Он поколебался. – И все-таки я тебя понимаю. Ты поступила по-своему благородно. Твоей целью был Лунный скипетр, а подвергаться дополнительному риску ради уничтожения картины было безумно опасно.

– Шу-Ксен обучал меня живописи с юных лет, – промолвила Шай. – Отказать ему в просьбе я не могла.

Было очевидно, что Гаотоне не по душе поступок Шай, но ему все же были понятны ее мотивы.

«О ночи!»

Шай чувствовала себя беззащитной.

«Это нужно сделать, – сказала себе Шай. – И возможно…»

Но Гаотона не отдал ей пластины. Впрочем, она и не ожидала, что отдаст. По крайней мере, не сейчас. Не раньше, чем она исполнит то, что согласилась сделать. То, до завершения чего она не доживет, если не сбежит.

Гаотона и Шай испытали свежеизготовленные печати. Как и планировалось, действие каждой продержалось не меньше минуты. А перед мысленным взором Шай наконец-то окончательно сформировалась целостная картина того, как будет выглядеть завершенная версия души императора.

Вскоре они разобрались с шестой печатью, и Гаотона выказал готовность к испытанию следующей, но…

– Вот и все, – сказала Шай.

– Все на сегодня?

– Вообще все, – ответила она, убирая последнюю печать.

– Ты закончила? – Гаотона устало откинулся на спинку стула. – Почти на месяц раньше отведенного срока?

– Еще не закончила, – ответила Шай. – Самое трудное по-прежнему впереди. Видите ли, мне предстоит вырезать несколько сот печатей, объединить их друг с другом и затем изготовить корневую печать. В последний раз на создание значительно менее сложного, но все же более или менее похожего комплекта ушло почти пять месяцев.

– А осталось всего двадцать четыре дня.

– А осталось всего двадцать четыре дня, – подтвердила Шай и сразу ощутила укол совести.

Нужно бежать. И как можно раньше. Она не может себе позволить довести работу до конца.

– Тогда не стану тебя понапрасну отвлекать, – произнес Гаотона, вставая и разматывая рукав.

День восемьдесят пятый

«Да», – подумала Шай, продвигаясь вдоль своей постели и роясь в бумагах.

На столе места уже давно не хватало, поэтому она разложила стопки листов поверх покрывала.

«Несомненно, его первая любовь уходит корнями в прочитанные в юности книги. Потому-то… у Куршины рыжие волосы… Но это все на подсознательном уровне. Он этого не осознавал. Значит, спрятано глубоко».

Как же она пропустила такое? Разумеется, эта часть воссоздания была самой сложной, поскольку затрагивала сугубо личную жизнь императора, а не ту, что у всех на виду. Да и вообще, императором Ашраван был не от рождения.

В общем, оказалось, что до завершения проекта гораздо дальше, чем ей казалось до сегодняшнего дня.

А время безвозвратно утекает!

Она добавила свое открытие к печати, над которой работала. В нее Шай сводила все переживания и опыт Ашравана на романтическом поприще. Все, что смогла обнаружить. Среди них нашлось место и смущению, и стыду, и гордости – всему тому, о чем она уже имела представление благодаря хроникам и личным записям императора. А также благодаря устным воспоминаниям его приближенных. Кроме того, идя на оправданный риск ради наполнения души императора истинной жизнью, она кое-что добавила от себя. Например, встречу с кокетливой женщиной, чье имя Ашраван, как ни силился, вспомнить не смог. Праздные фантазии.

Близость с той, кого уже и в живых-то нет.

Приходилось строить предположения, чтобы не оставить душу пустой, лишенной страстей.

Таких личных. Таких сильных.

Шай ощущала себя все ближе к Ашравану. И временами даже представлялось, будто она становится частью его самого. Шай уже не первый день вела параллельно две книги. Первая содержала в себе сугубо формальные сведения, без подробностей; у читающего эти записи должно было сложиться впечатление, что Шай в отведенные сроки не укладывается. Вторую книгу, с настоящими записями, она маскировала под неаккуратные стопки листов с бессмысленными заметками.

Шай действительно должна была выбиться из назначенного арбитрами срока, но вовсе не так сильно, как следовало из первой книги. Хотелось бы верить, что уловка даст несколько драгоценных дней, прежде чем Фрава нанесет окончательный удар.

Разыскивая листок с нужными записями, Шай наткнулась на один из списков нужных для побега действий.

«Во-первых, устранить кровавое клеймо на двери», – гласила зашифрованная запись.

«Во-вторых, заставить охранников молчать.

В-третьих, по возможности вернуть клейма сущности.

В-четвертых, сбежать из дворца.

В-пятых, немедленно покинуть город и оставить как можно меньше следов».

Далее Шай детально расписала, как именно будет выполнен каждый пункт.

Она не забросила идею побега. У нее были хорошие планы, но в последнее время она сосредоточилась на отчаянных попытках как можно быстрее закончить воссоздание души императора.

«Еще неделя, – заверила себя Шай. – Если справлюсь за неделю, то останется пять дней до крайнего срока. Вот тогда-то и нужно уносить ноги!»

День девяносто седьмой

– Что это? – произнес Харли, наклоняясь.