– Я должен идти. Прошу извинить меня, сестра. – Он направился к столам и добавил, не обернувшись: – С союзниками мы придерживаемся политики полной прозрачности. Покажи ему.

– Что вы хотите мне показать? – спросил я.

– Прошу сюда. – Эванна направилась к последней секции штаба. Эта секция представляла собой пятифутовые кубы, сваренные из толстых черных прутьев, чей металл остался для меня загадкой, и находившиеся за сдвоенной решеткой из такого же материала.

Тюремный блок.

Чтобы попасть внутрь, пришлось миновать пару дверей, закрывшихся у нас за спиной с тяжелым и каким-то обреченным лязганьем металла о металл. Все клетки были пусты – кроме одной, окруженной в высшей степени настороженными свартальвами, вооруженными до зубов: все в бронежилетах, каждый держал в руках витое приспособление из чего-то наподобие серебра, напоминавшее не рукотворный предмет, а конечность органического происхождения.

– Убийца, – произнесла Эванна без тени эмоций. – Существо, нередко выступавшее в роли вашего союзника.

И тут мое сердце рухнуло куда-то вниз.

В клетке свернулся калачиком человек с обнаженным торсом. Его сильно избили. Он дрожал от боли и, пожалуй, от шока. Вряд ли на его теле нашелся бы дюйм кожи, не покрытый синяками, порезами и засыхающей кровью. Одна его нога была… даже не знаю, как объяснить. Эта нога выглядела так, словно ее зажевало в промышленном механизме. Вывернутая под самым невероятным углом, она сохраняла форму лишь благодаря обуви, в которой находилась.

И я узнал эту обувь.

Потому что утром видел ее на берегу озера.

Убийца приподнял голову и взглянул на нас. У него недоставало зубов, а губы покрывала запекшаяся кровь. Лицо карикатурно распухшее, один глаз полностью закрыт.

Я смотрел на своего брата.

Передо мной был Томас.

Глава 8

Брат тоже смотрел на меня. Лицо его дернулось в попытке изобразить печальную и беспомощную полуулыбку, но он тут же скривился от боли, уронил голову на пол и остался лежать, содрогаясь и не в силах поднять глаза.

Довольно долго я молча переживал это потрясение, чувствуя, что на мне сосредоточено все внимание Эванны.

– Знаю, что он сюда захаживал, – проговорил я наконец.

Мой брат жил в страхе. Он боялся, что медленно убивает Жюстину, высасывая из нее жизненную силу. Поэтому временами подыскивал других добровольных партнерш. В его ситуации это, пожалуй, было самым высоконравственным поступком.

Что тут скажешь… У инкубов довольно странная жизнь.

– Если точнее, время от времени он посещал меня, – произнесла Эванна, – а также других придворных дам. Превыше всего мой народ ценит красоту.

Она подступила к решетке и продолжила, обращаясь к Томасу:

– Занимаясь любовью, это дивное создание творило произведения искусства. Ослепительно прекрасного искусства страсти. – Ее голос сделался тверже. – И впрямь ослепительного. Какая жалость.

Я понурил голову, закрыл глаза и воссоздал в памяти расположение тюремной клетки, затем весь штаб, а затем наибыстрейший и не затронутый пожаром маршрут за пределы посольства свартальвов. Попытался вспомнить все, что знал о размещении охраны, поскольку не мог исключить, что в самом ближайшем будущем мне придется вступить в неравный бой. Все зависело от ответа на мой следующий вопрос.

В том-то и беда: если живешь под такой защитой, тебя ограждают от опасности, но с той же легкостью удерживают на охраняемой территории.

– Что его ждет? – спросил я.

– Правосудие, – ответила Эванна, сдобрив это слово отчетливой ноткой презрения. – Он напал через семь минут после вступления в силу официального перемирия на время переговоров. Согласно Неписаному договору, такое преступление судят по внутренним законам. Будет назначен нейтральный эмиссар. Он проведет расследование и выступит вершителем судьбы преступника.

Я сфокусировал взгляд на носках ботинок и слегка расслабился. Если вопрос будут решать по правилам договора, у меня есть некоторый запас времени. Сперва выберут эмиссара, устраивающего свартальвов и Белую Коллегию, да и расследование займет не один день. Значит, у меня нет насущной необходимости прорываться к выходу в ореоле славы – или, по крайней мере, в брызгах крови.

Не отходя от решетки, Эванна опустилась на корточки лицом к Томасу:

– Аустри был моим близким другом. Будь моя воля, я заточила бы тебя в камень, оставив ровно столько воздуха, чтобы ты, Томас Рейт, прочувствовал, каково это – умирать от удушья. За то, что сотворил, ты ответишь жизнью. Или начнется война, которой мир не видел уже тысячу лет.

И она плюнула ему в лицо.

Руки мои крепко сомкнулись на тяжелом дубовом посохе, и я сделал полшага вперед.

Четверо охранников тотчас нацелили на меня свое оружие, а поскольку я ни черта не знал про эти хреновины и понятия не имел, как они воздействуют на человеческий организм, то пришел к выводу, что результат стычки может оказаться самым непрогнозируемым.

Кроме того, договор остается в силе. Пока это так, я, по сути дела, представляю собой виртуальное государство, микронацию из одного человека, но мои поступки отразятся на всем Белом Совете – и вдобавок на Зимнем дворе. Ради всего святого! Выходит, я не одна микронация, а целых две, и речь идет вовсе не о могуществе, а исключительно о потенциальной трагедии.

Адские погремушки…

Эванна не отводила глаз от Томаса и уделяла мне так мало внимания, что я волей-неволей сообразил: она уверена, что, как только я надумаю озорничать, ее люди вычеркнут меня из уравнения. С учетом того, кто такие свартальвы – а их боялись прогневать даже скандинавские боги, – я был склонен принимать ее поведение всерьез.

– Итак, Рейт? – тихо спросила она. – Тебе есть что сказать?

Казалось, брат не заметил ни ее гнева, ни презрения, ни последнего вопроса. Он оставался молчалив и недвижим, если не считать непроизвольных мышечных спазмов.

– Я была о тебе более высокого мнения, Томас, – продолжила Эванна. – Если ты имел что-то против свартальвов, мог бы прийти к нам как друг и решить вопрос миром.

Затем она встала, выпрямившись во весь рост, и чинно удалилась. Похоже, ей было все равно, пойду я за ней или нет, и я слегка испугался, что окажусь заперт в тюремном блоке, а потому решил воспользоваться возможностью и тоже направился к выходу, но тут за спиной раздался хрип:

– Га… а… йх…

Мне было больно это слышать, но я собрал волю в кулак, напустил на себя самоуверенный вид и повернулся к брату. По его щеке медленно катилась слеза, оставляя на корке запекшейся крови бледно-алый след.

– Жюшх… Зюшх…

Он не мог выговорить имени Жюстины.

– Тихо, тихо, – мягко произнес я. – Я понял. Я позабочусь о ней.

При этих словах в нем что-то надломилось, и Томас начал содрогаться от мучительных всхлипываний, издавая при этом звуки, свойственные животному, которое умирает чрезвычайно болезненной смертью.

Я зажмурился, глубоко подышал и усилием воли отогнал нахлынувшие слезы, после чего отвернулся от брата и оставил его в руках существ, причинивших ему лютую боль, а также имевших самые серьезные намерения лишить его жизни.

А какой у меня был выбор?

Мой брат – мой единственный брат – только что дал собранию старейших и самых могущественных сверхъестественных созданий на планете безусловную причину уничтожить его раз и навсегда. За какой-то час он умудрился попасть в зону самого пристального внимания крайне опасных существ и навлечь на себя столько бед, что переплюнул достижения всей моей жизни.

Просто поверьте на слово. Я не первый день на этой работе и знаю, о чем говорю.

Звезды и камни, Томас, дурак ты дурак. Что же ты наделал?

Глава 9

– Что случилось, пап? – спросила Мэгги.

Мы снова находились в квартире, и по первой просьбе дочь послушно достала из кладовки тревожный чемоданчик.

Да, я знаю, что, если учишь ребенка иметь под рукой сумку со сменной одеждой, сухим пайком, водой, аптечкой и базовыми припасами для выживания – на тот случай, если вдруг придется пуститься в бега, – можно и параноиком прослыть. С другой стороны, мало кому из детей приходится помнить, что из пола могут вылезти враги, желающие уволочь тебя под землю.

Я воспитываю дочь так, чтобы она умела выживать в обстоятельствах, в которых может оказаться из-за особенностей своего отца. И до поры до времени наилучшей стратегией выживания для нее будет постоянная готовность к бегству.

– Пока не могу объяснить. – Я метнулся к ней в комнату, схватил сумку для боулинга с деревянным черепом Бонни, а затем собрал скудный чародейский инвентарь, не забыв и про собственный тревожный чемоданчик. – Отвезем Хоббита домой, и ты сможешь пару дней пожить у Карпентеров. Как тебе такая идея?

Какое-то время Мэгги – сама серьезность – рассматривала меня ясными глазенками, а затем спросила:

– Ты в беде?

– Я в беду не попадаю, – подмигнул я ей. – Зато делаю так, чтобы в нее попадали плохие дяди и тети.

– Все пройдет отлично, малышка. – Хоуп по-сестрински обняла мою дочь за плечи. – Мне такое не впервой. Спать будешь у меня в комнате. Там есть ноутбук. Можно допоздна смотреть по «Нетфликсу» всякое интересное, пока не надоест.

Мэгги прильнула к Хоуп, но глаз от меня не отводила.

– Пап, почему свартальвы разозлились на нас?

– Они не разозлились, – сказал я. – Но кое-что их испугало, и какое-то время они будут нервничать. Хоббит, будь другом, возьми в холодильнике кусочек тунца и положи к дальней стенке переноски Мистера, чтобы его приманить. Не хочу оставлять его в одиночестве.

– Не вопрос, Гарри, – кивнула Хоуп и ушла выполнять мою просьбу.

– Они нервничают? Ты из-за этого отсылаешь меня обратно? – спросила Мэгги.

Я уже был готов к выходу, быстро и во всеоружии, поскольку мне предстояло сделать сотню дел, а возможность отоспаться в обозримом будущем казалась весьма призрачной, но за всеми этими приготовлениями я позабыл, что в некотором смысле моя дочь остается совсем маленькой девочкой. Поэтому я сделал паузу, выбросил все из головы и, опустившись перед Мэгги на колени, обнял ее. В ответ она крепко обхватила меня за шею тоненькими ручонками, а Мыш перестал разгуливать вокруг стола, подошел к нам и прижался плечом к спине Мэгги.

– Ох, солнышко, – сказал я, – никуда я тебя не отсылаю. Просто хочу, чтобы за тобой присмотрели, пока я не вернусь.

– Потому что рядом монстры?

– Похоже на то, – признал я.

– И ты воюешь с ними? – спросила она.

– Когда это необходимо, – подтвердил я. Хотя зачастую провести эту грань куда труднее, чем кажется.

– А если ты не вернешься? – Мэгги еще отчаяннее стиснула мою шею.

Будь это кино, в такой момент квазигероический папаша пообещал бы маленькой дочке, что непременно вернется, и заверил, что волноваться тут совершенно не о чем. В кино у квазигероев масса дел: ведь им надо развивать сюжет, чтобы публика не заскучала и не уткнулась в телефоны.

В роли папаши я нахожусь не так уж давно, но Мэгги заслуживала большего, нежели краткая шаблонная реплика и четырехсекундные объятия, во время которых камера даст крупный план моего измученного лица.

Поэтому я отстранился от дочери и положил руки ей на плечи. Они казались тонюсенькими и очень хрупкими, хотя я прекрасно знал, что Мэгги не слабее любого ребенка ее возраста. На лице дочери застыла нерешительность, а глаза вдруг сделались огромными и карими-карими.

– Во-первых, тебе следует знать, что твой папа – крутой сукин сын, – негромко сказал я.

– Папа! – Ее глаза раскрылись шире прежнего.