– Пока что нет, – неуверенно ответил Лемешев и, почесав у себя за ухом, добавил: – Во всяком случае, Илья Ильич ничего не говорил мне по этому поводу.

– Ну не говорил и не говорил…Так что же мы все-таки решили?

Лев Иванович решил свернуть эту не очень удобную тему с алиби Ольги Кирьяновой, опасаясь, что Андрей начнет подозревать их в укрывательстве неких фактов, что и на самом деле имело место. Не то чтобы Гуров хотел скрыть от официального расследования, что Ольги на момент убийства не было в номере, просто он и сам в некотором роде сомневался в том, что она в тот момент находилась на крыше. Доказательств в пользу этого, как и доказательств обратного, у него не было. А раз так, то к чему вообще заводить об этом речь?

– Я так понял, что ты поручил Андрею побеседовать со Слепаковым и выяснить, где тот находился сегодня утром в промежуток между половиной пятого и двадцатью минутами шестого, – подсказал Станислав.

– Да, именно так. – Лев Иванович посмотрел на Лемешева.

Тот просиял и с готовностью ответил:

– Будет сделано.

– Вот и отлично, тогда прямо сейчас и приступайте.

Лев Иванович с улыбкой похлопал Андрея по плечу. Оперативник, развернувшись, быстро вышел из номера.

– Пока они, я имею в виду местных, занимаются версией со Слепаковым, мы с тобой пойдем и побеседуем с соседями Кирьяновых по поводу его отношений с женой, – предложил Лев Иванович Станиславу, и тот согласился.

Как-то так повелось, что во всех их совместных расследованиях первую скрипку всегда играл Лев Иванович. И не потому, что он был умнее или деятельней Станислава, деятельность и активность как раз были больше присущи Крячко, а скорее потому, что у Гурова была больше развита чувствительность. Он имел необыкновенную интуицию, или, как принято говорить у сыщиков, – нюх, который помогал ему практически сразу угадывать в каком направлении им следует вести расследование. И всякий раз это направление оказывалось правильным.

Вот и на этот раз Лев Иванович откуда-то знал, интуитивно чувствовал, что искать убийцу нужно не среди писателей, а где-то в более близком к Кирьянову окружении. А для этого ему нужно было узнать, каковы были отношения в семье, были ли в семействе у Кирьяновых какие-то тайны. А может, просто это далекое прошлое догнало Евгения Петровича и отомстило ему за ошибки молодости? По своему огромному опыту работы Гуров знал, что и такое может быть. Все могло быть…

«Как там сказала Марьяна Степановна? На Руси могли убить и за меньшее, – вспомнил он слова Скориковой. – За меньшее убивали не только на Руси. Человеку вообще присуще не ценить чужую жизнь, – думал он. – Впрочем, как и свою тоже».

Глава 9

Для опроса писателей Гуров и Крячко решили разделиться. Станислав направился в трехсотый номер, а Лев Иванович должен был переговорить с троицей из триста первого. Когда он подошел к двери, то услышал из номера звуки классической музыки. Он немного постоял, послушал, наслаждаясь, и предположил, что звучало одно из произведений Баха. Хотя Гуров и не был большим меломаном, но все-таки немного разбирался в классических произведениях и мог отличить орган от других музыкальных инструментов.

Он постучал, как и просил его толстячок Голубев – погромче. Музыку тотчас же, словно только и ждали этого сигнала, сделали тише, а потом, как показалось Гурову, и вовсе выключили. Еще через секунду дверь открылась.

– Входите, уважаемый сосед! – улыбался радушной улыбкой Голубев.

Он впустил Гурова и, что не ускользнуло от глаз полковника, выглянул в коридор, быстро осмотрелся по сторонам и только потом затворил за собой дверь.

Трехсотый номер в отеле был на троих и состоял всего из одной, но довольно просторной, комнаты. За низеньким столиком сидел сосед Голубева – Калистратов. Перед ним стояла доска с партией в нарды, а справа лежал планшет, из которого чуть слышно лилась приглушенная музыка.

– Никогда не пробовал играть в нарды, – улыбнулся Лев Иванович.

– О, это весьма занимательная, интеллектуальная игра, – заулыбался в ответ Калистратов. – Ничуть не уступает шахматам. Просто удивительно, что она столь малопопулярна в России. Хотя чемпионаты страны и мира по ней проводятся ежегодно, они не так привлекают внимание прессы, как турниры по шахматам. А жаль, жаль…

– Садитесь, – Голубев рукой указал на кресло напротив Калистратова, в котором недавно сидел он сам.

– А как же вы? – огляделся Лев Иванович в поисках стула.

– А я тут, на кровати, присяду.

Голубев сел на ближайшую кровать и, сложив ладони лодочкой, посмотрел на Гурова, ожидая вопросов.

– Как я понял из ваших показаний, которые вы давали утром местным оперативникам, вчера вечером вы все были свидетелями скандала супругов Кирьяновых, – не заставил себя ждать Лев Иванович.

– Ну-у, я бы не сказал, что это был скандал, – протянул Калистратов и вопросительно посмотрел на Голубева.

Тот, соглашаясь со словами коллеги, кивнул и добавил:

– Да, скорее это была ссора. Знаете, когда один из оппонентов настаивает на чем-то, а другой не соглашается с ним. И в какой-то момент это несогласие перерастает в раздражительность и эмоциональность…

«Неужели все писатели такие многословные и выражаются в обыденной жизни так витиевато? Этак я буду допрашивать их целый день, чтобы узнать хоть что-то путное», – с тоской подумал Лев Иванович, но виду не подал.

– А суть спора вы уловили? О чем был разговор?

– Это был не совсем спор… – начал было Калистратов, но Голубев его перебил.

– Это был не спор, – поддакнул он. – Мы, правда, не очень вслушивались, торопились, понимаете ли, чтобы не опоздать к началу сеанса. Мы еще вчера взяли билеты на премьеру…

– Хорошо, не спор, – теперь уже пришлось перебить Гурову. – Но суть разговора вы поняли?

Конечно же, Лев Иванович понимал, что это не очень вежливо – перебивать человека, но и слушать подробный рассказ, на какой фильм собирались свидетели и почему именно на него, ему не хотелось. Вот будь они подозреваемыми, и требовалось бы уточнить их алиби, тогда другое дело – можно и выслушать.

– Ольга Михайловна настаивала, чтобы Евгений Петрович не отдавал первое место Вере Николаевне Дробышевой, а выбрал бы в этом году кого-нибудь другого, – ответил Калистратов, быстро взглянув на Голубева. Но тот на этот раз промолчал и только кивнул.

– Ага, значит, разговор был на тему премирования за рассказ. Правильно?

– Да, – коротко ответил Голубев, а Калистратов, словно поменявшись с соседом по номеру ролями, просто кивнул.

– Мне сказали, что среди членов комиссии были еще и другие несогласные с решением председателя… – закинул удочку Лев Иванович.

И тут обоих писателей словно прорвало. Они наперебой стали рассказывать Гурову обо всех интригах и заговорах, которые, по их мнению, плелись против уважаемого Евгения Петровича. По их словам выходило, что главным оппонентом Кирьянова в Союзе писателей, а именно среди тех, кто пишет в детективном жанре, был Артур Слепаков. И хотя, по признанию обоих, это был довольно талантливый автор, но до Кирьянова, с его известностью в определенных кругах, ему было далеко.

– Интересно, интересно. – Лев Иванович решил остановить писательский словопоток и поинтересовался: – Не подскажете, с какого произведения началась известность Кирьянова? Я не большой любитель жанра, знаете ли. Мне и на службе детективных страстей хватает.

– Первый роман Евгения Петровича вышел около тринадцати лет назад, – с восторгом ответил Голубев. – Замечательный роман! Называется «Тревога». Там рассказывается…

– Простите, что перебиваю. – Гуров улыбнулся своей самой наивежливейшей улыбкой. – Я обязательно прочитаю этот роман, как только закончится следствие, – пообещал он. – Поэтому не стоит его пересказывать, а то будет неинтересно.

– Хорошо-хорошо, – замахал ручками Голубев. – Но рекомендую! Не пожалеете, – таинственным голосом добавил он. – Роман был номинирован и признан лучшим детективом последних пяти лет.

– Вот даже как, – удивился Гуров, и ему вдруг и вправду захотелось узнать, насколько эта рецензия соответствует истине. – А о семейной жизни своего председателя, о его отношениях с женой, вы что-то знаете?

– Нет, подробностей мы не знаем, – нехотя признался Голубев.

– Ольгу Михайловну мы встречаем только на таких вот мероприятиях, – обвел рукой комнату Калистратов. – Я имел в виду на конкурсах, встречах писателей с читателями и на других светских раутах, – пояснил он.

«Надо же, как он пафосно выразился – светских раутах. Этакий писательский бомонд», – усмехнулся про себя Гуров, а вслух спросил:

– А у Евгения Петровича, вернее, у четы Кирьяновых, были среди писателей близкие друзья?

– Да, конечно же, были, – кивнул Голубев.

– Наверняка были, – согласился с ним Калистратов. – Но мы их не знаем. Мы сами, видите ли, не из Москвы, а из Питера. Поэтому… – развел он руками.

– Значит, вы не в курсе и личной биографии Кирьянова или его жены? – уточнил Гуров.

– Все, что мы знаем о Евгении Петровиче, есть в интернете. Мы как-то больше в курсе тех интриг, которые плетутся, вернее, плелись вокруг Евгения Петровича в Союзе, – поджал полные губы Голубев.

Гуров понял, что писателю явно хотелось поговорить с ним о внутренних склоках и сплетнях, которые варил котел Союза, но это удовольствие Лев Иванович решил оставить для Пятакова и его помощника Лемешева.

– Вот и хорошо. – Лев Иванович встал. – По этому поводу к вам обязательно заглянет оперативник, ведущий следствие, и вы все ему расскажете. Договорились?

– Да, – нехотя выдавил из себя Голубев, а Калистратов и вовсе промолчал.

– Скажите, а сегодня утром никто из вас не слышал хлопка или чего-то еще, похожего на выстрел? – Лев Иванович остановился у двери.

– Нет, ничего мы не слышали, – переглянулись писатели, и Голубев, ехидно посмотрев на Льва Ивановича, спросил:

– А вы с супругой тоже ничего не слышали?

– Нет, но мы-то находимся не за стенкой, а через коридор.

В ответ Голубев только поджал полные губы, а Калистратов и вовсе сделал вид, что обдумывает свой ход в игре, уставившись на доску, из чего Гуров сделал вывод, что они на него обиделись.

«Вот и пусть обижаются. Меньше под ногами будут путаться», – довольно подумал полковник и, заложив руки за спину, стал прохаживаться по коридору в ожидании, когда Крячко закончит опрашивать писателей из трехсотого номера.

* * *

Но долго быть в одиночестве ему не пришлось. Словно черт из табакерки, перед ним появилась Ирина Яковлевна Реус и с улыбкой хищного хорька (Гурову вдруг на какой-то момент почудилось, что она и впрямь сильно похожа на этого хитрого зверька) спросила:

– Как успехи в расследовании? Вы, я смотрю, уже опросили Голубева и его подпевал.

– Что значит – подпевал? – удивленный ее высказыванием, приподнял брови Лев Иванович.

– Да это я так, – махнула рукой Реус, – просто вырвалось. Все в Союзе знают, что Голубев сколотил вокруг себя в Питере целую коалицию, как он сам выражается. Писателишки мелкого масштаба, сплошь подражатели и графоманы, собрались в один клуб, чтобы выглядеть значительней и весомей.

– Ирина Яковлевна, а вы сами из Москвы будете? – поинтересовался Гуров. – Андрей Георгиевич Реус вам не родственник?

– Да, я коренная москвичка, – гордо выпрямилась Реус, отчего стала еще худее и выше. – Больше того, мои корни ведут в Испанию. Предки, по словам моего деда, приехали в Россию в тысяча восемьсот пятом году именно из города с таким названием. Знаете, тот, который находится в Каталонии. Отсюда и фамилия. Кстати, если вы не знали, Реус – родной город знаменитого архитектора Гауди. И нет, – Ирина Яковлевна поморщилась, – мы не родственники с Андреем Георгиевичем.

Гуров сдержанно, но вежливо улыбнулся даме.