В течение этих двух суток, когда мир понимал, что Сталин при смерти, Гилмор «завел привычку проходить через Красную площадь… как минимум десять или пятнадцать раз в любое время дня и ночи». Он постоянно видел автомобили с мужчинами и женщинами «в белом, входившими и выходившими из Кремля». Он предположил, что это врачи и медсестры, хотя и не мог быть в этом уверен. Был еще «грузовик с открытым кузовом, который перевозил нечто, напоминающее кислородные баллоны». Учитывая, что, по заявлениям властей, внезапная болезнь настигла Сталина в Кремле, неудивительно, что Гилмор был впечатлен поспешным прибытием медицинского персонала и оборудования^{69}.

Если то, что видел Гилмор, было правдой, то все это было частью сложной шарады. Удар настиг Сталина на его пригородной даче в Кунцево. Но вокруг его фигуры как вождя сложилось огромное количество мифов – в том числе что он ежечасно трудится на благо советского народа, и свет в окне его кремлевского кабинета с видом на Красную площадь горит всю ночь, – и было бы слишком неудобно объявить народу, что в момент удара он находился на даче. Когда годы спустя Светлана Аллилуева и Никита Хрущев, каждый со своей стороны, описывали вахту смерти в Кунцево, ни один из них не упоминал лживости официальных заявлений Кремля. Столь безобидная ложь даже не нуждалась в объяснении.

К утру четверга состояние Сталина ухудшилось. Началась рвота кровью, отчего давление и пульс стали падать. Такой поворот был довольно неожиданным и озадачил врачей. Собравшись вокруг пациента, они вводили ему лекарства, чтобы стабилизировать падающее давление. На дежурстве в это утро был Булганин, наблюдавший за каждым их движением. Одним из врачей был Александр Мясников. Он заметил, как Булганин смотрел на них «подозрительно и, пожалуй, враждебно». Булганин спросил о причинах кровавой рвоты у Сталина. Мясников смог лишь предположить, что, возможно, это результат мелких кровоизлияний в стенке желудка в связи с гипертонией и мозговым инсультом. Ответ Булганина был полон сарказма. «Возможно?» – передразнил он Мясникова. «А может быть, у него рак желудка, у Сталина?» В голосе чувствовалась нескрываемая угроза, но он позволил врачам продолжить лечение. Скорее всего, Булганин был напуган не меньше их^{70}.

Они продолжали делать все возможное. Чтобы избежать пролежней, врачи втирали в спину пациента камфорное масло. У Сталина была икота, а на губах и коже обозначились отчетливые признаки цианоза. Пытаясь обеспечить пациенту питание, врачи применили клизмы: дважды в день комплекс с глюкозой, плюс еще один комплекс, который они называли «питательными клизмами», со 100 граммами сливок и яичным желтком – тоже два раза в день. Больше они вряд ли могли что-то сделать^{71}.

Вечером Кремль опубликовал третий бюллетень о состоянии Сталина. Новости были неутешительными. Электрокардиограмма выявила новые повреждения в задней стенке сердца и «острые нарушения кровообращения в коронарных артериях сердца». Был момент, когда кровяное давление резко упало^{72}.

После того как стране и миру сообщили о состоянии Сталина, Берия и Маленков выступили с инициативой провести вечером внеочередное заседание партии и правительства. Триста членов Центрального комитета, Совета Министров и Верховного Совета собрались в Свердловском зале Кремля. Одним из них был Константин Симонов. Он писал:

«Несколько сот людей, среди которых почти все были знакомы друг с другом, знали друг друга по работе, знали в лицо, по многим встречам, – несколько сот людей… сидели совершенно молча, ожидая начала. Сидели рядом, касаясь друг друга плечами, видели друг друга, но никто никому не говорил ни одного слова. Никто ни у кого ничего не спрашивал. И мне казалось, что никто из присутствующих даже и не испытывает потребности заговорить. До самого начала в зале стояла такая тишина, что, не пробыв сорок минут сам в этой тишине, я бы никогда не поверил, что могут так молчать триста тесно сидящих рядом друг с другом людей".

Все они, конечно, думали, что Сталин находится под наблюдением врачей здесь же, через один или два коридора. Его предполагаемое присутствие, казалось, подчеркивало серьезность момента. Среди примерно десятка человек, занявших передние места, было два малоизвестных сотрудника Госплана – Максим Сабуров и Михаил Первухин, которых Сталин всего за несколько месяцев до этого включил в состав обновленного Бюро Президиума, а Молотов с Микояном, ранее исключенные Сталиным из Бюро, сидели рядом. Поскольку Сталин пока еще дышал, новое руководство создавало видимость того, что продолжает придерживаться его планов.

Вечернее заседание открыл Маленков. Он объяснил, что Сталин борется за жизнь, но даже если ему удастся обмануть смерть, он еще долгое время будет не в состоянии работать. Международная обстановка требовала, чтобы в такие времена у страны было стабильное руководство. Затем Маленков передал слово Берии. Поднявшись на трибуну, Берия тут же предложил назначить председателем Совета Министров Маленкова. Решение было сразу же принято под аплодисменты собравшихся. Когда Берия направился к своему месту, им с Маленковым пришлось встретиться лицом к лицу в узком проходе между креслами. Пока они протискивались в противоположных направлениях, задевая друг друга толстыми животами, возникла неловкая пауза. В тот момент Симонов не обратил внимания на комический аспект этой неожиданной ситуации. Как он пишет в своих мемуарах, «тогда я подумал об этом без усмешки, даже без намека на нее». Затем Маленков выступил с объяснением вносимых предложений, справедливо полагая, что они не вызовут вопросов и дискуссий. Сталин отстранялся от руководства правительством и партией. До завершения собрания о его здоровье больше не было сказано ни слова. Но судьбоносное решение было уже принято. По воспоминаниям Симонова, «было такое ощущение, что вот там, в Президиуме, люди освободились от чего-то давившего на них, связывавшего их»^{73}.

Дочь Сталина по-прежнему находилась рядом с ним на Ближней даче, наблюдая, как жизнь медленно покидает отца. «Последние двенадцать часов уже было ясно, что кислородное голодание увеличивалось», – писала она.

Лицо потемнело и изменилось, постепенно его черты становились неузнаваемыми, губы почернели. Последние час или два человек просто медленно задыхался. Агония была страшной. Она душила его у всех на глазах. В какой-то момент – не знаю, так ли на самом деле, но так казалось – очевидно в последнюю уже минуту, он вдруг открыл глаза и обвел ими всех, кто стоял вокруг. Это был ужасный взгляд, то ли безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью и перед незнакомыми лицами врачей, склонившихся над ним. Взгляд этот обошел всех в какую-то долю минуты. И тут, – это было непонятно и страшно, я до сих пор не понимаю, но не могу забыть – тут он поднял вдруг кверху левую руку и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем нам. Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно к кому и к чему он относился… В следующий момент, душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела^{74}.

Вечером в 9 часов 50 минут наступила смерть.

Хрущев с остальными также присутствовал при этом. Как только Сталин умер, писал Хрущев, «появился какой-то огромный мужчина, начал его тискать, совершать манипуляции, чтобы вернуть дыхание». Из жалости к Сталину Хрущев возмутился. Он открыто выразил свое недовольство, сказав, что все это бесполезно. Но врачам нужно было показать, что для спасения жизни Сталина они делают все, что только можно себе представить. Слова Хрущева облегчили им задачу, позволив остановиться^{75}.

«Как только мы установили, что пульс пропал, дыхание прекратилось и сердце остановилось, – позднее писал Александр Мясников, – в просторную комнату тихо вошли руководящие деятели партии и правительства, дочь Светлана, сын Василий и охрана. Все стояли неподвижно в торжественном молчании долго, я даже не знаю сколько, – около 30 минут или дольше… Великий диктатор, еще недавно всесильный и недосягаемый, превратился в жалкий, бедный труп, который завтра же будут кромсать на куски патологоанатомы»^{76}.

Берия был единственным, кто немедленно приступил к действиям. Он бросился к дверям и вызвал помощников. «Он первым выскочил в коридор и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий голос, не скрывавший торжества», вспоминала Светлана^{77}. Слова, которые он выкрикнул, подзывая своего шофера: «Хрусталев! Машину!» – вошли в историю и культуру России. Позже Хрущев писал: «Берия, когда умер Сталин, буквально просиял. Он переродился, помолодел, грубо говоря, повеселел, стоя у трупа Сталина, который и в гроб еще не был положен. Берия считал, что пришла его эра. Что нет теперь силы, которая могла бы сдержать его и с которой он должен считаться. Теперь он мог творить все, что считал необходимым». Берия был «палачом и убийцей», но Хрущеву придется запастись терпением и ждать, прежде чем он сможет выступить против Берии^{78}.

Светлана осталась в комнате. Она наблюдала за тем, как пришли проститься охрана и прислуга. «Многие плакали навзрыд». Экономка Валентина Истомина, проработавшая у Сталина восемнадцать лет, «грохнулась на колени возле дивана, упала головой на грудь покойнику и заплакала в голос… Долго она не могла остановиться, и никто не мешал ей». Лишь спустя какое-то время, ближе к утру пятницы 6 марта, тело увезли на вскрытие. Светлану, вышедшую вслед за носилками, сопровождал Булганин. Оба они плакали. Прошло шесть часов и десять минут, прежде чем правительство распорядилось приспустить флаг над Кремлем и объявило миру о кончине Сталина. Светлана, тихо сидевшая вместе с прислугой на кухне дачи, слушала печальное известие по радио. Теперь это было уже официально. Сталин умер^{79}.

2
Новая чистка

В последние месяцы жизни Сталин намеревался осуществить серьезные перестановки в руководстве партии. И для страны, и для иностранных дипломатов полной неожиданностью стало заявление Кремля в августе 1952 года о том, что в начале октября в Москве состоится XIX съезд партии, впервые после тринадцатилетнего перерыва. (При этом правила предписывали проведение съезда каждые три года.) Предварительное уведомление не оставляло сомнений в том, что Сталин объявляет радикальную реформу партийной структуры: упразднение Политбюро в составе девяти человек и замену его расширенным Президиумом из двадцати пяти. Кроме того, с докладом от имени Центрального комитета на съезде должен был выступить Георгий Маленков. Поскольку начиная с 1925 года главный доклад на партийных съездах делал сам Сталин, подобный сигнал о возможной преемственности власти предвещал историческую встречу.

Сталин еще больше усугубил ожидания от съезда, выступив с заявлением об экономической политике. За три дня до открытия съезда главный теоретический журнал партии Большевик опубликовал его длинную статью примерно в 25 тысяч слов под названием «Экономические проблемы социализма в СССР». Считалось, что работа над текстом была закончена несколькими месяцами ранее, но Сталин намеренно публиковал его именно сейчас, чтобы заслонить остальные темы съезда. Следуя привычной сталинской мегаломании, Кремль всеми средствами подчеркивал важность этой работы. Большевик напечатал дополнительные 300 тысяч экземпляров сверх своего обычного полумиллионного тиража. Правда в следующие два дня выходила в расширенном виде с полным текстом сталинской статьи. Одновременно специальным тиражом в 1,5 миллиона вышла брошюра, и к 1 января 1953 года было опубликовано 20 миллионов экземпляров. Весь октябрь в одной только Москве двести тысяч агитаторов читали и обсуждали работу Сталина на предприятиях, в учреждениях и школах^{80}.