Первое имя – данное при рождении – оставалось лишь набором букв, зато второе – полученное в сознательном возрасте – несло в себе смысл. Его могло и не быть вовсе, тогда человек довольствовался одним-единственным именем. Это не делало человека пустым, никак нет, по крайней мере, о таком не говорили вслух. Второе имя Джехайи, папы, было Каррэ – «кочевник». А ее второе имя звучало как Ханна – «перо». Первое же…

– Асин!

Она подняла голову и вытащила изо рта длинный золотистый колосок, прилипший к губам. Волосы после недолгой дремы свалялись и теперь топорщились. Асин попыталась наспех примять их ладонью, но без толку. Пряди кололи кожу, а каждое прикосновение делало их скорее похожими на гнездо, свитое птахами.

– Не сплю! – отозвалась она, но слова тянулись, загустевали, засахаривались. Раз за разом Асин моргала, зажмуриваясь и резко, до ярких пятен, распахивая глаза, а затем зевала, некрасиво закрывая рот кулаком.

– Сколько просить можно? – измученно выдохнул папа, прервавший работу на грядках. Он оттирал ладони старой сероватой тряпкой, но черные пятна, хоть и бледнели, отказывались исчезать полностью. Как ни ругался он, как ни пинал валявшиеся у ног комки земли, это не помогало. – Давно бы сбегала уже и спала бы дальше.

Зависшее над редким лесом солнце роняло свой холодный свет. Толстая полоса вспаханного поля казалась Асин волнами. Поднявшись со стога сена и потянувшись – для этого она раскинула руки и слегка прогнулась в спине, – Асин побежала к дому по разбитым комьям грязи, по хрустящей, некогда зеленой траве. Туфли со стоптанными пятками то и дело пытались соскочить. Асин, ойкая, останавливалась, поддевала их указательным пальцем и возвращала на место. Выменять бы у торговцев пару зеленых лент, таких, чтоб не выцветали, и приделать к обувке. Только воевать с иглой и ниткой снова придется папе.

Не сказать, что Асин совсем не умела шить, но выходило у нее скверно. Хуже получалось только готовить. Папа и не настаивал: сам варил кашу и томил в горшках мясо; сам латал в детстве доченькины платьица, а как она стала постарше – форму. Точнее, то, что она гордо звала этим словом – полосатые штаны с лентами по бокам и слишком широкую рубаху. Папа звал этот наряд иначе – «не форма, а что попало». И она не обижалась.

– Птенчик! – возмутился он и, зажмурившись, потер ладонью лицо, а затем тряхнул рукой, будто смахивая под ноги свое недовольство. Нет, вот оно, на месте – спряталось в сдвинутых бровях и поджатых губах. – Видимо, нет у меня больше занятий, кроме как скотину с поля гнать и тебя. – Он хлопнул по лоснящемуся боку стоящую в стойле урр. Та в ответ недовольно фыркнула.

Раньше – об этом Асин читала в изъеденных временем книгах – скотина была другой. Вместо приземистых урр, с массивным телом, плоской мордой и ушами, похожими на свернутые лепешки, люди приручали лошадей и коров. Старушка Уна, мясистая, крепкая, давала жирное молоко и помогала, пусть и неторопливо, папе отвозить товары на Рынок – именно с большой буквы – Первого, попутно отгоняя назойливых мух хвостом с черной кисточкой. Асин впервые увидела Уну, когда та была еще совсем маленькой. Папа принес ее, держа под передние ноги с черными копытцами, помотал из стороны в сторону и поставил на траву. Больше всего Асин интересовало тогда, не станут ли они ее есть, ведь она – друг. А разве друзей едят? Позже Асин узнала: едят. Но папа пообещал не трогать Уну – и та вскоре стала полноценным членом семьи.

Следом за ней появились собаки, Пите и Джеко, а позже – кот. Он пришел сам, вылакал все молоко и по-хозяйски улегся на крыльце. Папа решил не прогонять его: пускай мышей ловит. Но кот был ленивым, жирным, на любую фразу отвечал односложным «ме» и, чуть что, отправлялся спать в самый теплый угол. Асин даже не заметила, когда он пропал. Может, нашел где-то миску побольше и крыльцо пошире, а может, попросту угодил в аномалию. О них, затаившихся в лесах, людей предупреждали косые деревянные таблички. Вот только коты, к сожалению, совсем не умеют читать.

– Половину хлебушка, – Асин отогнула указательный палец и призадумалась. – И добротный такой кусок сыра к нему.

Папа заботливо вытаскивал из ее волос солому, чистил бледно-зеленое, цвета кувшинок, платье от грязи и ворчал – тихонько, но беззлобно, как ворчат все родители, пытающиеся научить любимого ребенка думать головой, а не тем местом, которое обычно просиживают. Он разглаживал складки и поправлял рукава, и ткань под его ладонями задорно хлопала. А солнце ласково целовало Асин в макушку.

– И не задерживайся, – попросил папа и улыбнулся той самой длинной улыбкой, пугавшей ее в детстве. Он всячески старался не показывать волнения, но малейшие жесты – например, то, как он брал в ладони лицо Асин и подолгу рассматривал, – выдавали его.

– Я скоро. – Она смущенно опустила глаза, решив не напоминать папе, что она уже взрослая, прошла подготовку, а завтра впервые полетит к ближайшим островам, оторванным от Первого, на одном из торговых судов.

Они жили без мамы, вдвоем, уже очень давно. Асин только училась быть взрослой, а папа всячески ей в этом помогал. Порой ей даже казалось, будто так правильно – когда есть только папа. К тому же в их доме ничего не напоминало о том, что когда-то здесь жил третий человек. Да и сама Асин – светловолосая и нескладная – была папиной копией. И очень этим гордилась.

О маме остались истории – множество самых разных. Слушать их – почти как читать книги: приключенческие, романтические, трагичные. Папа любил говорить о ее необычности и красоте, для него мама была самой-самой, а второе место по «самости» занимала Асин, которая в глубине души бесконечно этому радовалась. Папины друзья вечно вспоминали, как мама готовила, будто хотела попробовать все блюда парящего мира. А соседи… порой словно сочувствовали, рассказывая то о безрассудных поступках – например, как однажды, еще в детстве, мама сосредоточенно пыталась вбить в руку гвоздь, – то о том, что она постарела на жизнь после рождения Асин. Конечно, папа посмеивался и советовал не верить, ведь мама, по его мнению, была красивой – «Но не такой красивой, как ты, птен», – тут же добавлял он. Асин и сама думала: и как могла существовать эта странная женщина из рассказов соседей?

Стоило только подойти к калитке и разок скрипнуть ею, как тут же оживились собаки. Сухопарые, долгоногие, они били себя хвостами, заливались радостным лаем и кружили рядом с Асин, явно умоляя, чтобы она взяла их с собой. Но она лишь потрепала их по холкам, почесала за ушами и жестом приказала сесть. Почти одновременно псы плюхнулись на землю и вывалили розовые языки. Асин, прижав указательный палец к губам, закрыла калитку и набросила на нее веревку.

К Рынку вела длинная извилистая дорога с редкими буграми камней и топорщившейся по краям травой. Мимо проплывали участки – огороженные низеньким частоколом или не огороженные совсем. Люди Первого не привыкли бояться и прятаться. Редко когда дома, даже красивые двухэтажные великаны с хитро прищуренными верхними окнами и резными наличниками, запирались на ключ.

Давно – тогда Асин еще не было – людям выделяли участки проверенные: чтобы никого потом не ждал подарок в виде аномалии в подвале или за ягодным кустом. Аномалий на Первом хватало: как безобидных, просто создающих иллюзии или хранящих в себе отпечатки образов, так и тех, где пропадали люди и разлетались в щепки телеги. Позже оказалось, что бо́льшая часть острова безопасна. Диким был лишь север, который со временем стал обрастать лесом и легендами. Маленькая Асин их очень любила, но, повзрослев, стала стесняться подобных разговоров и старалась побыстрее от них сбежать.

По левую руку, у низенького домишки с деревянной крышей и ставнями, которыми любил скрипеть ветер, из рыхлой земли поднимали головки цветы. Совсем скоро у них набухнут бутоны, и добрая сморщенная хозяйка, схватив кривенькую тележку со слишком уж большими колесами, повезет их на Рынок, чтобы продать или обменять. Красивое там тоже ценилось. Хоть и чуть меньше, чем полезное.

В мешочке на поясе задорно позвякивали монетки. Уловив ритм, Асин запела и широко раскинула руки. Она словно хотела обнять весь мир, но он был слишком большим. В груди щекотало волнение, и Асин постоянно казалось, будто она забыла что-то важное. Она застыла, несколько раз повторила про себя время и место, дернула за невидимые рычаги, глубоко вдохнула, закрыла глаза и шагнула вперед. В голову тут же врезался жук, стукнулся об лоб и по кривой полетел к заросшему высокой травой полю по правую от Асин руку. Она потерла ушибленное место и осмотрела подушечки пальцев.

Наконец Асин ступила на широкую каменную дорожку.

Рынок Первого с детства казался ей отдельным городом. Здесь все выглядело иначе: никаких размашистых участков, вместо них тесно жались друг к другу белые домики с синими крышами, будто одинаковые, но все-таки непохожие. В разные части Рынка вели лестницы; по самой широкой можно было попасть прямиком на причал – вот уж где продавалось все интересное. Дороги, ровные и совсем не пыльные, были выложены камнем, и по нему каблуки туфелек Асин выстукивали свою бодрую мелодию, пока она пружинящим шагом шла мимо булочной – широкого здания с полукруглой крышей и двумя балконами.

Из окошка выглянула тучная женщина. Она помахала Асин, спросила, как поживает ее отец, и предложила заглянуть к ней и взять хлебушка – свежего, еще горячего и очень мягкого. Конечно же, Асин собиралась зайти к ней попозже, посмотреть на товар, а может, и забраться наверх, на один из балконов, где так здорово ловить ветер и оглядывать все вокруг. Асин пожелала тетушке Оре хорошего и интересного дня, уворачиваясь от спешащих прохожих и стараясь не попасть под колеса очередной телеги, медленно катившейся за невысокий каменный забор, которым был огорожен Рынок.

По широкой белой лестнице Асин спускалась медленно. Про себя она считала количество ступеней до пролета и представляла, как было бы здорово вспомнить детство и спрыгнуть на него, стараясь приземлиться ровно в центр. Раньше она постоянно так делала, а папа помогал, удерживая ее за обе руки и поднимая высоко-высоко.

По обе стороны на небольших квадратных постаментах стояли чаши с цветами. Зелени здесь было не то чтобы много – почти всю ее вытеснил камень. Но кое-где, у некоторых домов, раскинулись красивые сады, а по дороге то и дело попадались кадки с деревцами. Их кроны были квадратными, треугольными, но чаще отчего-то – круглыми. Они плодоносили, и дети порой забирались по прямым стволам, чтобы стащить фрукты. Мальчишки набивали ими карманы, а девочки – складывали в юбки.

Впереди уже показался причал с единственным судном, которое лениво покачивалось в воздухе и поскрипывало – видимо, от одиночества. Асин прищурилась, посмотрела на мачты со спущенными парусами, на явно написанное от руки название, тянущееся белыми буквами по борту, и спрыгнула с последней ступени.

«Аашенвер». «Надежда».

На этом судне завтра и отправится в свое первое воздушное плавание Асин. С него, расправив крылья, спрыгнет вниз, в ледяные объятия ветра. И наконец почувствует себя по-настоящему взрослой – после стольких лет обучения.

Она повернула голову направо и увидела огромное, глядящее на причал десятками окон белое здание с небесного цвета куполом. Именно там Асин сидела за длинным столом, ерзала и пыталась достать своими маленькими ногами до пола, в то время как от нее требовали не менее десятка раз написать одну и ту же букву и извиниться за свое поведение. И все-таки она была благодарна единственному на Первом училищу. Ведь оно открыло ей путь к мечте. И почти подарило крылья.

– Эй, Ханна! – раздалось рядом, и Асин не сразу поняла, что обращаются к ней.

Второе имя она получила недавно. Его Асин подарил директор, когда вручал две бумажки, дающие право на небо, – об окончании обучения и о прохождении специальной подготовки. Он сказал, что она легкая, точно перо, – и это, безусловно, было хорошо. И, как перо, ведомая, летящая туда, куда подует ветер, – на что она чуть не обиделась. Второе имя никогда не дарил родной человек – ведь лишь тот, кто видит со стороны, может судить непредвзято и быть искренним. Или оскорбить – и так, что не отмоешься.