– Она очень любила океан. Мне кажется, все дело в ней. Она будто, – Асин махнула рукой, пытаясь точнее донести свою мысль, – посадила в меня крохотное шумящее семечко, которое раскрылось, выпустив бушевавшие внутри волны. Океан был моей болезнью, пока папа не объяснил, что он опасен.

– Рассказал, как океан забирал рыбаков? – уточнил Вальдекриз. Видимо, кто-то из родных точно так же пугал его в детстве людьми, которые не вернулись.

– Рассказал, как океан забрал маму. – Асин почти не услышала свой голос.

Повисло молчание. Улыбка Вальдекриза стерлась, но взгляда он не отвел, так и смотрел прямо в глаза Асин, иногда щурясь и прикладывая ладонь козырьком ко лбу – когда сквозь листву пробивались слепящие лучи. Асин так ничего и не объяснила. Даже сама она не понимала, почему вдруг выбрала небо, хоть папа был против и этого ее решения.

– А какой она была? – вдруг спросил Вальдекриз, похлопав по месту рядом с собой.

И пусть Асин все еще было страшно, она присела и свесила с острова ноги. Она старалась не думать о том, что качается и пенится далеко внизу. А чтобы ненароком не глянуть на неровную поверхность океана, она легла на спину и закинула руки за голову.

Конечно, она не станет говорить о том, что мама рассказывала удивительные истории. Иногда казалось, будто она побывала в каждой – не участником, так зрителем. Там были затонувшие корабли и застрявшее время, морские обитатели в три – а то и больше – человеческих роста и несуществующие города, появляющиеся лишь на миг.

Не упомянет, какие вкусные блюда мама готовила из самых простых продуктов. Даже если очень уставала. Она всегда улыбалась, стоя у стола и нарезая овощи аккуратными кругляками, чтобы потом кинуть их на шипящую сковороду. И ей помогали – любимый муж и маленькая дочка, которая скорее спешила все попробовать.

Не поделится моментами, когда мама ходила с ней, еще маленькой, на Рынок – не только чтобы купить продукты, но и чтобы очень долго смотреть на спокойную, а порой и очень злую воду. Пока Асин не закапризничает.

Потому что она не помнила ничего из этого. Ее мама собиралась из историй папы, которые звучали слишком уж идеально, и в них сложно было поверить, но она все равно слушала. У самой же Асин осталась лишь мама-внешность, мама-оболочка. И ощущение океана глубоко внутри.

– Она была… не такой, как я, – улыбнулась Асин. – Знаешь, тебе бы она, наверное, понравилась. Мне так кажется, – не слишком уверенно добавила она, вытянув руки над головой. На ладони тут же лег мягкий свет разгоревшегося утра.

По правую сторону захрустела зелень – Вальдекриз придвинулся ближе. Поерзал, повел плечами, пытаясь устроиться поудобнее, и повернул голову. Солнце укутало его собой, запуталось в волосах, превратив топорщащиеся пряди то ли в золото, то ли в огонь.

Асин говорила – о матери и не о ней, порой запинаясь на полуслове и заглядывая Вальдекризу в глаза, чтобы понять, не сболтнула ли она лишнего. А он кивал, молча, будто и правда слушал.

И не было вокруг больше никого. Только Тот-Самый-Остров. И живущая в океане мама.

Чижик

За первым полетом последовал второй, а за ним – третий. Асин, которую после неудачного спуска почти не отчитывали, разве что просили быть внимательнее, постепенно привыкала к тяжести ранца. Крылья не срастались с ее телом, были все такими же чужими, просто она потихоньку училась ими управлять – наконец не стоя на земле.

Чужим оставался и Вальдекриз – с ним Асин, можно сказать, поладила, но вне полетов надеялась не встречаться. Она ходила в церковь – но никогда не заставала его там. Она покупала хлеб – и никто не свистел ей, сунув в рот пальцы. Она гуляла одна – и наслаждалась этим одиночеством. Пока не начинались летные тренировки, Вальдекриза словно не существовало вовсе. Однажды, крепко уверившись в этом, Асин даже поделилась мыслями с папой, но тот лишь потрепал ее по волосам и сказал, что она, похоже, совсем утомилась. Она, конечно же, надулась, но согласилась: все-таки люди – не аномалии, они не возникают из воздуха и не растворяются в нем.

Папа все так же вздыхал, покачивая головой, когда она собиралась улетать. Асин чувствовала себя чуточку виноватой в такие моменты: ведь раньше они всегда были вместе. А теперь она улетала, почти большая, почти взрослая, и возвращалась обновленной.

Каждый новый день, пока длились учебные полеты, Асин помнила: вскоре у нее появится то самое право голоса, о котором говорил папа. И вот теперь грамота о том, что Ханна Асин больше не безликая ученица, гордо стояла дома, а на новой жилетке красовалась простенькая, но важная нашивка – птица на фоне штурвала. Только ощущения свободы не было. Да и старшие, в одежде, на которой пестрели значки, не слишком спешили принять Асин в свою команду. Ей говорили «позже», говорили «не сейчас», и она терпеливо ждала. Гуляла по Первому, – не заходя, конечно же, в северную часть, заросшую густыми лесами и кишащую аномалиями, – помогала папе по хозяйству или мечтала о небе, раз за разом перечитывая документ, уже дымящийся от прожигающего взгляда.

Время текло, густое, как мед, и липкое, как ягодный сок. На полях уже вовсю разрасталась пшеница, показались над грядками хвостики моркови и свеклы. В небольшой теплице, напоминавшей огромную белую гусеницу и по праву считавшейся папиной гордостью, закручивали усы и расправляли листья огурцы, собирался зелеными рюшами салат. По хозяйству Асин помогала, но все равно с непреодолимой тоской поглядывала в небо. Раз за разом бегала к причалам смотреть на корабли. И на товары, которые завезли лоточники.

Она ничего не покупала – своих денег не было, а брать у папы не позволяла совесть, – зато могла любоваться. Больше всего на свете Асин мечтала о серьгах, похожих на мутные витражи. Круглые, тяжелые, они ловили в себя солнце и дразняще переливались. Рядом лежали браслеты и кольца. Все вещицы были слегка потертые, а порой и мятые – их ведь поднимали со дна и приносили с пустых островов, еще хранивших следы старого мира. А порой – и с островов заброшенных, оставленных людьми, которые больше не могли получить ничего и покидали быстро сколоченные дома, чтобы отправиться обживать новые, богатые ресурсами земли. Но вещицы брали за большие деньги или меняли на что-то по-настоящему ценное. К сожалению, из ценного у Асин была только она сама.

Иногда к папе приезжали гости, большие люди со Второго, и привозили свой товар или странные угощения: вязкие сладости в белесой пудре, слоеные медовые рулеты с толчеными орехами. Асин приходилось сидеть ровно, как в училище, и изо всех сил держаться, чтобы не потянуться за ними через весь стол. Лишь когда папины знакомые уходили, она набивала рот гостинцами и медленно сползала со стула. Ожидание стоило того.

Большие люди – некоторых Асин помнила по именам, – конечно же, удивлялись, как она выросла. Называли папиной гордостью, хотя ею считалась теплица, и пророчили каждый свое. Чаще всего говорили о загадочном красивом мужчине, который ей обязательно встретится. Никто не называл его имени, возраста или хотя бы места, откуда он должен появиться. Поэтому такие речи Асин слушала вполуха.

По какой-то странной причине гости не говорили о небе, не сплетали судьбу Асин с ним. Будто она перерастет его со временем, как туфельки или платье, которое носила в пять лет. Асин удивлялась, ведь небо было огромным и к нему тянулись многие. Оно объединяло и, даже серое, неспокойное, грозовое, почти не пугало. Но Асин не возражала, разве что немножечко обижалась, и продолжала, качая головой, как полевой цветок на ветру, принимать странные пожелания и поглядывать на угощение.

Асин теперь немного больше походила на мать – так считал папа. Не внешне, нет, но постоянным желанием видеть бесконечную синеву, дышать ею. Папа тревожился, подолгу держал ее руки в своих и растерянно смотрел на ее тонкие пальцы. Он не говорил ничего, но Асин понимала и так, поэтому старалась возвращаться из полетов быстрее и рассказывать о чем-то постороннем – например, о подвесках-солнцах или о мальчишках, гоняющихся друг за другом у церкви. Папа улыбался и благодарил глазами, а потом обещал, что скоро, в один из праздников, обязательно подарит ей какое-нибудь украшение. Возможно, даже привезет со Второго.

А пока Асин повсюду таскала с собой птичку, ту самую, подаренную папой в далеком детстве. Она давно сломалась – трещала, когда ее пытались завести, и недовольно дергала лапками. Поэтому ключ от нее, толстый и полый, Асин оставляла дома, на прикроватной тумбочке. Зато игрушка с изящными металлическими перьями звенела внутренностями в кармане юбки и напоминала о себе, ударяясь круглым боком о бедро. Иногда Асин с ней даже разговаривала, но тихо, чтобы никто не услышал. Папа предлагал заменить лопнувшие шестерни, но пока лишних деталей не было – все уходили в работу. Так и гуляли они вдвоем – Асин и сломанная птица. Пока однажды на пороге их дома не появился Вальдекриз.

Обычно он вылавливал Асин вне дома – а тут вдруг скрипнул калиткой, прошел по выложенной камнем дорожке и несколько раз ударил кулаком в дверь. Тут же взвились собаки – принялись драть глотки, припадать к деревянному полу, скалить клыки. Асин погладила своих защитников и скинула им пару хлебных корок со стола. Псы тут же потеряли интерес к гостю, вывалили розовые языки и, подняв свернувшиеся в колечки хвосты, потрусили к внезапно свалившемуся – в самом прямом смысле – угощению.

– Здравствуй, – пробормотала Асин, распахнув дверь и спрятав руки под передник: она как раз пыталась замесить тесто для лепешек. Мука слетела с бледных ладоней и закружилась в воздухе вместе с пылинками.

– Готовишь, булка? – Даже не поздоровавшись, Вальдекриз перегнулся через порог и осмотрел широкую, залитую солнцем веранду.

Добродушно трещала огнем печка – Асин то и дело мешала кочергой дрова, подкидывала в оранжевое пламя поленца. На подоконниках стояли, забравшись друг на друга, сковороды и котелки, потемневшие и покрывшиеся разводами от времени. А на столе, рядом с глазированной миской для теста и солонкой в виде небольшого деревянного бочонка, сушились хлебные корки – их время от времени сбрасывали на пол собаки, чтобы погонять из угла в угол, а затем и сгрызть.

– Каррэ дома? – спросил Вальдекриз, все еще топтавшийся на приступке.

– А ты к нему? – удивилась Асин. Она сделала приглашающий жест, даже поклонилась, следуя правилам приличия, и отошла в сторону.

– К тебе вообще-то, – улыбнулся он и шагнул вперед. – Просто сомневаюсь, что он будет рад меня видеть. У меня с ним не ладится.

«Интересно, а с кем у тебя вообще ладится?» – про себя вздохнула Асин и только хотела закрыть за Вальдекризом дверь, как мимо, чуть не сбив ее с ног, промелькнули две молнии, подгоняя друг друга лаем. Усмехнувшись, Асин подперла дверь чурбаком – чтобы не закрывалась – и, шурша длинной юбкой, направилась к столу.

– Он ушел по делам. Вернется нескоро. – Она выдвинула ногой стул и кивнула на него. – Чего ты хотел?

Прозвучало не слишком гостеприимно: будто Асин мечтала как можно скорее избавиться от Вальдекриза. От этой неловкости кровь тут же прилила к ее щекам, загорелись уши.

– Что собираешься готовить? – Он не присел – просто наклонился, уперся локтями в столешницу и положил подбородок на кулаки.

Волосы его были заплетены в косу, но все равно рассыпались, лезли в лицо.

– Лепешки-кармашки, – смущенно ответила Асин. – Вообще, я…

– Давай помогу. А ты займешься чем поинтереснее. – На его губах заиграла лукавая улыбка, за которой не пряталось обычно ничего хорошего. Она напоминала коробочку с пружиной внутри: нажимаешь на кнопку, крышка открывается – и на свет появляется непривлекательная истрепанная кукла с пустыми глазами.