– Я никогда такого не говорил! – Лицо его смягчается, тело расслабляется. – Милли, – мягко произносит Адам. – Это не он. Это какой-то другой псих. Он в тюрьме, ты же знаешь.

Она медленно кивает, вжимая переплетенные пальцы в колени.

– Вот, – говорит он, протягивая свою бутылку пива. – Лично мне помогает.

Ромилли слабо улыбается, берет ее, подносит к губам и делает большой глоток. Переводит дух и тут же прикладывается к бутылке еще раз.

Тут у нее в кармане пищит телефон.

– Это твой приятель?

– Наверное.

Достав телефон, она читает сообщение. Потом ставит пиво обратно на стол и встает, подхватывая пальто.

– Мне пора.

– Конечно. – Адам следует за ней к двери, наклоняется и открывает ее. – Сейчас ты оставишь все как есть. Договорились, Милли? – говорит он.

– Но…

– Прошу тебя. Это полицейское расследование. Я очень ценю твою… помощь. Но теперь предоставь все это мне. Пожалуйста.

Ромилли кивает. Он смотрит, как она идет к своей машине, опустив голову и понурив плечи. Ему жаль ее, и в самом деле жаль. Но, мать твою, это не имеет к ней никакого отношения! То, что тогда произошло.

Закрыв входную дверь, Адам возвращается в свой теплый дом. Смотрит на кухонный стул, усыпанный беспорядочной кучей бумаг, и вновь берет тот криминалистический отчет.

Он не помнит, чтобы читал его, – и она права. Там и вправду говорится о царапинах – римских цифрах рядом с дверью. Числах от двадцати до восемнадцати. Правда, всего жертв, как он помнит, было четыре, так что недостающее число семнадцать вполне может оказаться связующим звеном к новым убийствам – с шестнадцатого по двенадцатое. Пожалуй, стоит подумать об этом. Пожалуй…

Адам решительно качает головой. Нет. Нет, ни к чему. Это не одно и то же. И этот человек сидит в тюрьме. Пожизненно. Это совершенно исключено.

Совершенно, блин, исключено.

* * *

* * *

Раньше

Катастрофа случается сразу же после полуночи. Грохот с силой открытой двери, брякнувшейся о стену. Он лежит в постели – сердце упруго бьется в груди, все тело тревожно сжалось.

И тут же голос его матери – ласковый, успокаивающий. Но даже отсюда он слышит в нем панику. Шипение вскрытой банки пива, бубнеж телевизора… А потом голос отца, грубый и заплетающийся.

Тон разговора повышается. Темп убыстряется. Он слышит шаги. Сначала матери – быстрый топоток вверх по лестнице. Затем другие им вслед: громкие тяжелые удары жестких подметок, по две ступеньки за раз. Хлопанье дверей, крики… Обрывки ссоры, не имеющие для семилетнего мальчишки никакого смысла. «…Ложись спать… завтра… Не сейчас, Морис, только не сейчас… прошу тебя…»

Затем звук пощечины, глухой звук падения. Слышно, как плачет мать, тихонько всхлипывая. Он знает, что она пытается подавить слезы, – гнев отца при таком открытом проявлении чувств всегда лишь усиливается.

Подкравшись к двери своей спальни, он слегка приоткрывает ее. Сквозь узкую щель видит коридор, свою мать, лежащую на грязном ковре – волосы закрывают ей лицо. Над ней стоит его отец, все еще в своих заляпанных грязью черных рабочих ботинках и плотном комбинезоне. После работы он явно отправился прямиком в паб, оставив там только что полученную месячную зарплату, прежде чем мать успела хоть что-то потратить на еду.

На глазах у него отец наклоняется и хватает мать за волосы. Она вскрикивает, и он тащит ее в спальню – ее босые ноги волочатся по ковру, руки беспомощно хватаются за его предплечья. Он замахивается свободной рукой, чтобы ударить ее по лицу – раз, другой. Кровь капает на пол.

Он не может отвести взгляд, хотя знает, что должен. Отец грубо швыряет мать на кровать. Хватается за ее одежду, разрывает ее, разбрасывая по сторонам. Насильно раздвигает ей ноги. Возится с ремнем, спускает брюки, пока они не оказываются у него на коленях.

Он не понимает, что происходит, но много раз слышал эти звуки через стену. Скрип старого матраса, гортанные мужские стоны… А потом рыдания матери.

Он присаживается на корточки на ковре, неподвижно застыв. На лице отца – неприкрытая злоба и сосредоточенность. Тот полностью поглощен тем, что делает, волосатый живот колышется в такт его резким толчкам, глаза зажмурены, все мышцы напряжены.

Мать поворачивается лицом к двери. Левый глаз у нее заплыл, под носом кровяная корка. Она замечает его, и ее здоровый глаз расширяется от страха. Произносит что-то одними губами, но он качает головой, не в силах понять.

Мать пытается снова, и на сей раз он понимает.

– Спрячься, – говорит она. – Спрячься!

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

ВТОРНИК

Глава 17

Старший детектив-инспектор Кара Эллиотт опаздывает. Адам оглядывает кофейню в поисках женщины, которую знает по множеству недоброй памяти газетных репортажей в прошлом году, после чего хмурится. Дел по горло, думает он, погибли люди. По крайней мере, могла бы прийти вовремя. Заказывает кофе и несет его к дальнему столику.

Пока ждет, просматривает отчеты из лаборатории. Появились сведения о волокнах, найденных на одеяле, – это темно-зеленый полиэстер. Синтетический материал, часто используемый в качестве утеплителя, а также при изготовлении мягкой мебели, одежды и веревок. Веревка, думает Адам. Почему нельзя просто сказать «веревка»?

Результаты анализа пятна на одеяле более многообещающи – в составе его в основном натрий, хлориды и сульфаты со следовыми количествами кальция, калия и магния. Морская соль.

– Адам?

– Привет, Кара, – отвечает он, поднимая взгляд и убирая документы обратно в папку. – Как вы?

Но можно и не спрашивать, все видно по ее лицу. Вокруг глаз – черные круги, щеки ввалились; ее худоба хорошо заметна даже под бесформенным черным джемпером, который на ней надет.

– Простите за опоздание.

– Спасибо, что согласились встретиться.

Слабо улыбнувшись, она садится.

– Не думаю, что Марш оставил мне такой уж большой выбор.

– Не хотите кофе? Чаю?

– Нет. Спасибо.

– Чем сейчас занимаетесь?

– Да примерно все тем же, только по мелочи. Кражи, ограбления, тяжкие телесные… То, чем больше никто не хочет заниматься.

– Ясно.

Покончив с любезностями, они некоторое время сидят молча, пока Эллиотт не указывает на лежащую перед ним папку.

– Это оно? – спрашивает она.

Адам кивает.

– Можно глянуть?

– Прошу.

Он придвигает к ней папку, и Кара открывает ее. Адам внимательно наблюдает за ее лицом, пока она просматривает жуткие фотографии с места преступления, изучает нанесенные жертвам раны, снятые крупным планом.

– Убийства в порыве бешенства? Спонтанные и неуправляемые? – спрашивает она.

– Первые два. Полное отсутствие самоконтроля.

– А остальные?

– Более продуманны. Жертвы какое-то время где-то удерживались.

– Тела завернуты в одеяла… Указывает на раскаяние.

Эллиотт умолкает, изучая отчеты, и Адам видит в ней того детектива, которым она некогда была.

– И вы думаете, что это один и тот же преступник? – спрашивает Кара. – Даже учитывая разницу почерка?

– Такова наша гипотеза. Одна и та же свалка. Есть и другие сходства. Например, обескровливание. Хотя метод совершения убийства постепенно эволюционирует.

– С какой целью?

– Это нам пока неизвестно. – Адам делает паузу. Он знает, какой вопрос должен задать. – А вы не думаете, что…

Эллиотт резко поднимает голову.

– Нет, это не Пересмешник^[9].

– Даже если припомнить Ричарда Чейза^[10]?

Кара качает головой.

– Шентон уже прикинул такую возможность, – говорит она, имея в виду одного из своих подчиненных, детектива-констебля. Адам уже пару раз встречался с ним: тихий прилежный малый, бледный и непритязательный, – и их негласный эксперт по серийным убийцам. – Кое в чем и впрямь похоже на Чейза, если учесть нож и нанесение колющих ударов. Но тот пожирал своих жертв, вырезал и сохранял их внутренние органы, чтобы съесть позже. Он был абсолютно дезорганизован и неуправляем. Всегда. – Она замолкает, глубоко задумавшись. – Это не он. Пересмешник отличался скрупулезностью и был до одержимости пунктуален. И ни на йоту не отклонялся от стиля серийных убийц, которым подражал.

Адам размышляет над ее словами. Она говорит о Пересмешнике в абстрактных терминах, как будто о чем-то для нее очень далеком. Знакомом ей лишь заочно.

– К тому же, как вы знаете, – продолжает Кара, не отрывая глаз от папки с делом, лежащей перед ней, – мы поймали его.

Адам кивает. «В конце концов», – думает он.

– Что можете сказать о нашем парне? – спрашивает он вместо этого.

Эллиотт вздыхает и вновь перелистывает страницы.

– Характер первого неорганизованного убийства и меньшая осторожность, с которой он избавился от последней жертвы, наводят на мысль об эскалации. Даже принимая во внимание похищение и медленные пытки этих двоих. Что-то изменилось. И это привело его к тому, что он просто выбросил последнее тело, даже не попытавшись его хоть как-то прикрыть. Он больше не утруждается тем, чтобы оставаться в тени.

– Почему?

– Ему дорого время? Перед ним стоит какая-то задача? Цель, которую он пытается достичь?

Адаму припоминаются цифры, накрашенные рядом с телами. Обратный отсчет начался. Уж не пытается ли преступник досчитать до нуля?

Но Кара продолжает говорить:

– Серийные убийцы обычно подпадают под одну из четырех категорий. – Она поднимает руку, отсчитывая их на пальцах. – Первая: одержимые бредовыми галлюцинациями душевнобольные, находящиеся во власти своих психотических срывов. Вторая: люди, исполняющие какую-то выдуманную ими миссию, – у этих есть какая-то четкая цель, обычно избавить мир от определенной категории людей. Третья: убийцы-гедонисты, которые получают удовольствие от самого акта убийства, совершенного из сексуального вожделения, материальной выгоды или просто ради острых ощущений от причинения боли или страха. И, наконец, те, которые помешаны на власти и контроле.

– Не будете же вы оспаривать тот факт, что абсолютно всеми убийцами движет стремление к власти и контролю?

– В какой-то степени да. Но всегда есть первостепенный мотиватор. Что ваш преступник от этого получает?

Теперь, стоило Каре заговорить, как лицо ее оживает. Ясно, что ее прежняя карьера детектива по расследованию убийств доставляла ей удовольствие. И, несмотря на все нежелание Адама соглашаться на эту встречу, все-таки интересно познакомиться с ней как следует. Поближе.

Он знает ее в основном по репутации, их имена частенько звучали вместе. Кара Эллиотт и Адам Бишоп. Два старших детектива-инспектора из двух крупных отделов полиции – и она его прямой конкурент на следующее повышение. Давно уже ходят слухи, что, несмотря на бюджетные ограничения, руководство подыскивает еще одного детектива-суперинтенданта, что Марш не может вечно руководить сразу двумя отделами по расследованию особо тяжких преступлений в одиночку. А Эллиотт – отличный коп. Идеальная кандидатура. Может, даже любимица Марша.

Но это было раньше.

– Бишоп? – Теперь она пристально смотрит на него, и Адам мысленно возвращается к расследованию.

– Что, простите?

– Я сказала, что он обязательно совершит ошибку. Кто-нибудь увидит его, если этого еще не произошло. И, – Эллиотт делает паузу, постукивая пальцем по временно́й шкале, поспешно нацарапанной Адамом на листе формата А4, – взгляните на даты. Что-то спровоцировало этого парня. Что это было за побуждающее событие? Почему он начал убивать именно тогда? Только не пытайтесь уверить меня, будто кто-то с таким уровнем душевной нестабильности годами держал это в секрете, а потом вдруг начал убивать первых попавшихся под руку людей. Подобный сдвиг мозгов – это не то, что происходит в одночасье.